Голос вечности

Старый ПАЗик хлопнул дверьми, выплюнул лейтенанта на 25-градусный мороз, недовольно фыркнул, испустил облако бело-синего выхлопа и, вильнув «кормой» на гололеде, повлек свою несуразную тушку в сторону поселка…

Лейтенант бодро прокашлялся, вдохнув ядовитые пары бензина, и зашагал в сторону части ракетчиков. Подумаешь, километр! Дыхание ровное, пять лет курения для легких – тьфу, кальсоны, шинель длинная, «солидная», ботинки на микропоре! Раз-два, раз-два!

Заснеженная дорога лентой, иней от дыхания оседает белой манишкой на груди и воротнике шинели. Пар клубится. Раз-два! По обеим сторонам дороги – деревья в инее, снег январский, слежавшийся, тускло отсвечивает гранями крупных кристаллов. Солнца нет, видимость – метров пятьсот от белого дрожащего марева туманно-морозной дымки.

Раз-два! Каждый шаг сопровождается ужасным, рвущим барабанные перепонки, хрустом. Вроде, как медведь ломится через стланик. Раз-два… Шаг замедляется сам от ирреальности тишины вокруг. Тихо, очень тихо, тихо до ужаса! Хочется пойти на цыпочках… А все равно – ХРУСТЬ! Ни одного постороннего звука. Лейтенант остановился. А нетути звуков! То ли замерзли, то ли умерли? Шаг – и дикий хруст с повизгиванием микропора о снег. Стоишь – тишина вселенская. Даже курить не хочется, давит что-то, опаску вызывает. А как здорово покурить на ходу вопреки уставу и точно зная, что никто не увидит! Впрочем, холодно, фильтр сигареты как камень, дым не вдохнуть, такой холодный, бросить ее, лишь прикуренной, и идти. Никакого удовольствия… Безумно-глубокая тишина!

Вот оно, белое безмолвие Джека Лондона! Страшно! Скорее к людям!

Хрусть-хрусть, хрусть, хрусть-хрусть-хрусть! Сейчас можно и бегом, пока никто не видит, не теряя достоинства! От Безмолвия!

А что это черненькое белеется вдали?

А холодно!

Да, микропор не валенки. И кальсоны кальсонам рознь. Ведь есть же в шкафу, на корабле, теплые, с начесом, нежно-голубые! Нет, эти одел. Тонкие. «Те» фигуру равняют – плечи с тазом. Толстые! А мы ж вечером в ресторан! А там девушки! А будут плечи по ширине что таз! Что за фигура? А они гораздо шире! Плечи… Это из-за кальсон! И что, каждой объяснять? А поймет ли? Поверит? А как раздеться? Свет выключить? А если я со светом люблю? А если она по внешним признакам выбирает?

Елы палы! Черно-беленькое… Вороны облепили холм. Штук семьсот. А может, и тысяча. Сидят, не летают, холодно. Мороз плюс ветер в полете. Обмерзание крыльев и элеронов. А без элеронов куда? В пике? Умные…

А на Камчатке вороны не в пример материковым. В два раза больше и клюв, как рука взрослого мужчины от локтя до кисти… Сущие звери, хищники. У нас в Бечевинке как маленькая женщина австралийской баранины купит, так они у нее мясо прямо с «авоськой» из рук выхватывали. Штук семь крыльями по голове бьют, штук пятнадцать сверху заходят, три-четыре самых наглых флибустьера из рук авоську рвут. Женщина рыдает, отбивается, муж голодный, а они довольны! Вороны – умные животные! Опасные!

И смотрит лейтенант: никуда не денешься, по обочинам снега метра полтора-два… Не обойти… Только мимо холма. А там вороны.

Кто из вас, товарищи офицеры, видел тысячу голов, повернувшихся одновременно в вашу сторону на хруст, две тысячи глаз, горящих ненавистью, и свою оценку: «Мясо!!!»?

Ой, ой, не надо этого героизма!

Лейтенанта обдало холодом чужой запредельной жизни… Даже помойки под толстым слоем снега… Мясо… Конец. Зачем он согласился передать эти документы в штаб ракетной части?

А офицер не сдается никогда! Даже смерти! Даже такой неприглядной! Представьте приказ главкома: «Заклеван воронами до смерти…» Прочь, воронье! А умирать так рано! Есть же выход… Где? Я его знаю!

И лейтенант перешел на строевой шаг! С равнением направо! На воронью стаю! С лапой у уха! Погибать так с музыкой! Зря, что ли, три года знаменосцем училища был и палашом махал при подмене! Выше ногу! Носок на оттяжку! Локоть выше! И подбородочек, подбородочек!

