Глава 5. Маргарита

      Забыть.

      Надо просто забыть о том, что было. Разве это так сложно? Подумаешь, чуть не разложил на столе преподаватель! Подумаешь, вместо зачета рассказала преподу, что все еще девственница, хотя совсем даже не это было темой моего зачета!

      Нужно. Просто. Забыть.

– Ну что, сдала, Ритк? – подкатила Юлька на следующий день перед парой. – Не завалил тебя, Мефисто?

      Волком чуть не взвыла.

– Нормально все, Юльк, – процедила сквозь зубы.

– Что с тобой? – не поняла подруга. – Шпоры хоть помогли?

      О, не то слово, как помогли!

      Отделалась кивком и по стеночке, незаметной тенью прокралась на задние ряды, куда так и не села вчера. Юлька устроилась впереди. За каким-то чертом ей и моим одногруппницам нравилось смотреть на Мефистофеля в первых рядах.

      Мне – нет. Я вообще на него в жизни смотреть больше не буду! Вчера насмотрелась. Мои одногруппники, наверное, вообще были уверены, что Мефистофель не умеет улыбаться. А он умел…

      Так, чтобы не пришлось потом скатывать, нужно начать учить уже сейчас!… Но ручка как-то сама собой стала выводить узоры, цветы, сердечки. Детский сад и ранний романтизм! Я перевернула страницу и снова попыталась сосредоточиться на его голосе, не поднимая при этом головы.

      Но от его низкого голоса с легкой хрипотцой по спине бежали мурашки. «Разве это так сложно, Маргарита?» – спросил он вчера, нависая надо мной. Черт, да! Забыть оказалось сложнее, чем мне казалось!

      А еще и рука сама вывела романтичное «Мефисто…», когда я очнулась. Хер ему, а не сердечко!

      Мефистохер в моей тетради стал злобным пауком с нереальным количеством лапок, потому что именно такое вчера у меня и было ощущение, что рук у него куда больше двух, когда он обнимал меня. Везде ведь успел пощупать, а его пальцы? Ох, эти пальцы…

      И тут эти пальцы легли на мою тетрадь.

      Фак, фак, фак!

      Он что, надумал за мной стоять всю лекцию? Проклятье! Не-на-ви-жу-у-у-у!

      Не знаю, как пережила эти полтора часа. Не знаю, зачем согласилась встретиться с ним. Я ведь собиралась все забыть! Да я уже практически ничего не помнила! А в итоге оказалась в его машине, и у меня аж дыхание сбилось, когда попыталась произнести его имя: «Значит, я могу называть тебя… Матвей»

– Нет, не можете! – рявкнул Мефистофель.

      И не надо! Вот переведусь на журфак и поминай, как звали! Встретимся потом лет через десять, когда я буду красивой успешной женщиной, а он останется все тем же посредственным преподавателем с масляными глазками.

      И спросит он меня с надеждой в голосе: «А помните, Маргарита, как у нас с вами было?». А не помню, скажу ему, ничего не помню! А что было-то, Матвей Александрович? Развернусь и уйду в свое блестящее журналистское будущее.

      Ой, чуть поворот не пропустили.

– Да, – вещал Матвей Александрович, глядя на дорогу. – Все останется между нами. Мне не нужны проблемы. Да и тебе тоже вряд ли пойдет такое на пользу. Давайте просто забудем это маленькое недоразумение.

      Что? Нет, секундочку. Это я должна его забыть, а не он меня!

– Просто возьмем и забудем? – переспросила я.

– Да. Разве это сложно? – пожал он плечами, даже не глядя на меня.

      Ну еще бы! Ему-то просто! У него есть весь шоу-биз, чтобы меня забыть. Значит, охмурил, а сам в кусты?

– Ладно, Матвей Александрович. Я никому не скажу, – процедила я с коварной улыбкой на губах.

      Он с какой-то опаской на меня покосился, словно ожидая подвоха. И правильно, Мефистофель, демоническое чутье тебя не подводит.

– Но знаете, Матвей Александрович, кое-что мне не дает покоя…

      Подался весь ко мне, превратившись в слух.

– Что, Маргарита? Скажите.

– Вот это.

      Это был самый страстный поцелуй, на какой я только была способна. Нет уж, Матвей Александрович, меня вы запомните. А вот я вас – нет! И я обязательно найду кого-нибудь, кто будет также здорово целоваться. Потом. Когда-нибудь.

      От чьих поцелуев тоже будет замирать сердце, а дыхание перехватывать. Ну не может же быть, чтобы только вы в целом мире так хорошо целовались? Почему мне кажется, что я сейчас умру от восторга? А вы это чувствуете, Матвей Александрович? Есть место раннему романтизму среди вашей серой экзистенциальной тоски?

      Он вжал меня в кресло, перехватив инициативу на себя, словно отвечая на этот вопрос. Его руки не знали покоя, а язык творил что-то невероятное с моим ртом.

