Корабли нашего соединения, 5 ТОГЭ, были уникальными. Во-первых, на них не было оружия. Во-вторых, по значимости выполняемых задач они приравнивались к «стратегам». В-третьих, там служили замечательные люди, настоящие моряки. «Чажма» и «Чумикан» – большие корабли «с шарами», имели автономность шесть месяцев. Или даже восемь. Наши «малыши»: «Сибирь», «Сахалин» «Чукотка», «Спасск» – четыре месяца. И уж поверьте, мы отрабатывали свою автономность до последнего дня. Никто в ВМФ СССР, ни одно соединение, ни один корабль, не были в море столько, сколько 5 ТОГЭ. И большую часть времени корабли проводили не в теплых водах у экватора, а в сороковых широтах Тихого океана, прозванных «ревущими». И, как правило, в период штормов. Самые моряцкие из моряков моряки. В-четвертых, организация службы была очень жесткой и требовательной, Хотя… Старпом мог драть личный состав, щеголяя перед строем в бежевых шортах с вышитым солнышком на заднем кармане. Ну, это, понятно, в теплых широтах. А матросы могли лазить по кораблю в плавках. Суть «дера» от этого не менялась.
Кстати, у нас на верхней палубе был бассейн, сваренный во время ремонта во Владике. Этакая емкость 3><6х2 м. По утрам в нем плавал старпом, потом я. Остальные ленились и спали. А еще на каждом корабле был клуб. И командирский салон. И еще много чего.
Должности тоже были странными: начальник станции единого времени, заместитель командира – начальник измерительного комплекса, начальник телеметрии, начальник гидрометеослужбы, врач-стоматолог и проч.
Но, повторюсь, все корабли были первого ранга с крейсерской организацией. Да и само соединение носило характер какого-то закрытого ордена, типа иезуитского. Попав туда лейтенантом, можно было служить всю жизнь и оттуда уйти на пенсию. Офицеры перемещались по должностям только внутри соединения. Пришлых со стороны я вообще не помню. И если ушел – назад дороги нет. Кем бы ты до этой попытки возвращения ни служил.
А место мы определяли не только по «Лоран-С» или «Декке», но и первыми среди надводных кораблей по спутнику. Уже в 1979 г.
И в гостях у нас перебывала половина «Звездного городка» и даже начальник ЦУПа. О других и говорить не стоит.
Что, все прониклись?
А зря. Ничто человеческое нам, этаким полубогам, было не чуждо.
Стояли мы рядом со «стратегами» из Рыбачьего, которые загружались ракетами на нашем пирсе.
Вот уже четыре дня подводники большими группами ходят в лес и возвращаются к обеду. Потом опять в лес и приходят к ужину. Нас это очень заинтересовало. Послали лазутчика. Он донес, что подводники режут и вяжут банные веники. Этакая централизованная заготовка полезного сырья. А подход серьезный, как при сборе урожая. Военные всегда колхозникам помогали урожай собирать.
Меня всегда это удивляло. Ну посей столько, сколько собрать можешь и сохранить. Нет, сеем и сеем. Никто прогнозов не делает. Потом – на тебе, выросло! Много! Давайте, братцы военные, выручайте. Пропадет ведь!
Братцы-военные выручали, а потом зерно «сгорало», силос портился, картофель гнил. Хранить-то негде. И так каждый год. И формировались целинные батальоны, и снимались с должностей офицеры, и списывалась разбитая пьяным водителем о единственный, чудом сохранившийся в радиусе ста километров столб, одиноко стоящий в степи, военная техника. Офицеры снимались именно за дальнозоркость или близорукость подчиненных, этот столб нашедших.
Ну, это я отвлекся.
Сауна на корабле, естественно, была. Вот только старпом веники не любил. Грязь, говорит, от них, листья шпигаты забивают, трюмным работа лишняя.
