От автора

Популярную фразу «Чем больше узнаю людей, тем больше нравятся собаки» начинаешь принимать только с возрастом. К своим шестидесяти годам, с неким жизненным опытом, я тоже встал в ряд тех, кто является сторонником этого афоризма. Но я всегда с великой благодарностью Судьбе буду вспоминать людей, которые не давали этой поговорке влезть в мой мозг на разных этапах жизненного пути. Даже написал на эту тему несколько четверостиший:

 
Есть люди, которые дарят тепло, —
Губами воды родниковой коснулся!
А есть настоящая мерзость. Дерьмо.
И каешься долго, что с ними столкнулся.
Есть люди, с которыми хочется петь
И пить, несмотря на часы и погоду.
А есть – кого хочется просто стереть
Из памяти злым и чужим эпизодом.
Обычное слово, улыбка, кивок…
И кажется, что никогда не забыть
Того человека, что душу сберёг,
Что смог за минуту добром напоить!
 

Именно к таким «родниковым персонажам» своего стихотворения я отношу моих друзей, которые моментально откликнулись на просьбу помочь финансово в реализации этого проекта.

Владимир Березовец, или, как мы называем его, «Василич» – первый вице-президент Международной ассоциации ветеранов подразделения антитеррора «Альфа», ветеран Афганистана, участник многих спецопераций легендарного отряда – был и остаётся немногословным, выдержанным и крайне порядочным человеком. Его дружба дорогого стоит.

Дмитрий Крикунов и Константин Ким не знают друг друга, да и живут в разных городах: Дима в Камышине, а Костя в Красноярске. Но у них очень много общего. И самое главное – беззаветная преданность авиации. Оба жить не могут без неба и самолётов. Общение с ними – это действительно прикосновение ко всему, что есть лучшее в человеке: доброте, честности, доброжелательности, юмору и простоте.

Сердечно благодарю их за то, что желание рассказать о своём творчестве материализовалось в этой книге.

Я говорю спасибо всем, кто своей заинтересованностью и поддержкой помог мне довести начатое дело до конца, советом или дружеской критикой заставил поверить в то, что это не напрасный труд.

Молюсь за здоровье и благополучие моих родных – жены, детей и внуков – с благодарностью за любовь и терпение.

Поклон тем, кто многие годы говорил мне спасибо за песни, которые я сочинил!

Ваш Ю. Слатов

Пролог

Я смотрю в окно. Вот-вот чёрная беременная туча разродится белым снегом. Начнётся зима. Шестидесятая для меня. Не люблю я её. Не потому, что она уже шестидесятая. Нелюбовь эта началась с приобретения мной первого автомобиля. Эдак лет тридцать назад. Нет, это не агрессивная ненависть, это, так сказать, повседневная сезонная неприязнь. За что? За короткий, стремительный световой день. За равнодушный холод. За бестолковый и наглый снег, который упрямо засыпает машину, дорогу, тротуар. Дети любят зиму. И я любил. Как и все, не слазил с ледяной горки, катался на санках и лыжах, обожал играть в хоккей. У меня и сейчас есть коньки. Лет пять назад достал я их из укромного местечка. Наточил лезвия у доброго мужичка в ларьке около станции Воронок. Взял клюшку и тяжело выкатился на лёд вместе со своими внуками. Тяжело потому, что количество килограммов во мне стало к шестидесяти годам в два раза больше, чем цифра этого самого возраста. Внуки поначалу этого даже не заметили и уважительно сделали комплимент типа «а ты ничего так, дедуля: и катаешься бодро, и клюшкой машешь задорно». Так и крутились вокруг меня, норовя шайбу украсть. Вот и я крутанулся. Да так, что ноги подлетели кверху и я со всего размаху грохнулся на спину. Навернулся так, что последние искры моего юношеского задора вылетели из глаз, а позвоночник, приняв на себя вес всей туши тела, каждым позвонком обматерил меня до кончиков лезвий этих самых коньков. После такого жёсткого приземления надо было сделать правильный вывод: или основательно похудеть, или же заканчивать с коньками. Я выбрал второе. Всегда есть возможность выбора.