На вершине холма сидело нечто. Оно было на полголовы выше любого из воронов. Его перо, под белым инеем, отливало зеленью, не синевой… А еще у него была борода. Пахан… Нет, скорее, главком… Главкому было лет четыреста. Что? Не живут? А откуда мудрость? И кто считал года? Главком ворон внимательно смотрел на лейтенанта. Оценивая. Строевой шаг был красив и четок. Главкому понравилось. Он белькотнул. Не каркнул! Наверное, так большие начальники и говорят. Хрипло и ответственно. Никто и никогда, наверное, подобного звука не слышал, кроме черных пернатых нукеров. Белькотнул слабо сказано. Это были переливы власти и самодовольства, уверенности в себе, жесткости и мягких полутонов, прощения и пощады. И он не просил – приказывал. Так, что мурашки по коже! Послушают ли? Лейтенант вдруг понял все, что сказал старый ворон.

– Не ссы, лейтенант. Мы – не люди. У нас строго… с субординацией. Иди. Ты мне нравишься. Ишь ты, строевой шаг… Хорошо… Иди, сынок, служи. Ты еще нужен родине….

Спасибо тебе, неизвестная науке птица! За мудрость, за жизненный опыт, за любовь к строевому шагу! За неординарность и возможную сытость! Паханы и главные ведь вроде не голодают?

Вороны отвернули головы, погасив алчность в глазах. Никакой ненависти. Нейтраль. Проходи. Старшой сказал. Воздух, пропитанный с ненавистью и неизбежной кровью, вдруг опять стал свежим и морозным.

И лейтенант прошел. Строевым шагом. С неизвестно откуда взявшейся благодарностью к пахану». В душе. И медленно проходящим страхом за жизнь. Лишь бы не обернуться и с шага не сбиться… Пот по спине, жарко!

На той дороге недели за две до того пропали бесследно капдва, мастер ракетных пусков, и толстый командир БЧ-4 с РПКСН. Наверное, строевым ходить не умели или пахану не понравились. Не верите? Да и не верьте. Приказа-то главкома не было…

Назад лейтенант ехал на автобусе. Вечером. Второй раз нельзя. Судьба, она тоже женщина. Не простит… Не испытывай.

Высокая вероятность событий, или то, чего не было

Почему я не лезу решать глобальные проблемы? Веры, мироустройства, героизма и предательства, подлости или полезности политиков, будущего флота и его вооружений, экологии, глобального потепления и угрозы инопланетной агрессии? А потому, что одну личную никак не решу…

В качестве эпиграфа:

«Корр.: что вы чувствуете, стреляя в живых людей?

И.: Я чувствую отдачу.

Корр.: И вы считаете свой взгляд верным?

И.: Куда ж вернее? Я ж через оптический прицел смотрю…»

Несостоявшееся интервью

Нам добро на вход в Босфор. Ночью с корабля сняли особиста – острый приступ аппендицита. Нового не прислали.

Все как по маслу.

Вдоль борта корабля медленно плывет Стамбул. Свободные от вахты матросы толпятся на баке. Фотографируют. Командир разрешил выдать фотоаппараты. Потом помощник их опять заберет. Нельзя нам ими на службе пользоваться. Инструкция. Купол Айя-Софии с минаретами, лавки, выходящие прямо к воде, нависающие над набережной дома. Суету людскую, пеструю. Мост, под которым корабль проходит. Длинный.

Я тоже фотографирую. Знакомые лица ребят в синих робах какие-то чужие. Нет, еще не время…

Хотя берег так близко…

Я тоже в робе. Матрос Петров. А вот и замполит. Шутит, говорит что-то. Улыбаюсь, но не слышу. У зама в «тропичке» под рубашкой и резинкой трусов – пистолет Макарова. Прицельный огонь – 25 метров. Жарко. Потеем. Слышал, даже живот у него в ржавчине от «машинки». Учесть эти метры.

А он шутит. Нормальный вроде мужик. У него инструкция по проходу проливов. Стрелять ныряющих за борт. Сам рассказывал. Голову ломит, в висках стучит кровь. Улыбаюсь шуткам. Механически. И чтоб как все. И на зама смотрю. Да, нормальный мужик. На палача не похож. Моего.

Красивый город Стамбул. Чужой. Интересный.

Моя вахта. Ныряю в люк.

Дарданеллы…Справа по борту развалины Генуэзской крепости. Опять фотографируем. И зам здесь. С проржавевшим от Макарова пупком. Тоже щелкает ФЭДом. Будем выпускать стенгазету. Шутит.

До берега все дальше. Ушли мористее.

И как назло, погода штилевая. Стою вахту…

Говорят, в Бискае всегда шторм. Испания, Франция. Тоже нормально. Я хорошо плаваю. Ставок в селе пять раз туда-обратно переплывал.

Впереди Гибралтар. Не хочу. База НАТО. Враги. На горе – огромный бетонный водосборник. Платформа бетонная, на которой конденсат оседает. И воды хватает на город и корабли. Несмотря на то, что слева Африка. Пески, самум…

Не Севастополь, где вода до сих пор по расписанию.

Фотографируем.

Замполит рассказывает интересно. Уже двадцать две политинформации провел. Где идем, что за страны и люди вокруг. Исторические справки. Преимущества нашего строя. Мотаю на ус. Справки.

Да, лучше ночью.

Когда этот зам спит? Ну и сволочь! Скоро будет поздно!