В общем, не заготавливали мы веники. Что ж, повздыхали, позавидовали подводникам и тому, что у них старпомы такие хозяйственные, мудрые… А главное – человечные. Помянули незлым, тихим словом нашего. А то, не дай бог, услышит ропот на галерах. Накажет соответственно.
А подводники все работают. А мы все завидуем.
И вдруг…
Завыла сирена, началась суета на пирсах, где лодки стояли, народ подводницкий из лесу сквозь кусты промчался с пустыми руками, с сопки скатился, отдал швартовы, задраил верхние рубочные люки и исчез в тумане голубом…
Мы поняли, что удача на свете есть.
Иду к заму. Делегирован.
– Олег Павлович, разрешите на час в качестве поощрения сводить комсомольский актив в лес, увольнения ж запрещены. Человек 10.
Зам знает все, но прикидывается. Ему всегда мои обоснования нравились.
– Возьми пятнадцать. И не просто активистов, но спортсменов. Быстрых и сильных. И идите, но в «адмиральский час», пока старпом спит. А с ним потом я сам поговорю. Ишь, трюмные у него перерабатывают…
Зам, украинец, тоже любил веник в баньке.
Поднимаемся на сопку. Березки, дубки, кустики. А наверху – огромная поляна. А на поляне веники. И просто березовые, и просто дубовые, и дуб с березой, и ветки нарезанные, еще не увязанные. Сотни веников! Богатство! На «шару»!
Первую «ходку» мы сделали с кипами веников в руках. Я понял, что такими темпами не успеть ко времени пробуждения старпома. Пришлось расставить людей цепью от поляны до корабля. Дело пошло гораздо веселее. Огромный «стог» бегом заносили на корабль и прятали в «недрах». Подобрали даже не увязанные ветки. Мы ими потом пол в сауне застилали. Запахи, скажу я вам! А как приятно не по кафелю ступать, а по распаренным листикам и веточкам…
А у каждого офицера и мичмана в каюте штук по 20 веников, у матросов в кубриках чуть более. Их же больше.
А зам слово сдержал, убедил старпома в пользе баньки с веником. Тот смирился. Зам ему даже брошюру о русской бане подарил. Правда, я потом видел, с каким лицом старпом ее за борт выбросил. Но заму я не сказал об этом. Честно.
Понятно, если б подводники пришли, мы б им веники отдали. Вы ведь мне верите?
Но они пришли, когда мы уже отдали швартовы и отваливали от стенки.
Горестные крики «заготовителей», которые сразу же бросились в лес, были слышны еще с полчаса. Даже на середине бухты… И преследовали нас в кошмарных снах. Вспоминали нас, видать, часто. Хорошо, не прокляли. А мы были им искренне благодарны. Особенно по субботам, когда помывка.
Простите, ребята. Низкий вам поклон. Нам ваших веников почти на год хватило. А лес большой, веток много…
«Локальные войны преследуют локальные и меркантильные цели, и только мировая война имеет целью установление мира, на то она и мировая»
Я?
«Сатане», «Синеве», «Булаве» и иже с ними посвящается…
Провода связи ЗАС даже не дрогнули в силу своей металлической природы. Не вздрогнул и человек, принимающий телеграмму. В силу своей человеческой природы.
«Белые воротнички» наконец-то совместили теорию с практикой. Благодаря труду сотен рабочих крючки формул превратились в реальное, мощное, сигарообразное тело ракеты с десятью разделяющимися боеголовками.
Одна ракета – десять городов, стертых с карты мира навсегда. С домами, скверами, школами, магазинами, барами, жителями, их детьми, и даже курами, собаками и кошками…
Осталась сущая малость – провести последние испытания ракеты перед постановкой на вооружение и ее законным «вступлением в должность» терминатора мировой патриархальности.
Генсек одобрил и благословил. ЦК взял под свой контроль.
