В нашей семье все любили читать. Мама доставала по блату редкие издания, выписывала журналы, а то, что не могли достать, брали в библиотеке. Вот и меня приохотили к чтению с ранних лет. Книги я проглатывал одну за одной, причем читал все без разбора и где угодно – в том числе, конечно же, в туалете, под одеялом с фонариком, даже почему-то в шкафу, зарывшись в ворох одежды.
Сначала родители пытались проводить ревизию того, что я читаю, потом махнули рукой, решив, что пусть лучше я узнаю о некоторых сторонах жизни из книг, чем в подворотне. Хотя вскоре нашлось очень простое решение, позволявшее не подпускать меня к некоторым книгам раньше времени. Книжного шкафа у нас не было, зато папа с дедушкой купили обычные полки, поставили их одна на другую, прибили к стене и получился самодельный стеллаж. На нижние полки поместили детские книги, чуть выше стояли Конан Дойль, Майн Рид и Вальтер Скотт. Под самым потолком падшему ангелу, которого так и не удалось отмыть от настойки из черноплодной рябины, доверили охранять от моих посягательств Куприна, Мопассана, Бальзака и Бунина. Такой вот родительский контроль прошлого века. Никто не делал зарубки на двери, чтобы измерить мой рост, – и так было все понятно: раз дотянулся до новой полки – значит, прибавил двадцать пять сантиметров. Так и говорили: вытянулся за лето на полполки. На то, что я мог подставить стул, закрывали глаза, впрочем, высокой стремянки, позволяющей дотянуться до Мопассана, в доме не было. Пришлось ждать, пока подрасту, потому что высокорослый Гришка читать не любил, и для его целей, которыми он не делился даже со мной, вполне хватало атласа по анатомии или наглядного пособия по акушерству и гинекологии.
Многие книги из родительской библиотеки мне сохранить не удалось, а вот оранжевый шеститомник Майн Рида до сих пор стоит на полке. Много лет спустя, став взрослым, я как-то открыл шестой том, где «Всадник без головы», и нашел написанный маминым почерком рецепт быстрого и эффективного избавления от блох. С безголовым всадником и блохами связана целая история.
Началось все с того, что однажды я покрылся сыпью.
Обычно на мои ссадины и царапины внимания обращали мало. Я и сам был порезоустойчивый и по пустякам домой не бегал, прекрасно зная, что царапины достаточно залепить подорожником, а укусы насекомых смазать слюной. Только однажды потребовалась помощь: тугая дверь подъезда ударила меня по лицу, сломав нос и выбив несколько зубов – к счастью, молочных. Маму чуть инфаркт не хватил, когда она увидела мое залитое кровью лицо. Нос, кстати, так кривоватый и остался. А в прочих случаях все обычно заживало как на собаке.
Но в тот раз с волдырями все испугались не на шутку. Сначала мама обратила внимание на мои ноги, а когда раздела, то ахнула. Мой зад и ляжки были покрыты многочисленными прыщами, которые к тому же нещадно чесались. Я, естественно, все раздирал в кровь, от этого волдыри сочились и нарывали.
Неделю вся семья говорила исключительно о цвете и размере прыщей. А дедушка, как истинный военный, даже набросал топографическую карту и обозначил объекты на местности. Каждый вечер на столе расстилалась чистая обеденная скатерть, меня клали на живот и рассматривали под лупой мою прыщеносную задницу. Деда Миша тщательно сверялся со схемой, вносил изменения с зашифрованными комментариями. А поскольку прыщи в боевых документах Советский армии не учитывались, то он по старой привычке применял условные обозначения бронетехники: незрелые прыщи помечались как танки, самый спелый, готовый лопнуть, с уважением назывался «танк командира батальона», а уже прорвавшийся и сочившийся – «огнеметный танк». Если на прыщ накладывали мазь, то он наносился на карту моей попы как «боевая точка с комплексом противотанковых средств». Что пометил дедушка знаком БМП с минным тралом, он и сам не помнил, но на всякий случай не удалял. Через неделю по его схеме можно было проводить занятия по военной подготовке.
