Никто из авторов не развивал тему тоски по небу больше, чем Иоанн из Фекана. Можно сказать, все его труды – попытка передать жажду Бога. Нас они интересуют, во-первых, потому что очень красивы; во-вторых – потому что они (именно благодаря красоте) оказали настолько сильное влияние на других авторов, что мы даже затрудняемся точно его оценить: сочинения Иоанна из Фекана под именами Иоанна Кассиана, святого Амвросия, Алкуина, святого Ансельма, святого Бернарда или, например, под заголовком «Размышления святого Августина» были наиболее читаемыми духовными текстами, вплоть до появления «Подражания Христу». Святой Бернард постоянно обращался к этому автору и в чем-то был схож с ним по стилю и по силе духовного переживания. Достаточно вспомнить заголовок самой длинной части Confessio theologica, чтобы получить представление о содержании: «Здесь начинается третья часть, в которой душа, исполненная благоговения, влекомая безмерной любовью к Христу, томящаяся по Нему, воздыхающая о Нем, желающая лицезреть Его – свою единственную любовь, – не находит ничего более сладостного, чем стенать и плакать или же скрыться, и умолкнуть, и почить, говоря: «Кто даст мне крылья голубицы, и полечу, и почию?»¹⁶¹

Наконец, мы хотим привести одно пространное описание славы Иерусалима¹⁶². Его анонимный автор жил, вероятно, в начале XII века и был монахом бенедиктинского аббатства в Безе. Во всяком случае, он был учеником святого Григория и Иоанна из Фекана. Его текст подобен излиянию беспредельного восторга и воодушевления. По его словам, он «внимал в своей душе Богу, говорившему о Себе»; он из тех, в чьем сердце «уже каплет роса, сходящая с небес». Это размышление о блаженстве вовсе не абстрактно. Цель автора – как бы спровоцировать, подготовить прикосновение к Богу, вполне определенную форму общения с Ним, и хотя это общение исключительно духовное, он вынужден описывать его с помощью чувственных сравнений – зрительных и тактильных. Это литании прославленному Господу, окруженному небесной свитой.

Жители Града – люди и ангелы, нераздельные друг с другом. Их блаженство – в пребывании с Богом; Он пронизывает все их существо, поэтому блаженству причастно и тело.

Представляя себе Град Божий, душа воспламеняется желанием достичь его. Это желание деятельно: оно сочетает в себе ожидание и стремление; иначе говоря, оно и есть упование в подлинном смысле слова.

Аскеза – лишь плод такого мистического видения. Отвержение мира – не более чем обратная сторона приверженности Христу, условие и доказательство любви к Нему. Тот, кто желает вознестись к Богу, устремлен к Нему весь, без остатка: он протягивает руки в молитве, из глаз его струятся слезы радости.

В рукописи текста нет никаких разделений, но на самом деле он представляет собой нечто вроде поэмы в прозе. Аромат Библии и порыв души к Богу, составляющие очарование этой поэзии, ритм и созвучия этого удивительно музыкального языка, сдержанного, но очень насыщенного, сообщают этим пламенным строфам движение и свободу, присущие внутреннему миру духовного человека, уже причастного блаженству, которое он пытается описать.

Перевод неизбежно обеднит такой текст, но, быть может, даст хоть какое-то представление о нем. Вот эта восхитительная молитва, свидетельствующая о душевном состоянии многих и многих безвестных монахов:

«Неустанное памятование о граде Иерусалиме и его Царе для нас – сладостное утешение, приятный повод к размышлению, облегчение тяжкого бремени. Потому я хочу сказать нечто о сем граде Иерусалиме и надеюсь, что не без пользы. Ради его созидания и во славу царства его Царя я буду говорить и слушать то, что Господь во мне открывает о Себе и Своем граде. Пусть это будет елеем, проливающимся на огонь, который Бог воспламенил в ваших сердцах, дабы ваша душа, объятая огнем любви и помазанная елеем наставления, восстала сильнее, возгорелась ярче, восходила все выше. Да оставит она мир, да проникнет в небо, да минует звезды и достигнет Бога. Узрев Его в духе и возлюбив, да переведет она дух и отдохнет в Нем хоть немного…

Итак, как гласит католическая вера, как учит Священное Писание, Отец есть высшее начало всех вещей; Сын – их совершеннейшая красота; Святой Дух – блаженное наслаждение ими. Отец – причина сотворенного мироздания, Сын – свет, открывающий истину, Святой Дух – родник, напояющий счастием. Отец Своим могуществом сотворил все из ничего; Сын дал мудрое устроение сотворенному; Святой Дух щедро умножил все сие сотворенное и устроенное. В странствовании Сын делает нас учениками, Святой Дух утешает, как безутешных друзей; Отец же в небесной отчизне дарует победу и венчает нас славой. Пресвятая и Преблаженная Троица постижима для Себя Самой, но непостижима для ангелов и человеков; однако то, во что здесь веруют, там лицезреют, а именно – как Единое делимо на Три и как Три суть неделимо Единое.

