Цитаты из книги «Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы»

затем о Европе: «Там неоднократно наблюдалось: едва появится на свет божий новая идея, тотчас все узкие эгоизмы, все ребяческие тщеславия, вся упрямая партийность, которые копошатся на поверхности общества, набрасываются на неё, овладевают ею, и минуту спустя, размельчённая всеми этими факторами, она уносится в отвлечённые сферы, где исчезает всякая бесплодная пыль. У нас же нет этих страстных интересов, этих готовых мнений, этих установившихся предрассудков; мы девственным умом встречаем каждую новую идею». По сути, он здесь в более глубоком виде повторяет мысль, заявленную в «Первом письме»: «…Мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени…»

На вопрос же о том, является ли он сам патриотом России, Чаадаев отвечал неоднократно. К примеру, в «Апологии сумасшедшего», следующей, после «Философических писем», своей работе: «Больше, чем кто-либо из вас, поверьте, я люблю свою родину, желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа». О состоянии России Чаадаев говорит: «Я думаю, что большое преимущество – иметь возможность созерцать и судить мир со всей высоты мысли, свободной от необузданных страстей и жалких корыстей, которые в других местах мутят взор человека и извращают его суждения. Больше того, у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, которые занимают человечество».

Здесь всё в какой-то вопиющей степени, как это нынче называется, неполиткорректно. И никакой «гуманизм» в качестве хоть сколько-нибудь весомого довода Чаадаев здесь даже не рассматривает. Патриотизм – великое чувство, даже если ты отвечаешь за «тупой и непокорный народ». Но если тобой движет великая божественная миссия – и ты пришёл с правдой Христовой, – то ты выходишь на совсем иные степени: вот что говорит Чаадаев. Чаадаев чужд либерализму вовсе не потому, что однажды обронил: «Русский либерал – бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче». Нет, тут иная причина: европейский прогресс Чаадаев понимал как наиболее удачную реализацию христианской идеи. Он никогда не понимал прогресс как торжество индивида; у Чаадаева нет ни одного слова по этому поводу. «Я вам, кажется, как-то сказал, что лучшее средство сохранить религиозное чувство – это придерживаться всех обычаев, предписанных церковью, – писал он уже в «Первом письме»; и чуть ниже продолжал: – Горе тому, кто принял бы иллюзии своего тщеславия или заблуждения своего разума за необычайное озарение, освобождающее от общего закона». Повторим: иллюзии личного тщеславия не могут быть выше общего христианского закона. В этом смысле Чаадаев – безусловный предвестник Достоевского.

воспитала нас церковь наша, единственная наставница наша. Горе нам, если изменим её мудрому ученью! Ему обязаны мы всеми лучшими народными свойствами своими, своим величием, всем тем, что отличает нас от прочих народов и творит судьбы наши», – писал Чаадаев Петру Вяземскому в 1847 году.

Не торопясь, Пётр Яковлевич приступит к написанию «Философических писем» (обращённых к его новой знакомой – Екатерине Дмитриевне Пановой, замужней женщине немногим за двадцать и любопытной собеседнице). К 1830 году работа над письмами в основном была завершена. Что должно сказать по этому поводу. Которое уже десятилетие пытаются имитировать Чаадаева: взгляните, я тоже сноб, у меня тоже на лице словно бы усталая иезуитская маска, я тоже, что самое важное, презираю ничтожество России, – ах, разве я не Чаадаев? Нет, не Чаадаев. За Чаадаевым был Семёновский полк, сражение при Кульме, Ахтырский гусарский и ещё несколько сражений, безупречная воинская служба и целые поколения русских офицеров в роду, – всё то, чего у вас нет, и вы пришить себе это не сможете, потому что некуда, нет подходящей суровой нитки. Имитаторы и фарисеи – куда вам Чаадаев, зачем? Что вы, наконец, будете делать с его христианским чувством, которое являлось основной его мировоззрения? «Мы искони были люди смирные и умы смиренные, так

Но, с другой стороны, в Петербурге и в Москве имелись и другие яркие молодые люди, также получившие отличное образование, воевавшие в пехотных или кавалерийских частях, ходившие в штыковую, заработавшие ордена, служившие адъютантами, попадавшиеся на глаза государю, сиявшие в обществе: Фёдор Глинка, Константин Батюшков, Пётр Вяземский, Гавриил Батеньков, Иван Лажечников… И Кондратий Рылеев тоже, и Александр Грибоедов (оба военные, оба служившие, но не воевавшие).