      Его пальцы пробрались под толстовку, задирая ее до груди. Он обвел чашу бюстгальтера, и меня выгнуло ему навстречу, как по волшебству. Этот гад самодовольно хмыкнул, и это подействовало на меня, как ушат с ледяной водой.

      Обеими руками я тут же уперлась ему в грудь, отталкивая от себя и тяжело дыша, скрестила наши с ним взгляды. Медленно облизала губы.

      И сказала:

– Да, действительно, ничего особенного, что стоило бы запомнить. До свидания, Матвей Александрович!

Глава 6. Матвей

      Проснулся со стояком. Привет, дружок, выдыхай. Ты здесь лишний.

      В последнее время навязчивое напоминание о целибате стало раздражать сильнее обычного. Было же время, когда утром, прежде чем выпроводить случайную подружку, я славненько успокаивал собственный член с ее помощью. Лучше минетом. Чтобы потом не было повода в душ пускать.

      Старые добрые времена.

      Теперь вместо секса у меня была пробежка. Вместе ночи в клубе – лекции для оболтусов.

      За окном было хмуро. Прямо как у меня на душе, но я накинул на голову капюшон толстовки и выбежал на улицу. Моросящий дождь не раздражал, скорее успокаивал, ноги отбивали привычный ритм. Это было привычно и умиротворяюще.

      Стал вспоминать расписание занятий, планы семинаров. Группа Маргариты сегодня должна была подготовиться к практике по Фаусту. В любой другой день я бы немного воспрял духом. Всегда любил семинары по Гете. Не зря же выбрал его для диссертации, знал наизусть чуть ли не всю поэму и обожал цитировать при случае. Дамам, конечно. Конечно, тем, кто в лучшем случае узнавал в отрывках Евгения Онегина. Мне нравились эти легкие потаскушные одноразовые встречи. Меня вдохновляли музы на одну ночь.

      Когда это закончилось и превратилось в пагубную привычку? Когда я пресытился и исписался? И зачем, черт подери, я повелся на пари с Бруштейном? Какой в нем смысл? Ведь был же какой-то. Теперь я не трахаю все, что хочется, но и вдохновения как не было, так и нет.

      «Кто ищет, вынужден блуждать, Матвей Александрович», – прозвучал в моей голове голос Марго.

      Я прибавил скорость и, конечно, сразу сбилось дыхание, закололо в боку. Уже через минуту пришлось перейти на шаг и двинуться к дому.

      Черт, даже пробежку нормально не закончил из-за нее!

      Я злился на Марго каждый день. Когда она приходила на занятия в джинсах и улыбалась мне ехидненько, приветствуя. Когда она приходила в юбке и едва кивала, отправляясь на свое место в конце аудитории.

      Когда смеялась, флиртуя с однокашниками и когда сидела тихо, не участвуя в общих разговорах. Когда пила кофе в кафе на первом этаже и когда приносила в аудиторию бутылку минералки. Когда писала лекцию старательно и когда опять валяла дурака, практически не скрывая этого.

      Я запретил себе звать ее в мыслях Гретхен или Маргаритой. Это было слишком ассоциативно даже для такого Мефистофеля, как я.

      Вместо этого я стал звать ее Марго. Не Рита, как обращался к ней этот смазливый пацан. Марат… Как его там? Азаров? Все равно. Плевать. Только смотрел он на Марго, словно сожрать хотел. Возможно, я делал бы так же, но я на нее не смотрел. Почти. Старался не попасться. Вроде бы получалось.

      Скинув дома промокшие шмотки, я встал под душ, потом оделся, взял кофе по дороге и нацепил очки на глаза, хотя солнца и не было. Обычный день. Ничем не хуже.

      Ан нет, все-таки хуже!

      Заглянув на кафедру перед занятиями, я просмотрел списки студентов по курсовым. Она записалась ко мне. Что за человек? Издевается? Зачем? Могла взять русскую литературу, языкознание – были свободные темы. Нет же…

      Левицкая пожелала изучить художественную религию и социальные мотивы в раннем немецком романтизме. Ее рукой было приписано «на примере «Фауста» Гете».

      Настроение и так не слишком хорошее, учитывая перспективы на ближайший час, упало ниже плинтуса.

      Я ворвался в аудиторию в духе Мефисто. Сверкнул глазами на студентов, которые тут же начали рассаживаться, хотя до начала занятия было еще пару минут.

– Сегодня «Фауст», да? – обратилась ко мне подруга Маргариты. Кажется, Юля.

– Вы у меня спрашиваете? – огрызнулся я, приподнимая бровь. – Тема семинара была озвучена неделю назад. Не готовились?

– Эээ, – протянула она, вспыхнув от моего напора. – Готовилась, конечно, Матвей Александрович. Это я так… Говорят, вы защищали диссертацию по Гете.

      Юля, накрутила на палец прядь волос и захлопала огромными ресницами с тремя слоями туши.

      О, так мы флиртуем? Мило. И не боится. Дурочка. Марго хоть трясется, чувствуя опасность, а эта… Эх, бестолочь.

– Было дело, – буркнул я, раскладывая на столе план семинара и пробегая глазами чисто формально, чтобы создать видимость занятости.