В вышних возведен град Иерусалим. Его строитель – Бог. Едино основание сего града, Сам Бог. Един и Основатель, ведь это Он, Всевышний, учредил его. Едина и жизнь всех его обитателей; един свет видящих, мир почивающих, хлеб насыщающихся, един источник, из которого черпают все, бесконечно блаженный. И все сие – Сам Бог, Который есть все во всем: честь, слава, сила, изобилие, мир и все благое. Единого довольно всем.

Сей град, незыблемый и крепкий, пребывает вечно. Благодаря Отцу он сияет ослепительным светом; благодаря Сыну – сиянию славы Отца – радуется и полнится любовью; благодаря Святому Духу – Любви Отца и Сына – он, будучи неизменен, преображается; созерцая, просвещается; воссоединяясь, ликует. Он есть, он зрит, он любит.

Он есть, ибо полагает свою силу в могуществе Отца; зрит, ибо просвещен премудростью Божией; любит, ибо радость его – в благости Божией. Блаженно отечество, которое не страшится бедствий и не ведает ничего, кроме радости полного познания Бога.

Ныне каждый имеет свое одеяние; но в восьмом эоне сонмы блаженных расцветут двойной пальмой. Все обретут ведение. Слова умолкнут, и заговорят сердца. Тела станут духовными и незримыми, светлыми как солнце, проворными и гибкими, способными ко всему, чего пожелаем.

Тогда наступит месяц месяцев и суббота суббот. Тогда свет луны уподобится свету солнца, а солнце воссияет всемеро ярче, и всякий святой лик лучезарностью уподобится солнцу в царстве Отца.

В том граде не будет нужды в солнечном свете, ибо Всемогущий Бог будет освещать его. Его светильник – Агнец, Агнец Божий непорочный, Которого Бог послал в мир как спасительную жертву, Который, живя безгрешно, умер за грешников и понес на Себе грех мира, разрешил оковы ада и освободил узников безводного озера, торжествовал пред ними победу и поставил их рядом с Собою в Своем царстве.

Он прекрасен и желанен видом, и все Ангелы желают лицезреть Его. Он царь мира, и вся земля жаждет Лика Его. Он умилостивление за грешников, друг бедных, утешитель скорбящих, хранитель малых, учитель простых, путеводитель странников, искупитель умерших, бесстрашный помощник подвизающимся, щедрый воздаятель победившим. Он золотой алтарь в Святая Святых, сладостное изголовье для сынов, дивное зрелище для Ангелов. Он престол Блаженной Троицы, вознесенный превыше всего, и благословен вовеки. Он венец святых, свет всем, жизнь ангелов.

О, чем нам воздать Ему за все, что Он нам дарует? Когда избавимся мы от сего тела смерти? Когда утолим жажду из потока щедрот дома Божия, во свете Его увидим свет? Когда явится Христос, жизнь наша, и мы будем с Ним во славе? Когда узрим Господа Бога на земле живущих – благую награду, мужа мира, утешителя страждущих, первенца из мертвых, радость воскресения, мужа, пребывающего одесную Бога, Которого засвидетельствовал Отец? Ибо Он Сын Божий, избранный из многих тысяч. Будем внимать Ему, устремимся за Ним, возжаждем Его. Да исполняются очи наши желанием, пока не переселимся из этой юдоли слез и не упокоимся на лоне Авраамовом.

Но что такое лоно Авраамово? Что имеют, что делают те, кто пребывает там? Кто уразумеет умом, кто выразит словом, кто испытает чувством, сколько силы и красоты, славы, чести, отрады и мира на лоне Авраамовом? На лоне Авраамовом почивает Отец. Там являются во всей полноте могущество Отца, свет Сына и сладость Духа. Там святые ликуют и пляшут от радости пред Богом; там обители светлы, а души святых безмятежны и упоены обилием Божественной похвалы, преисполнены радостью и весельем, благодарением и хвалой. Там дивное великолепие, неприступный свет, бесконечный покой. Там вместе великий и смиренный, там раб, свободный от своего хозяина. Там живет Лазарь, некогда лежавший в струпьях у дверей богача, а ныне безмерно блаженствующий во славе Отца. Там звучат хоры Ангелов и святых.

О, сколь обширно и любезно лоно Авраамово! Сколь оно покойно и потаенно! Сколь свободно и ясно! О Израиль, сколь благо лоно Авраамово, но не для тех, кто сам себя прославляет, а для правых сердцем, для тех, кого оно обнимает и воссоздает собою. Не видел того глаз, Боже, что Ты приготовил на лоне Авраамовом для уповающих на Тебя. Человеку сия тайна неведома; она не открыта тем, кто живет на земле среди наслаждений. Тайна сия – то, чего не видел глаз, не слышало ухо, что не приходило на сердце человеку. Вот что обетовано верным, подвизающимся ради Христа, вот что дано победившим, царствующим со Христом.

