Теперь перенесёмся в жилище знакомого нам уже из предыдущих глав романа кампсора Хахнгольда, который жил в своём собственный домике в Казимеже, в части города, предназначенной для израильтян. У его усадебки, окружённой вместе с садом и примыкающими строениями высоким палисадом и даже частью стен, был один только вход, через ворота, выходящие на нижнюю улочку.
Сами ворота так редко отворялись, что их петли заржавели, деформировались створки. Только обитая дверка с гирей и огромным замком, оснащённая внутренней задвижкой, представляла обычно вход. За двориком был одноэтажный домик, низкий и длинный, с фасада жалкий, немного более презентабельный с тыла. Крыльцо, опирающееся на два столбика, закрывало вход в сени и хозяйские комнаты. Там, однако, ничего не объявляло ни о богатейшем еврее, ни об учёном человеке. Всё было просто, и даже бедно по-еврейски. Латунные еврейские светильники свисали с потолков, простые сосновые лавки служили для сидения, а по углам поднимались высоко выстланные тапчаны за разноцветными занавесками, с кучами подушек и перин. Пройдя несколько одинаково убранных комнаток, тесных и грязных, только теперь вы натыкались на обитую дверь, ведущую в мастерскую Хахнголдьда. За эту дверь никто уже из домашних не входил: ни жена, ни дети кампсора, а из навещающих те только, которых он сам вызывал. Две обширные сводчатые комнаты, из которых одна была полутёмной, составляли это тайное убежище.
И тут было бедно, но за видимым запустением и пренебрежением проглядывала скупость, чувствовался скрытый где-то достаток. Стол, прикрытый старой потрёпанной скатертью, покрытый книгами, бумагами, был завален астрологическими картами, каббалистическими знаками на пергаментах, инструментами, которые выдавали алхимика.
Нигде, однако, даже в другой комнате, не было печи, реторт и приличного оборудования, работающих в великом деле, потому что Хахнгольд, страстно предаваясь алхимии, никогда, однако, на свой счёт и в своём доме испытаний не проводил. Прочитав что-нибудь новое в книжках, он шёл к знакомым адептам герметичных тайн и там пользовался чужими материалами и оборудованием. Поэтому тут, в доме, только фрагментарно, единично реципенсы, реторты и бутылки с осадками выдавали алхимика.
Там было больше следов еврейской каббалы, баламутных астрологических вычислений, гороскопов и каких-то непонятных вычислений. На стенах не было тех любопытных вещей, любимых мудрецами прошлых времён: ни змеиных шкур, ни высушенного крокодила, ни мумий, ни костей скелета, которых, впрочем, еврей без того чтобы заслужить у своих единоверцев имени скептика, хранить бы не мог.
Вместо этого висели шубы, одежда, богатое оружие, ремни и т. п., в залог, наверное, взятые фанты. Другая комната, полутёмная, была полна кувшинов, сундуков, одежды, ящиков и ящичков.
Так весьма прозаично выглядел этот тайник Хахнгольда… Ничего в нём для похвалы, ничего для собственного удобства. Твёрдая и узкая кровать, стул, из которого вылезали волосы, на котором распадалась кожа, латунный подсвечник, оловянный жбан и другой, фарфоровый с медным покрытием. Зарешечённые окна едва пропускали свет, изнутри их закрывали ещё ставни, обитые и толстые, вида из них никакого, воздуха мало, свет грустный.
И однако нигде лучше, нигде милей и удобней не просиживал Хахнгольд, как у себя; погружённый в размышления над тайнами Талмуда и халдейской Каббалы, он не обращал внимания на то, что его окружало.
А не был это один из тех израильских мудрецов, кои ради науки забывают о мире и теряют всякую силу практического применения её. Хахнгольд и работал по-своему в книгах, и двигался по свету. Везде его было полно. Знал почти всех профессоров академии, заходил в королевский замок, таскался в дворцы, писал гороскопы, предсказывал по руке, пророчил по буквам случайно открытой книги, готовил в тигле мнимое золото, а кроме того давал деньги под залог, занимался ростовщичеством, принимался за шпионаж и самые разнообразные дела, лишь бы они ему вознаграждали потерянное время. Ничем не гнушался, что только могло принести прибыль. Магазины, находящиеся рядом с его домом, содержали много дорогих товаров, которые он брал у купцов в залог. Всё там было, начиная от злаков, даже до золота и жемчуга.