В газетах и на бумажных лентах корабельных «телетайпов» появились строчки: «ТАСС уполномочен заявить, что районы столько-то градусов широты, столько-то долготы, с такой-то по такую-то дату закрыты для судоходства и рыболовства…»
Причина не сообщалась. А зачем? И кому докладывать причины? Может, тем жителям, на которых эти 10 боеголовок будут направлены? Да не смешите…
Ракета, перевозимая от базы и накрываемая брезентом во время пролета вражеских спутников, успешно заняла свое место в шахте АПЛ. АПЛ заняла свое место в районе стрельбы.
Судно «Гломар Челленджер», маскирующееся под нефтеразведчика, приняв телеграмму ЦРУ, срочно вышло из ближайшего американского порта в закрытый район.
Мы тоже приняли телеграмму из ГШ ВМФ.
Оказывается, на Камчатке есть мыс Африка! Идем туда…
Командир ставит боевую задачу: северяне стреляют новой баллистической ракетой, то-се, задача государственной важности. Проникаемся.
А у нас великое с мелким рядом шагают, как большей частью в жизни и происходит.
Я уже говорил, что командир был мужественным человеком, моряком до мозга костей, выходившим в море сотни тысяч миль, знавшим в совершенстве технический английский, бывшим на «ты» с кораблевождением и всем, что положено знать и уметь командиру. Вот только фамилия у него была не очень мужественная – Кролик.
Кстати, сегодня в первый раз за неделю командир отобедал в кают-компании. Все предыдущие семь дней питался в салоне. И хоть там рояль, красный бархат и мореный дуб – скучно ему было. Сидишь один… И музыка из салона несется то грустная, то сердитая: Григ, Чайковский, Бах… А все доктор, заведующий кают-компанией виноват. Поленился меню обновить. Вообще-то, при нем хорошо было: на закуску в вазочке и икорка красная с петрушечкой сверху для красоты и изысканности. И манты, впервые попробованные, и картошечка жареная, и жульен грибной, и три первых блюда на выбор, и два вторых. Ресторан отдыхает. На вечерний чай – молоко, кефирчик, тортики, пирожные, булочки с маком, помимо казенного хлебушка. Сбрасывались на закупки – вестовой журнальчик вел, с кого и сколько денег в конце месяца брать.
Доктор гурманом был, нас приобщил. А до этого кого только не ставили заведующим – не было результата.
Но и на старуху бывает проруха, не то что на доктора. Увлекся он своими медицинскими делами, и три дня подряд в кают-компании на закуску салат из свежей капусты с маслом подсолнечным, огурчиками. Вкусно.
Но не всем, как оказалось.
Увидев перед собой в очередной раз тарелку с салатом, старпом без всякой задней мысли, хотя, может, и наоборот, рявкнул на всю кают-компанию:
– Доктор, я что, кролик третий день капусту жрать?!
Пауза. Вилки замерли на полпути ко ртам. Тишина нависла.
Командир со звоном бросает вилку и с «изменившимся лицом» вылетает из-за стола. Как та графиня, что к пруду бежала, помните?
Старпом осмысливает сказанное и краснеет. Он, хозяин кают-компании, обидел гостя. Потом приходит в себя и назначает доктору рандеву в «адмиральский час». Грядет изнасилование и грязное надругательство над эскулапом. Уходит тоже.
Доедаем в молчании. Завтрак у нас по «плавающему» графику, ужин тоже.
А обед – святое действо. И начинается он с того, что старпом приказывает сообщить командиру, что офицеры приглашают его к столу… И это незыблемо. Это как ежедневный подъем флага или завод часов. Не заведешь – не будут шестеренки крутиться. А тут не шестеренки, тут главный механизм засбоил. Все не в своей тарелке.
Извинения старпома, что он не того кролика имел ввиду, на командира не действуют, только распаляют еще больше, судя по доносящейся из салона «Героической симфонии». Даже зам ничего не может поделать. И так пятый день, и шестой.
