Увлекательно изучать исторические эпохи с разных ракурсов, читать художественные произведения, описывающие происходящие явления с различных точек зрения. Но в данном случае главный минус этой книги в том, что она написана не немцем, оттого не покидало меня навязчивое ощущение «не верю». Правильнее было бы взять воспоминания реальных участников тех событий, потому что писатель рассказывает нам о конце Второй мировой войны в Германии, погружает в переживания интеллигенции и военных, а кажется, что я слышу все те же интонации, что были и в прошлых 2-х томах, когда дело происходило в СССР (что не удивительно, ведь это интонации самого автора).
Вообще с творчеством Юрия Слепухина у меня не складывается: его книги получают высокие баллы, при этом всегда есть какое-то «но», которое трудно сформулировать. Возможно, несмотря на то, что он выбирает важные и сложные темы, не хватает некой суровой правдивости, резкости мыслей, искреннего драматизма, а вот мелодрамы немного избыток. В этой книге тоже не обошлось без любви, потому что заговор заговором, но читатели хотят знать, как жилось Людмиле, как она встретила «того самого». И автор щедро насыплет «магии чувств», взглядов, свиданий урывками, родства душ и всего остального, что сделало буквально за пару дней двух совершенно чуждых людей столь близкими и необходимыми друг другу. Хотя, надо признать, все же книга не любовный роман, поэтому чувства хоть и глубокие и необыкновенные для героев (как говорит 30-летний капитан
цитата
это было тоже странное, никогда не испытанное им чувство, — вообще все связанное с нею было новым, ни на что не похожим.
Глаза тоже были удивительные, и чем больше он на нее смотрел, тем более удивительными они ему казались. Наверное, просто потому, что ничего похожего он до сих пор еще не видел.
Ничего похожего не видел, ничего похожего не чувствовал. Новизна, неиспытанность переживаний — вот, пожалуй, что стало для него главным и что очень скоро заставило его все чаще думать о возможности лишний раз побывать в Дрездене. Он еще ничего о ней не знал — если не считать того, что узнал от Штольница, — но уже видел, что она вся какая-то совершенно другая, ни на кого не похожая — существо из иного мира.
он впервые понял смысл избитого выражения «глаза — зеркало души»; как человек, привычный к точным формулировкам, он, правда, находил эту не очень верной — зеркало отражает нечто внешнее, глаза же показывают внутреннюю сущность. Но эти глаза действительно говорили о многом. Когда видишь такие глаза, вопрос о форме губ или носа как-то не приходит на ум.
свернуть
), автор весьма сдержан в описании их переживаний, слишком сильно война сказывается на персонажах и нет места их мечтам о счастливом будущем.
В остальное же время книга будет анализировать, отчего именно все так обернулось в Германии, почему порядочные люди не сбежали, когда был шанс спастись. Кстати, для меня был очень интересен этот вопрос, хотя и удивляет, отчего автор неоднократно его поднимает, а герои отвечают примерно одно и тоже
цитата
— Чего ты не можешь понять? — спросила Рената. — Что человеку опротивела страна, из которой сделали казарму? Что ему наконец захотелось пожить в нормальных условиях?
— Нормальных, — повторил Эрих. — Гм… не знаю, такими ли уж «нормальными» могут показаться итальянцу Соединенные Штаты. А насчет того, что опротивела страна, то это ведь тоже не самая достойная позиция — взять и уехать. Страна опротиветь не может; своя страна, я хочу сказать. Опротиветь могут порядки.
Но если они тебе настолько противны, что ты не можешь больше с ними мириться, то делай что-то, пытайся как-то их изменить…
— Красивые слова все это. Что мог сделать твой римский профессор — свергнуть Муссолини?
— Ну, зачем же так радикально. Видишь ли, он мог продолжать читать римским студентам хорошие лекции, а это не так мало… потому что сейчас их вместо него читает какой-нибудь болван чернорубашечник.
Я хотела спросить — вы сказали, что хотели уехать в Австрию, но поняли, что все равно будет аншлюсе, так что не имеет смысла. Но в другую страну?
— Помилуй, чего это ради я бы поехал в другую страну. Вообще эмигрировать, что ли? Ну, это полнейший вздор.
— Однако многие эмигрировали тогда из Германии. И из Австрии тоже — потом. Цвейг, Фейхтвангер…
— Евреи тот и другой, это во-первых. Идиоты они были бы, если бы остались. Евреям ничего другого и не оставалось, как эмигрировать. Во-вторых, ты говоришь о литераторах, то есть о людях, которые занимались политикой; я же политикой не занимаюсь и не интересуюсь, мое Дело лечить людей. При любой политической системе, при любом строе люди болеют одними и теми же болезнями, и при любом правительстве их от этих болезней надо лечить. Согласна?
— Да, но… Можно сказать и так: люди болеют также в любой стране, — Людмила говорила медленно, подбирая слова, — и их можно и надо лечить в Германии, во Франции…
— Стоп, стоп! Во Франции, кстати говоря, мне бы никого лечить не позволили — врачи-иностранцы, с иностранным дипломом, я хочу сказать, права практиковать там не имеют. Но даже если бы позволили. В принципе, можно добиться: пройти так называемую «нострификацию» — чертовски трудно, но в принципе возможно. А зачем? Почему я должен ехать лечить больных французов и оставить без лечения больных немцев? В этом нет логики, согласись
— Логика есть, я думаю, это вопрос — как это? — согласия с режимом, наверное.