День уже клонился к вечеру, когда знакомая нам Агата, уставшая и побледневшая от утомления, доковыляла до дверки кампсора. Две огромные собаки на цепях залаяли, а еврейка подбежала открыть окно и посмотреть на прибывшего.
– Чего вы хотите? – спросила она. – Тут милостыню не дают. Идите себе.
– Я не за милостыней пришла, – отозвалась женщина, – но по важному делу; скажите Хахнгольду, что тут речь идёт о том ребёнке, о котором он говорил Лагусу.
Женщина пожала плечами и ушла.
Долго ждала Агата, прежде чем ей отворили дверку, наконец дверь заскрипела и её впустили на двор.
Хахнгольд в чёрном жупане гладил на крыльце бороду. Поглядел, нахмурил брови и покивал головой, нетерпеливым движением сдвинул ермолку и сплюнул.
– Тебя Лагус прислал?
– Нет… но нужно с вами лично поговорть.
– Кто же тебя прислал?
– Сама пришла.
– Зачем?
– Поговорим с глазу на глаз.
– Говорите, говорите, что хотите, у меня нет времени.
– Я слышала ваш вчерашний разговор с Лагусом.
– И что же? – спросил еврей равнодушно, презрительно искривляя губы.
– Знаю, о ком у вас идёт речь и кто вас уговорил на это.
– И что? – также повторил еврей.
– Я могла бы вас выдать и обвинить…
Хахнгольд громко рассмеялся, плюнул несколько раз и крикнул служанке.
– Подождите, подождите, это не конец, – прибавила Агата.
– И что же? – снова по-своему добавил еврей.
– Много вам обещали за убийство ребёнка?
– Что вам до этого?
– Очень важно! Я вам обещаю заплатить вдвойне, если этого не сделаете, а поможете нам.
– Кому?
– Этому ребёнку.
Хахнгольд пожал плечами.
– Нищенка, баба из-под костёла! – добавил он.
– Да, да! Но не я вам обещаю, а мать. Ты знаешь, он имеет мать.
– Она погибла.
– Она не погибла, жива… тут, и вскоре…
Еврей внимательно начал прислушиваться, сам не знал, верить или не верить, смеяться или обсудить. С одной стороны его толкало желание получить прибыль, с другой – боялся обмана, особа, выбранная для посольства, его удивляла. Но вскоре начал понимать, что мнимая нищенка специально надела такую одежду, чтобы её не узнали. Эта мысль начала его беспокоить.
– Но деньги не в ваших руках, – сказал он потихоньку, – что вы можете?
– Знаете вы или нет, что мать хорошо знает короля, потому что скрывалась на дворе старой королевы. Король заставит отдать ей награбленное у неё состояние, она направилась прямо к королю… Он вскоре сюда прибудет. У нас в руках доказательства против князя…
Еврей начал беспокоиться.
– Что тут болтать, – сказал он – я так быстро ничего не могу сделать, придёте завтра, принесёте деньги, как можно больше денег, иначе не поверю.
Он указал на дверку, кивнул головой и собирался входить в дом, когда как раз в дверку снова стали стучать; выбежала служанка, Хахнгольд задержался на крыльце.
Агата, не показывая замешательства, в молчании отошла.
Она сделала, что собиралалсь, остальное поручая Богу.
Новый прибывший был мужчина маленького роста, блондин, одетый не изысканно, но по-иностранному. Белый воротник окружал его лицо, затенённое завивающимися локонами волос, на нём зелёное бархатное короткое платье с украшениями такого же атласа, чёрный плащик на плечах, шляпка с чёрным пером, шпага, торчащая сбоку на вышитом шарфе, на ногах башмаки с зелёными шнурками и выпуклыми пряжками такого же цвета. Он остановился у двери, а, увидев еврея, в шутку с ним поздоровался:
– Szulim lachem.
Дойдя до крыльца, он подал руку кампсору, с улыбкой поправил волосы и, садясь на лавку, спросил:
– Ну что?
– Ещё ничего, – сказал еврей равнодушно, – и кажется даже, что кончится ничем.
– Как это?
– Это трудней, чем вам кажется.
– Трудно, трудно! Хочешь, пожалуй, больше выторговать, ребе. Но это нужно сразу говорить, а не искать трудностей, которых нет.
Еврей по-своему презрительно пожал плечами и указал на выходящую со двора нищенку.
– Какая связь?
– Она также насчёт этого дела приходила…
– Кто?
– Эта женщина!
– Эта женщина! – и незнакомец живо встал с лавки. – От кого?
– От матери.