Доктора уже переизбрали. Из РТСовцев (их у нас много было) того, что потолще, выбрали. Раз упитан, значит, в еде разбирается…
Прибыли через неделю делегацией к командиру:
– Товарищ командир, кают-компания просит и приглашает…
Коллектив он уважил.
Даже у старпома лицо посвежело. А то всю неделю мрачен был, на коллективе «отрывался» в служебное время. Зато эта неделя месяца стоила как в области специальных знаний подчиненным, так и в деле совершенствования корабельной организации, службы и дисциплины.
Что-то я отвлекся. Ах, да, мыс Африка…
Ну с натяжкой смахивает на карте на «черный» материк. Но только на карте.
Берег неприветливый, пустынный. Скалы голые, серые. Мрачный пейзаж. Как раз для испытаний сверхоружия. Типа вот каким все будет потом, после его применения…
Включили станцию единого времени, определились по спутнику, ждем «подарок».
Зам по РТВ дерет начальника фоторегистрирующей станции. Ага, это чтоб тот случай с горячим проявителем, когда мне фото касаток загубили, сегодня не повторился. А может и за другое, но хотелось бы, чтоб все-таки за касаток. Хотя откуда ему знать о той оплошности…
Группа визуального наблюдения, восемь человек, на самой высшей точке корабля, прямо под антенной РЛС. Сектор 45 градусов у каждого. Фотографируем «Челленджер», он в 5–7 кабельтовых от нас. Настойчивые просьбы удалиться из района игнорирует. Корпус черный, рубка белая, мачты и устройства тоже черные.
Погода спокойная, видимость миль десять.
Ракета на подходе.
Убеждаемся в этом сами: серое, но высокое небо, начинает мерцать короткими тусклыми вспышками по всему видимому горизонту, частота и интенсивность мерцания увеличивается, слышен нарастающий гул, похожий на отдаленные раскаты грома. Подносим к глазам затемненные стекла-светофильтры. А может, и так смотрим?
Сквозь серое небо видна маленькая яркая светящаяся точка, как маленькое солнце. А вот она уже как теннисный мячик, а вот как футбольный. Гул нарастает и становится осязаемым, давящим… От яркого светящегося шара, появившемся в небе, отскакивают светящиеся точки. Как от спички, если ее резко зажечь, отлетает кусочек горящей серы. Точки разлетаются в разные стороны. Фиксируем точку отделения, направление полета, точку приводнения, факт подрыва. Одна падает по носу «Челленджера», вторая по корме. Взрывы. Срабатывают механизмы самоуничтожения. Там килограммов по 60 взрывчатки. Тот резво дает ход и удаляется. Обгадился, супостат. Хотя… Третья «голова-болванка» попадает тютелька в тютельку на то место, где враг только что дрейфовал.
Мы улюлюкаем ему вслед…
Пара-тройка «звезд небесных» взрывается на скалистом берегу. После того, как осела пыль, а ветер разогнал дым, видим все тот же скалистый пейзаж. В нем ничего не изменилось. Радиус разлета «голов» невелик, значит, оружие получилось очень высокоточным. На площадке становится как-то неуютно. Запахло озоном, как перед грозой.
Наверх с ревом матами взлетает мой друг Павлов, гонит всех вниз, а сам исчезает в рубке управления РЛС. Оказывается, старшина с перепуга или недосыпа включил станцию на всю ее мощь в активном режиме. А станция у нас не хилая. Облучил, подлюка. Нас ведут в командирский салон в полном составе. Там мы пишем бумагу: «К Министерству обороны СССР претензий не имеем… Обязуемся не разглашать… В случае ухудшения здоровья претензий иметь не будем. Дата, подпись».
Мы возбуждены увиденным, посему быстро пишем расписки и весело вываливаемся из салона, не думая о последствиях. И чего доктор каждый день потом приставал, о самочувствии спрашивал?
О проекте
О подписке