Что нам до всего тленного, если мы получили обетование такого богатства на небесах? Чем можем мы наслаждаться на земле, в обществе грешников, если призваны приобщиться небесным воинствам? Что для нас услады плоти, если в нас запечатлен образ небесного? Что нам до похоти очей, если мы желаем узреть то, что вожделенно для Ангелов? Что нам до тщеславия века сего, если нам обещано обладание небом?

Так, пока мы, как все отцы наши, суть странники и пришельцы и пока наши дни проходят по земле, как тень, и мы не знаем отдыха, пока совершает свое дело Ангел-истребитель, сияющая тьма, бурный ветер и огонь поядающий, бежим из сени Египетской под сень крыл Божиих и скроемся там, пока не минует беззаконие, пока день не минует и не склонятся тени, дабы сподобиться пребывания на лоне Авраамовом.

Там заключены истинные богатства, сокровища мудрости, долгота и радость жизни. Там все сила, и нет ничего, что было бы слабым или ничтожным. Там полнота истинного знания, и в ней нет никакого недостатка. Там есть высшее счастье и нет скорбей, ибо все преисполнено благости. Там есть совершенное здравие, ибо полнота любви, полнота блаженства, полнота лицезрения Бога. Лицезрение же – в знании, знание – в любви, любовь неразлучна с хвалою, хвала – с чувством безопасности, а безопасность эта беспредельна.

Кто дал бы нам крылья, как у голубицы, чтобы мы полетели над царствами мира и проникли в лоно звездного неба? Кто приведет нас в город великого царя, дабы то, что ныне читаем в книге и видим гадательно, словно в зеркале, мы узрели в Лике Божием и возрадовались?

Град Божий! Сколько славного сказано о тебе! Ты – жилище пребывающих в веселье, в тебе свет и жизнь всех. Основание твое – единый камень, краеугольный и живой камень, бесценный камень. Твои врата сияют великолепными алмазами, твои башни из драгоценных камней. Твои площади, Иерусалим, вымощены драгоценностями и чистым золотом, подобным прозрачному хрусталю, и в тебе мы узрим видение славы, воспоем песнь ликования, и все услышат дивные небесные гармонии, созвучия, хоры и единым гласом воскликнут: Аллилуйя!

О единственное, сладостное, славное слово! Во граде этом живут наши родные и близкие друзья, чтобы ходатайствовать о нас перед Богом. Они ожидают нашего появления и, сколько могут, приближают его.

Вознесем же к ним сердца и возденем руки, отрешимся от всего преходящего. Да востекают очи наши к обетованному блаженству. Возрадуемся о том, что уже совершилось в верных, которые еще вчера сражались за Христа, а ныне царствуют со Христом. Будем счастливы, ибо нам истинно было сказано: мы пойдем в землю живых.

О земля, прославленная среди всех, благословенная Господом, где текут молоко и мед; вожделенная земля, которую плотский Израиль почитает за ничто, а всякий истинный израильтянин готов подвизаться за нее до смерти. Блажен час, когда мы вступим в эту землю; там Господь, проходя, будет служить нам, ангелы возликуют и возвеселятся святые.

В тот день Бог Сам явится нам и всем нашим близким, отрет слезы с лица святых Своих, воздаст им великим за малое, вечной радостью за преходящее. Тогда все просветятся и все будет принадлежать всем; тогда узрим явственно Бога, во Святой Троице Единого, Который будет все во всем и превыше всего. Тогда радостью исполнится сердце наше и радости нашей никто не отнимет у нас, ибо то, чем мы ныне являемся в уповании, мы станем в действительности: сынами Царства, общниками Ангелам, вечными наследниками Богу и сонаследниками Христу, через Христа, Господа нашего, Который живет и царствует с Отцом и Духом ныне и во веки веков. Аминь!».