– Матери нет в живых.
– Жива, – отвечал еврей холодно.
Беспокойство господина, одетого в зелёную одежду, возрастало, хотя он пытался его скрыть, и, принимая шутливую физиономию, добавил:
– Вы надо мной шутите. Где же она?
– Направилась к королю.
Незнакомец побледнел.
– Кто вам это сказал?
– Кто? Что вам до этого, когда не верите.
– Но это быть не может.
– Ну… то и хорошо.
– А наш уговор?
– Что за уговор?
– Думаете его разорвать? – живо спросил одетый в зелёное.
– Он сам разорвался, – отвечал еврей.
– Значит, хорошо, – он встал с лавки, а лицо его зарумянилось. – Я найду кого-нибудь другого на ваше место.
– Охотно.
Незнакомец пугал еврея своим уходом, но видно было, что и сам не хотел уходить. Еврей стоял холодный и невозмутимый.
– Что же будет?
– Что хотите, что бы было?
– Был уговор, слово, и конец.
– Я не хочу в это вмешиваться. Дело уже у короля.
– Кто вам забил голову этими баснями? Вы хотите больше денег? Так добавлю.
– Добавьте вдвойне и будет ещё слишком мало, – сказал еврей.
– Вдвойне? – воскликнул незнакомец нетерпеливо.
– Я с другой стороны буду иметь больше.
– С какой другой стороны, если её нет? Мать не жива…
– Она жива. Она приехала в Тыкоцин.
– Этого быть не может.
– Увидите.
– Какая-то афера.
– Ведь король её хорошо знает, он осудит.
Прибывший с нетерпением дёрнул за шляпу, возмущался, ругался потихоньку и, грызя ногти, стоял, задумавшись, несмотря на то, что хотел показать равнодушие.
– Но со всем можно справиться, – добросил Хахнгольд.
– Конечно, – пробурчал незнакомец, – всегда есть какое-нибудь средство.
– Ребёнка можно ещё заранее убрать, прежде чем король приедет в Краков.
– Всё-таки мы об этом условились.
– Условились, правда, но я думал, что это легко сделать, а это очень трудно. Его стерегут.
– Кто его стережёт?
– Кто? Невидимые, незнакомые люди. Какие-то женщины, какая-то шляхта, что над ним бдит неустанно.
– Это непонятно, – скрежеща зубами, прервал прибывший, румяное лицо которого стало ярко-красным, а дерзкое выражение лица уступило гневному.
– Деньги! – шепнул еврей. – И сегодня всё кончится…
– Много?
– В два раза больше, чем мы условились.
– В два раза… ошалел! Даже у меня нет столько и, пожалуй…
– Тогда на что нам напрасно болтать? Будьте здоровы…
– Подожди, подожди… последнее слово… дам в три раза больше, и сегодня, сегодня ребёнка в Кракове не будет?
– Не будет, – сказал еврей.
– Слово?
– Слово и рука, а деньги?
– Дам в залог драгоценности.
– Где они?
Незнакомец, казалось, раздумывал, колебался, беспокоился, и наконец добавил:
– Как увижу, что вы своё выполнили, я их отдам.
– Гм! – презрительно сказал еврей. – А кто за вас поручится?
– Благородное слово!
– Тот, кто на такие дела, как вы, уговаривает, не может дать благородного слова.
Незнакомец вспыхнул, вздрогнул.
– Тысяча чертей, – закричал он, – а кто мне поручится за вас, Хахнгольд?
– Что вы? Не кричите так! Оставьте меня в покое. Я и вас, и вашей веры не хочу… Будьте здоровы.
– Если бы я даже отдал вам деньги или драгоценности, вы готовы мне завтра снова поведать о новых трудностей и больше требовать.
– Это может быть, – сказал еврей спокойней.
– Значит, что же?
– Доброй ночи, и всё, потому что уже поздно.
– Подожди, я отсюда так не уйду… ты меня подвёл, я…
– Ну… что?
– Я мстить буду! – закричал, дёргая за рукав еврея, незнакомец.
Хахнгольд рассмеялся.
– А это как? – спросил он насмешливо.
Сказав это, он нахмурил брови, сплюнул, повернулся задом и оставил незнакомца на крыльце. Служанка пошла отворить ему калитку. Уже совсем смеркалось, когда одетый в зелёное посланец выскочил на улицу с признаками наивысшего нетерпения.
Хахнгольд выглянул за ним и усмехнулся, говоря себе:
– Завтра придёт!
О проекте
О подписке