Я смотрю в окно. Уже полетели первые снежинки. Их пока не принимает мокрая, ещё тёплая земля. Тают. Но за них не стоит переживать. Они на редкость настырные. Скоро всё вокруг станет одинаково белым. Зима. Кому-то она по душе. Радует своей чистотой, вентилирует лёгкие свежим морозным воздухом. Каждому своё: кому-то – весна и лето, кому-то – осень и зима. На вкус и цвет, как говорится… Мне нравится The Beatles, а кто-то в восторге от «The Ольга Бузова». Я из прошлого века. Из далёкого моего советского детства. И до этой самой минуты, когда стою и смотрю в окно. Шестидесятая зима.

Часть первая
Несёт меня течение…

Глава первая

Один из любимых рассказов отца, которому исполнилось девяносто три года, – это слышанная всеми членами семьи сотни раз история моего рождения. Именно этим фактом, действительно имевшим место, он объясняет мою связь с музыкой на протяжении всей жизни.

Итак, я родился в обычном роддоме города Орджоникидзе, ныне Владикавказа, ровно в шесть утра под звуки Гимна Советского Союза. Он торжественно загрохотал из настенного радио в больнице. Хорошо, что акушерка не вытянулась, как положено, по стойке смирно, а продолжала принимать меня на белый свет. В противном случае я бы выпал из… её рук и ударился головой о кафель, что не прибавило бы мне ума и музыкального вкуса. Не знаю, действительно ли такое быстрое знакомство с хорошей музыкой – а согласитесь, гимн Александрова гениален – определило мою дальнейшую привязанность к творчеству, но, повторюсь, так случилось на самом деле.

Мой батя, в тот момент капитан ВВС, был, как говорится, душой любой компании. Он очень прилично играл на балалайке и семиструнной гитаре, душевно пел популярные в те годы песни. Мама тоже пела хорошо. Где в нашем доме пряталась гитара, я не помню. Но она точно была и по праздникам, как гость, появлялась за столом. То, что мой папа умел играть на гитаре, казалось мне таким же привычным, понятным и обязательным, как красивое платье мамы. Как холодец и салат «Оливье». Как торт «Наполеон» к чаю.

Жили мы в военном городке в пригороде Орджоникидзе. Из окна нашей квартиры был виден Казбек. Наяву, а не на пачке отцовских папирос. Казбек – это гора. Орджоникидзе – это Северная Осетия. Северная Осетия – это Кавказ. Итак, мой батя – кадровый военный. Дома мы его видели редко. Иногда он брал меня с собой на службу, и я целый день проводил с солдатами. Посему праздники и застолья случались нечасто. Поэтому и гитару я видел от случая к случаю и никакого интереса к ней не проявлял. Куда заманчивей и многозвучней мне казался баян старшего брата Кольки. Колька ненавидел его всеми фибрами своей души. Родители определили Николая в музыкальную школу – учиться играть на этом инструменте. Брат не переваривал всем своим мальчишеским нутром и баян, и музшколу, поэтому со злорадной радостью разрешал мне давить на все кнопки бедного инструмента и ногами, и руками, а также растягивать меха со всей детской дурью в надежде, что я покалечу баян и он, свалив на меня вину, не пойдёт на занятия. К его глубокой печали, мне это сделать не удавалось по причине малолетней слабости рук и ног. Кроме того, инструмент был более чем качественным. Немецкий «Weltmeister». Это я потом, по старым фотографиям, узнал.

Итак, можно сделать первый вывод: в пятилетнем возрасте пророческое появление на свет под звуки музыки ещё никак себя не проявляло. Куда интереснее мне было найти на стройке карбид, натолкать его в бутылку и залить водой. Закрыть всю эту смесь пробкой, встряхнуть, сунуть в ямку и стремглав уносить ноги. Вместе с друзьями залечь в укрытии и ждать взрыва. Его звук радовал меня куда больше, чем перебор гитарных струн. Короче, отрывистые воспоминания моего глубокого детства никак не связаны с музыкой. Помню только, что очень меня завораживали большие взрослые усатые дядьки в нашем маленьком телевизоре «Рекорд», которые лихо отплясывали кавказские танцы. Особенный восторг вызывала «Лезгинка», где солисты танцевали на согнутых пальцах ног и приземлялись на колени после высоких прыжков. К шести годам я отлично делал именно эти танцевальные «па» к восторгу родителей. Когда собирались гости, они представляли мой номер. Я со всего маха грохался на колени и, ломая пальцы на ногах, орал «Асса!», чем зарабатывал оглушительные аплодисменты. Пальцы давно кривые и не гнутся, колени «хрустят», с укором припоминая мне те выкрутасы, но я до сих пор с восторгом смотрю по телевизору выступления кавказских танцоров и всегда напоминаю внукам, что я так тоже мог. И вообще, я очень люблю горы и Кавказ.