Бискайский залив… Длинная волна, зыбун. Это такая длинная высокая волна, но без гребня. Зам объяснил. Море корабль то поднимает, то опускает. И очень мягко, ласково. Но нет никакого шторма. Опять обманули!

В Ла-Манше вода холодная… Скагеррак, Бельты. Нет, там холодно. Сейчас или никогда! Лучше бы, конечно, ночью. Но ночью страшно. И акулы… Нет, днем. И сейчас. У рулевого узнаю, сколько до берега. 10 миль. Ерунда. Я хорошо плаваю. Отпрашиваюсь у старшины команды покурить. Моя вахта ведь. Иду не на бак, а на ют. Зажег сигарету. Затягиваюсь. Сгорела до губ от одной затяжки… Волнуюсь. Выбрасываю окурок. Офицеров поблизости нет. Ну, вперед! Прыгаю за борт…

Вода обдала влажным теплом… Подольше продержаться под водой… Все, воздуха нет. Выныриваю. Корабль удаляется. Какая смешная у него корма и силуэт, когда смотришь снизу.

Грести, грести! Держать дыхание…

Корабль описывает циркуляцию, меняя курс в мою сторону. Маневр «человек за бортом». Заметили, суки… Это Васька, сигнальщик. Глазастый, сволочь!

Борт уже близко. Стопорят ход. Бросают круг. Я стараюсь отплыть подальше. Удается. Они спускают шлюпку. Что-то гремит над волнами. ГГС… Слышу только свою фамилию… И слово «спасем» среди матов.

Гребу саженками в сторону берега. Оторваться, забыть!

В шлюпке и замполит. На носу, со спасательным кругом. Хорошо гребут. Догоняют. Грести, не оглядываться… Круг шлепается где-то рядом… Сейчас вот! Не надо меня спасать! Ускоряюсь. К берегу. Прощай, служба! Зам что-то кричит… А пошел ты!

Хлопок. Потом хлопок и шлепок по воде. Впереди меня. Не обращать внимания! Плыву.

Что ж так больно вошло в затылок, как арматурина, горячая до невозможности? И глубоко так… Как больно… Что это? Я уже не плыву, барахтаюсь… И боль не стряхнуть, как того волкодава с загривка в детстве, когда я за соседскими яблоками лазил…

И голубое море вмиг стало красным, мутным, и сгустки красные клубятся в воде. И руки не слушаются, вялые стали. Сил нет. И больно. В шее, ближе к затылку.

И я, глотнув воздуха, погружаюсь вниз, к холоду. Немеют ноги и не слушаются руки… А солнце все дальше. Вода все холоднее. А я все глубже… Шлюпка снизу похожа на таракана с ножками-веслами. Не больше, чем 25 метров до нее. И желтые солнечные блики тускнеют, а воздуха все меньше. Пузырьки воздуха вверх изо рта мчатся… Зачем? За что?

А большой, последний, красноватый красный пузырь… И я – не я… Вдыхаю плотную соленую воду. Сознание меркнет. Очень болит затылок. И все вокруг красное. И черно. Воздуха! Рвет грудь!

Не врал замполит, что хорошо стре-ля-ет…

И темно. И холодно… A-а! Ма-ма…

Зам спрятал еще дымящийся пистолет… Сел на баночку. Молчание минут на 20… Зыбун мягко поднимал шлюпку метров на двадцать вверх и так же мягко опускал вниз. Даже корабля не было видно меж волн. Зам видел ужас на лицах матросов. Руки у него тряслись. До этого – нет. Не дрогнула, когда целился. Веселые истории, на которые он был такой мастер, не вспоминались…

Никто не всплывал. Первый разряд по стрельбе… «Сейчас кто-нибудь веслом ударит. Лучше б под руку ударили перед выстрелом. Надо ломать ситуацию».

– Гребем к борту, мужики… Флагшток с военно-морским флагом не ставить. Ему не поможешь…

Весла на воду! Правая – табань, левая – греби… Обе на воду! Раз-два-а-а… Навались!

Шлюпка ходко пошла в сторону корабля…

На столе, в командирской каюте – два стакана шила. Командир, не увидев флагштока и флага, все понял. Выпили, не чокаясь. Закурили. Пока спирт еще не «взялся», передали донесение. В донесении было написано: «В точке фи-лямбда матрос Петров при проведении общекорабельных работ выпал за борт, получив при падении травмы, несовместимые с жизнью. Принятые для спасения меры результатов не дали. Просим назначить пенсию семье. Гибель матроса Петрова подтверждаю. Командир в/ч. Замполит».

Командир с замом «надрались» по-черному, до блевоты… Зам еще голосил: «Да вот только узнает ли Родина-мать одного из пропащих своих сыновей…»

Старпом понимал и бдил. Бдили и остальные. Напуганный экипаж молчал и обеспечивал ход.

– Иваныч, лучше бы ты его форштевнем… Как жить?

– Надо было. Но ты ж у нас с пистолетом.

– А инструкция? А кто патроны выдавал? Я сейчас как Шарапов, когда Жеглов Левченко застрелил. «Место встречи изменить нельзя». И жалко, и надо. Мужик Петров хороший был, но изменник Родине…