Итак, можно считать фактом то, что главной тональностью монашеской литературы Средних веков было сердечное сокрушение и что ее целью было сохранять, питать жажду Бога и заражать ею других. Этот факт имеет немалое значение для понимания монашеской культуры в целом. Вся она почиталась прообразом небесного жительства, подлинным началом вечной жизни. В ней все оценивается по отношению к цели и завершению всего; настоящее – не более чем interim. Это понятие часто передается с помощью двух других, которые мы можем лишь упомянуть. Во-первых, понятия предвкушения, которое вновь обращается к языку чувств, прежде всего вкуса¹⁶³. Это предвкушение рождает в душе радость, восторг, что-то вроде упоения, но твердого в вере и аскетического. Оно ничем не похоже на естественное возбуждение: это «трезвенное упоение»¹⁶⁴. Во-вторых, понятия досуга, бездействия. Поскольку досуг, отдых – прообразы вечного покоя, то монашеская жизнь, жизнь в «раю затвора»¹⁶⁵ – это жизнь недеятельная. Чтобы определить ее, чаще всего используются такие термины, как otium, quies, vacatio, sabbatum, иногда они сочетаются и усиливают друг друга: otium quietis, vacation sabbati¹⁶⁶. Эти термины нужно правильно понимать: тот образ жизни, который за ними стоит, столь же далек от квиетизма, как традиционная hiesychia от исихазма. Otium – это середина между двумя опасными крайностями: otiositas и negotium; последнее есть прямое отрицание otium. Otium – главное дело монаха, деятельное бездействие, negotiosissimum otium, как часто повторяли святой Бернард и многие другие. Это понятие, как и все прочие, имеет библейское происхождение. Вероятно, существует и классическая античная традиция употребления слова otium.

Но когда, например, Гильом из Сен-Тьерри заимствует у Сенеки или Плиния выражение otium pingue, он придает ему совершенно новый смысл¹⁶⁷ – тот, который Сирах вкладывал в выражение, часто использовавшееся авторами-монахами: «Sapientia scribae in tempore otii» (Сир 38, 25). С темой бездействия связана символика ложа, и даже «малого ложа»: Lectulus noster floridus¹⁶⁸. Ложе – это монашеская жизнь, а lectulus – созерцание¹⁶⁹. Отсюда же происходит и вся символика «бодрствующего сна»¹⁷⁰. Мистический язык постоянно обращается к такого рода парадоксам, желая вызвать в уме образы и символы слишком сложные, чтобы можно было исчерпать их абстрактным определением. В области духовного опыта всегда совершается некое примирение понятий, которые естеству кажутся несовместимыми, противоречивыми.

Этот образ предвкушения неба определяет структуру и основное направление культуры и богословия монашества. Поскольку созерцание имеет эсхатологический характер (ибо оно приобщает душу боговидению, хоть и несовершенному), оно по существу своему есть акт веры, надежды и любви. Потому оно не может быть ни плодом рассудочной деятельности ума, ни наградой за приобретенные знания, а его цель вовсе не в том, чтобы обогащать достижения рассудка, а в том, чтобы хранить любовь в той форме, в какую она облекается в ожидании небесного блаженства, а именно – неутоленного обладания, обладания во тьме. Созерцание в полном смысле слова – то есть обладание в свете – осуществимо только на небе; на земле оно невозможно. Но мы получаем в дар от Бога нечто вроде его предвкушения, предвосхищения: жажду¹⁷¹.

Жаждать неба – значит жаждать Бога и любить Его «нетерпеливой» любовью, как иногда говорят монахи¹⁷². Чем больше растет жажда, тем больше душа успокаивается в Боге; обладание возрастает в той же мере, в какой усиливается жажда¹⁷³. Но так же, как полное насыщение возможно только после смерти, так и предвкушение блаженства требует умереть для мира: нет созерцания без мистической смерти, без самоумерщвления¹⁷⁴. Это долг каждого верующего: все христиане призваны отрешиться от земного, чтобы приобщиться Богу (ведь небо – попросту символ Бога). Святой Ансельм в конце Proslogion, в котором он, по его собственным словам, пытается «вознести дух к Богу», созерцает блаженство Самого Бога и тех, кто вкушает его на небесах, словно это созерцание – венец всех его усилий осмыслить свою веру¹⁷⁵. Он завершает им всякую моральную проповедь и наставление. В письме Гуго Затворнику, где Ансельм упоминает о плане проповеди, по всей вероятности, обращенной к мирянам, он говорит, насколько важно пробуждать в них стремление к небу, и ссылается на описанное в конце Proslogion¹⁷⁶. Действительно, трудно себе представить, чтобы стремление к небу было монополией монахов. И все-таки монахам оно было более свойственно, потому что затворническая жизнь позволяла глубже внимать Богу, Который отдает Себя, тем самым еще более пробуждая в душе тоску и жажду. Одному неизвестному автору-монаху XII века удалось прекрасно передать, что единение с Богом совершается посредством самой жажды Бога и неразрывно связано с нею: «От того, кто желает достичь порога вечной жизни, Бог не требует ничего, кроме святого желания. Иными словами: если мы и не способны совершать подвиги, достойные вечности, благодаря самой жажде вечности мы, столь презренные и медлительные, уже бежим к ней. Мы стремимся насытиться в той мере, в какой алчем, и жаждем покоя в той мере, в какой изнемогли; и таким же образом мы ищем Христа, соединяемся с Ним и любим Его в меру святой жажды, которой томимы»¹⁷⁷.