В ближайшие годы они станут с Чаадаевым ближайшими товарищами: «твоя дружба заменила мне счастье» – вот оценка Пушкина. Дочь генерала Николая Раевского говорила, что «Чаадаев со своими репутацией, успехами, знакомствами, умом, красотою, модной обстановкой, библиотекой… был неоспоримо, положительно и без всякого сравнения самым видным, самым заметным и самым блистательным из всех молодых людей в Петербурге». В 1817 году Чаадаева – этого кажущегося ирреальным со всеми его достоинствами молодого человека – берёт в адъютанты командир гвардейского корпуса Илларион Васильевич Васильчиков; дельного офицера он запомнил ещё в иностранном походе, будучи шефом Ахтырского полка.

Зарубежный поход для всей русской армии и для Петра Чаадаева был завершён. Ахтырский полк возвращается в сторону Польши. В пору нахождения полка в Кракове Чаадаев вступает в масонскую ложу «Соединённые друзья». Биограф Чаадаева Борис Тарасов пишет: «Сочетание благородных помыслов и деклараций, таинственности, избирательности, театральности естественно влекло неопытных молодых людей в ложи. Помимо жажды герметичного знания, их вела сюда и возможность налаживания связей, самоутверждения в социальном окружении».

…Здесь, видимо, и выяснилось, что знание философии, привычка к более чем обеспеченной жизни, безупречность внешнего вида и вкус к одежде никак не мешают Петру Чаадаеву стрелять в людей и работать штыком… По итогам сражения, за явленную смелость, оба Чаадаева были произведены из подпрапорщиков в прапорщики. (Заметим: не все подпрапорщики полка, а именно они.) Более того, только Пётр получил Владимира 4-й степени с формулировкой «отличился мужеством и храбростию в сражении 26 августа при Бородине». Этот восемнадцатилетний юноша сделал что-то такое, чего рядом с ним не сумел никто. 11 сентября, согласно полковым документам, «вновь произведенныя прапорщики написываются в роты: Чаадаев 1-й в 7-ю, Чаадаев 2-й в 9-ю роту, коих завтрешняго числа и привести к присяге капитану Пущину».

Дед пошёл по военной линии, служил офицером в лейб-гвардии Семёновском полку. В какой-то момент якобы сошёл с ума или имитировал сумасшествие (ещё одно семейное лыко в строку), чтобы избежать наказания за взяточничество. Отец, Яков Петрович Чаадаев, тоже служил в лейб-гвардии Семёновском полку, участвовал в шведской кампании, получил Георгиевский крест. К моменту рождения сына был отставным подполковником. Пробовал себя в литературе: в частности, написал под псевдонимом комедию, где высмеял управляющего экономии в Нижегородской губернии. Тот, прочтя комедию, в бешенстве скупил весь тираж. Мать, Наталья Михайловна Щербатова, – дочь историка Михаила Михайловича Щербатова, также отслужившего своё в Семёновском полку. Щербатов – едва ли не первый в нашей традиции историк, который выразил некоторые сомнения в безусловном благе петровских реформ, заложивших основы российского западничества. Род Чаадаева по материнской линии восходил к святому князю Михаилу Черниговскому. В младенчестве Пётр был перевезён в родовое имение – село Хрипуново Ардатовского уезда Нижегородской губернии. Отец умер, когда ребёнку не исполнилось и года, в 1795-м. В 1797 году умерла мать.