      Я знал план наизусть, как и добрую половину лекций, но надо как-то показать девице, что ее болтовня меня не трогает.

– Мне тоже нравится Гете, Матвей Александрович. Это такой классный романтизм. Безумно увлекательно. Я еле заставила себя уйти из библиотеки, так увлеклась вашей работой.

– Похвально, похвально, – бормотал я, тасуя листы.

– Вы акцентируете внимание на финальной сцене. Это очень интересно…

      Я взглянул на часы.

– Давайте вернемся к этому в ходе занятия, Юля.

      Время и, правда, уже поджимало, и звонок подтвердил мои слова.

      Девица кивнула и пошла на свое место, не забывая покачивать попкой при этом. Я едва не фыркнул вслух.

      А Марго все еще не было. Я окинул взглядом студентов. Ее место пустовало. Заболела? Или заколола? Возможно, так лучше. И курсовую пусть отменит. Тогда вообще можно будет спокойно жить.

– Итак, сегодня мы говорим о «Фаусте» Гете. Все прочли?

      Я повернулся к доске, чтобы записать основные темы обсуждения.

– На языке оригинала, – выкрикнул кто-то.

      Я обернулся, но не благодаря реплике умника, а потому что в аудиторию ввалились двое опоздавших.

– Ой, простите. Можно? – выдавил из себя Марат, который был так весел и счастлив, что не мог нормально говорить.

      А еще он не мог отпустить руку Марго.

      Маргариты, черт подери, Левицкой, которая улыбалась светло и лучисто, как умеет только беззаботная невинная девчонка.

      Я прищурился, сканируя парочку на пороге аудитории пронзительным взглядом.

– Вы опоздали, Левицкая, – обратился я к ней, потому что опять никак не мог вспомнить фамилию пацана.

– Да, простите, Матвей Александрович. Можно войти? Из библиотеки бежали.

– Быстрее, – рявкнул я. – Мы вас ждать не обязаны.

      Слава богу, они не стали продолжать беседу, просто заняли места. Я не без злости отметил, что Азаров (вовремя, блин вспомнил!) сел с Марго на заднюю парту, хотя обычно она там одна ворон считала.

      Но теперь они раскрыли одну книгу на двоих и листали, продолжая хихикать шепотом.

– Раз уж вы явились, то давайте и начнем с опоздавших, – мстительно решил я. – Азаров, расскажите нам о Фаусте. Предпосылки создания образа, ранние упоминания в других источниках.

– Эээ, ну… – протянул Марат, продолжая лихорадочно листать одновременно и книгу и конспект.

– Это было в плане семинара. Давайте!

– Фауст упоминался и раньше. Образ доктора, искателя истины берет начало из историй об алхимиках и колдунах эпохи Возрождения.

– Подробнее, – потребовал я. – Какие такие истории? Бабкины сказки?

      Студенты хохотнули.

– Оставьте в покое учебник, Азаров. Отвечайте, что помните. У вас было достаточно времени на подготовку.

      Он что-то мямлил и все же вспомнил несколько. Кажется, ему подсказали. Возможно даже Маргарита, которая сидела, прикрыв рот ладонью. Наверно, нашептывала. Хотя в ее осведомлённости по этому вопросу я тоже сомневался.

– Понятно все с вами, – Я отметил в журнале плюс и минус одновременно напротив фамилии Марата. Нужно будет еще спросить. – Левицкая, ваша очередь. Социально-политические предпосылки рождения романтизма и его влияние на творчество Гете.

      Она прочистила горло и начала чуть сипло:

– Немецкий романтизм был непосредственным откликом на политические события во Франции, а также следствием того, что подобные революционные действия в самой Германии были желаемы, но невозможны, – она прочистила горло и продолжила увереннее: – После Французской революции Германия находилась в раздробленном состоянии, и это способствовало феодальной отсталости. В среде немецких мыслителей и поэтов возникло стремление произвести революцию в сфере духовной жизни. Вся энергия, силы ушли в развитие литературы, искусства, интеллектуальной сферы. Они пытались действовать и творить как бы вопреки реальности…

      Я присел, внимательно слушая ее, очень надеясь, что на моем лице не отражается не то что недоумение, а самое что ни на есть охренение. Мне что придется трахнуть каждую, чтобы они начали учиться? А с пацанами как быть?

      Воу, Тойфель, легче. Не надо даже в шутку такое проворачивать в голове. Это опасные теории.

      Маргарита продолжала говорить, вплетая в канву рассказа о политической обстановке в Германии конца восемнадцатого века факты биографии Гете и основные вехи его творчества. Я молча кивал, наблюдая, как двигаются ее губы и поднимается грудь, когда она набирает воздуха, чтобы продолжить.

      Я тут же вспомнил ее грудь на ощупь, как ласкал под свитером так недолго, но даже этого хватило, чтобы ее соски затвердели и побудили меня сжать их между пальцами, легонько сдавить, чтобы вырвать из горла Марго изумленно-возбуждённый стон.