Наконец маме эти ежевечерние игры в войну надоели, и при поддержке бабушки меня повели к известному профессору дерматологу (или к «дерьмотологу», как уточнил дедушка). Записаться на прием маме удалось через знакомых.
Деда Миша предложил взять с собой тщательно подготовленную схему, но мама отказалась, сославшись на то, что профессор штатский и может не понять шифровки, а время приема слишком ограничено, чтобы заниматься ликбезом. Тогда дедушка предложил найти специалиста в Военно-медицинской академии. Тут резко вмешалась обычно миролюбивая бабушка, сказав, что если дедушка так скучает по казарме, то пусть сначала пойдет в наряд на кухню – чистить картошку, а заодно помоет пол на вверенном ему объекте. Видимо, генеральский тон дедушку убедил, и он покорно вышел. Скоро из кухни раздался стук кастрюль и веселый голос дедушки:
Полюбила я танкиста, только раз ему дала.
Всю неделю сиси мыла и соляркою сса…!
Бабушка закатила глаза и захлопнула дверь. Папа немедленно вызвался помочь дедушке, и уже скоро оттуда раздался заразительный смех и грохот упавшей посуды.
…Дерматолог восседал в положенном по статусу кресле из натуральной кожи, как царь на троне. Он был такой важный, что даже не удосужился встать, когда мы вошли. Пренебрежительным кивком головы он указал бабушке и маме на стулья и, прикрыв глаза, приготовился внимать. Мама с дрожью в голосе поведала доктору мои симптомы. Потом бабушка, почему-то даже встав, долго рассказывала, как после появления сыпи она перемыла весь дом, перекипятила все постельное белье и стала покупать для меня продукты только на рынке. Дерматолог, не открывая глаз, одобрительно тряс бульдожьей мордой. Мама и бабушка умолкли и переглянулись в ожидании вердикта.
Морда дерматолога по-прежнему оставалось безучастной ко всему происходящему. Тогда и я решил внести свою лепту и, так сказать, разбудить спящую собаку.
Недолго думая, я громко ляпнул:
– А может, доктор, меня клопы или тараканы покусали?
Дерматолог очнулся, зато чуть не грохнулась в обморок баба Геня. Такого позора она вынести не могла! Какие тараканы?! В ее дом даже муха не залетала, ведь в такой чистоте нечем было поживиться!
Мама одернула меня, но было поздно.
Дерматолог открыл утонувшие в щеках глаза и от этого еще больше стал похож на бульдога. Впрочем, он неожиданно заулыбался и даже встал. Предложил мне залезть на кушетку и спустить штаны. Бросив беглый взгляд на мой пятнистый зад, напоминающий гигантскую божью коровку, он спросил:
– У вас животные в доме есть? Вашего мальчика, уж простите, дамы, блохи покусали!
Вы представляете, что означает сказать еврейской бабушке, что у нее блохастый внук? Тут может понадобиться не дерматолог, а реаниматолог! Ее спешно посадили, поднесли стакан воды и ватку с нашатырем.
Пока бабушка приходила в себя, мама смущенно оправдывалась, что в доме животных нет. Из меха есть только бабушкина шуба, но она на лето пересыпается нафталином и не кусается.
А вот я сразу догадался, откуда на мне блошиные укусы и почему на столь интимном месте, но благоразумно помалкивал.
За месяц до этого знаменательного похода к кожнику я наконец дорос до Майн Рида. Первым мне в руки попал «Всадник без головы». Поскольку из сверстников я читал больше всех и язык у меня был подвешен очень неплохо, то, помимо обычных мальчишеских дворовых развлечений, мы играли в пересказанные мной сюжеты из книг, хоть были они в вольной интерпретации, с некоторыми отступлениями от текста. Для игры во всадников самое главное было раздобыть лошадь. Проблему головы мы решили оставить на потом. На улице Воинова, сами понимаете, лошади не паслись. В последний раз пост конных юнкеров был выставлен на нашей улице (тогда еще Шпалерной) в вечер революции, но ни лошади, ни юнкера с поставленной задачей тогда не справились. Ближайшая каменная лошадь была в Летнем саду, но туда нас не пускали.