— Ну, милая моя! Воображаю, что было бы, если бы из Германии уехали все несогласные с режимом. Да начать хотя бы с того, что вот сегодня никто не помог бы тебе достать немного лекарств для твоих соотечественников. К кому бы ты с этим обратилась, а? И если бы в свое время эмигрировал Штольниц, — а ведь как они его уговаривали, и Кокошка, и Грундиг! — если бы Штольниц уехал, то ты сейчас работала бы в доме какого-нибудь «партайгеноссе», а это, знаешь ли, было бы совсем не то, что обметать Иоахимовы фолианты изящной метелочкой из перьев да помогать фрау Ильзе консервировать шпинат… Так что возблагодари судьбу, что еще остался в этой стране кто-то из несогласных
свернуть
Не менее увлекательно было читать и рассуждения о том, как разрубить этот гордиев узел (власть фашистов с Гитлером во главе) и, сталкивая противоположные мнения о судьбе Германии, писатель позволяет читателям проанализировать эту сложную ситуацию. Особенно впечатляет, что мы знаем о том, что героям еще не ведомо: и о разрушительных бомбардировках Дрездена, и о других последствиях проигрыша в войне.
цитаты
Ну подумайте сами — какой смысл бросить новую бомбу, скажем, на Гамбург? Там уже и без того все разрушено старым добрым способом. А сокрушить одним ударом город совершенно неповрежденный, целенький, да еще знаменитый своими архитектурными красотами — вот это будет эффект! Дрезден, боюсь, единственный сегодня город, отвечающий этим требованиям. Второго такого в Германии уже просто не найти.
Разрушения в столице были огромными, но в целом ожидаемого эффекта налет не произвел — Берлин бомбили уже так давно и так часто, что было время привыкнуть. Чтобы поразить мир, теперь уже требовалось нечто другое. Поэтому вечером четвертого из Воронцовского дворца в Алупке в Лондон полетела радиограмма, зашифрованная личным кодом британского премьера: «Удар грома — Дрезден — исполнение немедленное».
Выбор точки прицеливания казался ему странным. За девять дней он действительно хорошо изучил аэрофотоснимки и план Дрездена, внимательно проштудировал полученную из разведотдела документацию. Дрезден, конечно, с каким-нибудь Эссеном не сравнишь, но все же это шестой по значению промышленный город Германии, производящий точные приборы, взрывчатые вещества, медикаменты, парашютный шелк, электронное оборудование и многое другое. В Дрездене есть большой арсенал, громадные казарменные комплексы, прекрасно оборудованная сортировочная станция. Все это, естественно, расположено по периметру жилой зоны, а намеченная площадь поражения ограничена центром города и не затрагивает ни одного из объектов, имеющих военную ценность…
свернуть
Будут тут размышления о смертоносном оружии, об открытиях науки, которые ставят под сомнение выживание людей на планете, об ответственности ученых.
цитаты
— Да вы что, Розе, — тихо сказал Дорнбергер, — вы и в самом деле ничего до сих пор не поняли? Ладно бы они — вся эта обезумевшая орава — ведь эти проклятые фанатики «научного поиска» вообще уже не соображают, что делают, для них не существует больше ни моральной стороны дела, ни политической, ничего кроме самой проблемы в чистом виде, будь она проклята. Но вы-то, черт побери! Вы-то должны понимать, какое чудовище мы не сегодня-завтра пустим на волю из своих лабораторий! Да не именно мы, немцы, мы уже ни черта не успеем — и слава богу, хоть в этом не будет нашей вины, — но ведь это все равно сделают другие — рано или поздно сделают, если не Чедвик, то Капица, если не Капица, то Ферми — не все ли равно кто! Оглянитесь вокруг, редактор Розе, раскройте глаза, посмотрите — во что превратилось человечество! И это ему вы хотите дать в руки энергию ядерного распада?
Поэтому я и не намерен работать ни с Хартеком, ни с кем другим из этой обезумевшей оравы. Да, Гитлеру они урановую бомбу не подарят, просто не успеют, — но что из того? Представьте себе, что успели англичане или американцы. Попытайтесь! Или слишком страшно? Вот то-то и оно. Если Черчилль не задумываясь посылает на тыловые города по тысяче тяжелых бомбардировщиков — какие соображения помешают ему применить потом урановую взрывчатку? Мораль? Гуманность? Ха! Поезжайте в Кельн — там увидите, что такое «гуманность» в английском понимании…
— Ковентри тоже был тыловым городом, Эрих.
— Ну, знаете, это логика каннибальская: соседнее племя сожрало двоих наших, так мы теперь сожрем у них сотню!
свернуть
Еще из плюсов книги стоит отметить, что автор весьма подробно рассказывает о покушениях на Гитлера и о плане Валькирия, так что если читатели, как я, только мельком слышали о нем и могут вспомнить лишь Тома Круза с повязкой на глазу в роли полковника Штауффенберга, то данное произведение позволит чуть лучше понять происходившее в тот период.
Подводя итог, рекомендую эту книгу поклонникам Слепухина, тем, кто хотел узнать о том, как дальше сложилась судьба героини предыдущих томов данного цикла, тем, кого нон-фикшн отпугивает, но хочется прикоснуться к истории прошлого века.