Как это бывает в военных семьях, периодически случались переезды к новому месту службы. Мне не исполнилось семи лет, когда высокие снежные горы за окном сменились цветущими и вкусно пахнущими деревьями. В 1969 году мы приехали в город Луцк. Понятие «Западная Украина» мне ни о чём не говорило. В охапке с вещами, братом, баяном и гитарой меня погрузили в самолёт, потом в военную машину и наконец, измученного долгой дорогой, уложили спать в деревянную кровать в каком-то маленьком доме. Маленьким он мне показался после нашей пятиэтажки в Орджоникидзе. На самом деле это был очень приличный, большой и зажиточный дом в частном секторе Вышково города Луцка. Все называли этот район «польским». Только там отцу удалось найти нам жильё на первое время. Я долго не мог понять и привыкнуть к тому, как хозяева этого дома обращались к нам. К бате – «пан майор», к матери – «пани майоро́ва», ко мне и брату – «пан майорёнок» или «хлопчик». Сами хозяева говорили на какой-то смеси польско-украинского и русского языка, поначалу мне не понятной. Зато в одном мне здорово повезло: у хозяев был сын Николай. Всего на год старше меня. Подружились мы сразу и бесповоротно. А за месяц практически породнились. Колька познакомил меня со всеми интересными, с его точки зрения, достопримечательностями посёлка. Мы облазили все сады и огороды. На свой страх и риск, без разрешения взрослых, купались в речке Стырь. Благо время было такое, что родители ничуть не волновались, отпуская нас на целый день на улицу.

Одно наше приключение запомнилось мне на всю жизнь. Колян затащил меня на чердак своего дома. Такого количества продовольствия я не видел никогда. До сих пор отчётливо помню мешки с окаменевшим сахаром. Связки лука. Жёлтое, завёрнутое в какие-то простыни сало. И ещё много-много всего съедобного. На правах хозяина Николай разрешил пробовать всё, что хочу. Толку от этого разрешения было немного: сахар был гранитным, сало не жевалось, лук я не любил, сухой горох не лез в рот. Тогда мой друг предложил попить сладкого компоту из огромной бутылки, на дне которой были видны какие-то ягоды. С большим трудом налили полную кружку. По очереди выпили её. Было вкусно. «Компот» мне понравился. Сладкий, терпкий и отдающий настоящей, спелой вишней. Налили ещё. Почему-то захотелось показать Кольке, как я умею танцевать «Лезгинку». А ещё – спеть. Состояние было до такой степени непривычным, каким-то праздничным, что мы весело смеялись и говорили всё громче и громче. Компот манил. Налили ещё кружечку. Потом почему-то стали падать, спотыкаясь о мешки и какие-то корзины. Но это вызывало только смех. Шум, издаваемый нами на чердаке, привлёк внимание хозяйки и моей матушки. Снизу раздался голос:

– Хлопцы, шо вы там робыте? Идыть до низу!

Мы бы и хотели «до низу», да не могли. Лестница была крутой. Услышал голос мамы:

– Юрасик, ты там?

Вместо ответа в очередной раз кувыркнулся через мешок. Женщины что-то говорили между собой. Потом хозяйка крикнула строже:

– Коля, холера ясна, йды до мэнэ!

Мой друг Колян, пошатываясь, добрёл до лаза на чердак:

– Мамо, мы туточки. Зараз прийдэмо.

Сказал он это так, что его матуся мигом взлетела по лестнице, отодвинула от проёма сынка и зашла внутрь.

– О боженька, матка боска! – Она увидела меня, бутыль и кружку. Запричитала, обращаясь к моей матушке: – Люба! Воны, дурни, напылыся наливки…