Пришлось обойтись подручными средствами. Крашеная деревянная лошадка мало походила на дикого мустанга Кастро. И тут во дворе нарисовалась Двойра-Ханум со своей свитой. Двойра была крупной упитанной собакой и вполне могла сойти за пони или недоношенного жеребенка. Ее поклонник, соседский овчар, подошел бы больше, но он к себе никого не подпускал. Двойра же и так была добрейшей собакой, а уж за кусок колбасы она разрешала нам делать все что угодно. Она покорно согласилась стать лошадью Мориса Джеральда. Правда, ей тяжело давался кавалерийский галоп, и она постоянно останавливалась, то лихорадочно вгрызаясь в собственный бок, то присаживаясь по нужде. В качестве попоны мы набрасывали на нее коврик для вытирания ног, а уздечкой служил дедушкин брючный ремень. Вместо стремян перебрасывали через спину папин эспандер и вставляли ноги в кольца для кистей рук.
Мне трудно сказать, водились ли блохи на диких лошадях в прериях и были ли покусаны попы Мориса-мустангера или Генри Пойндекстера, но на Двойре, как и на любой дворовой Жучке, блох было предостаточно. Проблема отсутствия головы у всадника решилась автоматически, потому что в реальности нормально соображающей башки ни у одного из нас не было. В результате мы просто садились на Двойру-мустангершу, которая в награду за оказанную честь радостно делилась с нами своими многочисленными блохами.
Вот эту историю про мой полуголый зад, восседающий на дворовой собаке, изображающей дикую лошадь, и пришлось рассказать в кабинете дерматолога, когда меня все-таки начали подробно расспрашивать. Тут нашатырь понадобился уже маме. Зато кожник хохотал во всю свою бульдожью пасть и даже похвалил меня за находчивость. Мы расстались практически друзьями, доктор поделился с нами рецептом для моей попы и рекомендациями для Расула, как лечить Двойру.
Дома все это пришлось повторить на бис дедушке и папе. После некоторых разборок, слез, клятв, взаимных упреков, поцелуев, беззастенчивого хохота и перекладывания вины друг на друга деда Миша взял бутылку водки и смесь для выведения блох и отправился в дворницкую. Как там некошерный еврей собирался брататься с непьющим мусульманином, было не очень понятно, но через какое-то время из подвала донеслась молодецкая русская песня:
– Степь да степь кругом….
Видимо, ничего ближе по тематике к прериям им в голову не пришло. Дуэт нещадно фальшивил, но выводил рулады громко – встреча, судя по всему, проходила в теплой и дружественной обстановке.
Тихая Гульнар мазала лекарственной болтушкой спину опозоренной Двойры, и они шептались о своем, о женском.
А тем временем на город спустились густые сумерки. Лучи солнца отразились в окнах верхних этажей и погасли. Даже в самые длинные и светлые июньские ночи в нашем дворе-колодце было темно и сыро. Почти каждый год Нева, гонимая западным ветром, перехлестывала через каменные парапеты и заливала подвалы прилегающих к набережной улиц. Большая серая крыса бесшумно вылезла из-за мусорного бака и села на ступеньки. Она ничего и никого не боялась. Крыса была для этого слишком стара и мудра. Ее прапрапрабабка вела за собой стаю по Шлиссельбургскому тракту к мельницам блокадного Ленинграда. Их давили танками, пытались в них стрелять, но они упорно шли к цели. Крысы были организованны, умны и жестоки.
Старая крыса тоже научилась выживать и теперь по праву была вожаком стаи. Она всегда первой чуяла, когда приближалось наводнение. Подняв усатую морду, крыса посмотрела вверх. В окнах квартир горел свет, там было тепло и сытно. Но это было жилище чужаков, ее дом был внизу: в пропитанных невской водой подвалах и таинственных катакомбах большого города. Крыса постояла на крыльце еще мгновение и скользнула в узкий лаз, ее длинный хвост прошуршал по ступенькам, и снова стало тихо.
О проекте
О подписке