ЕБ Да, брюки коротковатые. Он говорит: а почему? Я говорю: ну, какой-то вы тут зазнайка. Ой, что вы, Люся, у меня давно все эти валентности заняты и никакого зазнайства теперь нету.

ЮР Это он вам говорил где?

ЕБ У него дома сидя.

ЮР Вы сидите дома, там комната направо такая – диван, ковер?

ЕБ Да, вот эта квартира очень интересна, она по-барски сделана. Кстати, я нарисую, надо же открыть это публике. Вот ты входишь. Тут такой большой холл, тут холл поменьше. Там холлов – сил нет. И во всю спальню большой такой балкон. Здесь опять холл перед кухней, большая кухня, два окна. В этой квартире – там 64 метра, как считали, жилой. А на самом деле все эти холлы, они колоссальны. Нормальный бы человек здесь сделал бы гостиную сразу и еще что-то. И сортир, и ванная с предбанниками – это просто дважды прелесть.

ЮР А налево из второго вестибюля – комната Андрея.

ЕБ Здесь стоял такой большой кожаный диван, и вот здесь стоял никакой не письменный стол, а какой-то вроде кухонного, весь шатался, и на нем стояла машинка. Без окна. У него стенка, которая выходила в кухню, там как окно наверху было стеклянное.

ЮР Там вообще все были застекленные двери.

ЕБ У них везде застекленные двери. Да. И вот Андрей тогда говорил, что вот теперь он другой и хороший.

ЮР То есть не зазнайка? Он показывает вам фотографии, и просто вы сидите и разговариваете?

ЕБ Давайте вернемся назад, до фотографии. Вот мы вышли – толпа евреев, смертную казнь отменили. После того как толпа рассосалась, мы идем в сторону ГУМа – Валерий Чалидзе, который нас там встречал, Андрюша и я. И из какого-то бокового переулочка выходит наш судья Смирнов с авоськой, и в авоське вино у него и коробки с елочными игрушками. А я ругала почем зря его до этого. И Валерий говорит: да нет, Люся, зря вы так ругаетесь, смотрите, нормальный человек, на елку идет. И мы расходимся все трое в разные стороны. Я говорю: я пешком пройдусь и немножко приду в себя, и пошлю Эдику в тюрьму в Ленинград телеграмму.

А Валерий говорит – зряшное дело, ему не передадут, пока официально не придут сведения туда. А они придут только после праздника. А я говорю: я все равно пошлю, для себя легче. И мы попрощались все трое, я пошла на телеграф, послала телеграмму: «Поздравляю с Новым годом и жизнью. Люся». И, самое интересное, Эдик в дневнике написал, что к нему вечером в камеру зашел начальник и сказал: ну что, Кузнецов, жить будем. А он говорит: а вы откуда знаете? Он говорит: от тетки от твоей. Не сказал, что телеграмма пришла. Так что на самом деле не зря я послала телеграмму.

ЮР Пошли и расстались?

ЕБ Да, я на телеграф, а потом к себе. По дороге какие-то игрушки ребятам покупала, что-то еще. Пришла домой, жутко захотела спать. Легла спать, часов пять, наверное, было, мама меня будит. Она говорит – Сахаров тебя просит. Ну ладно, Сахаров. А чего он звонит? Послала ли я телеграмму? Я сказала: послала. И он меня с Новым годом поздравил, ну ладно, Бог с ним.

Прошло немного времени – второй суд ленинградский, «околосамолетчики». Я опять около.

ЮР Это уже не угонщики, а те, кто готовил?

ЕБ Те, которые готовили первый полет. Они планировали взять 40-местный самолет и набрать сорок человек. Но это потом сорвалось и они перешли на маленький 12-местный, что-то в этом роде.

ЮР А, по-моему, самолет был АН-2?

ЕБ Маленький, да. А «околосамолетчиков»³⁵ судили отдельно. И я передавала по телефону все это. Приехала и опять пошла к Сахарову рассказывать. Но этот процесс особого интереса у него не вызвал.

Ну и что же дальше? Эдик еще в Ленинграде, еще не отправлен в лагерь, потому что он был свидетелем на «околосамолетном» процессе. И я ездила каждый месяц делать ему передачу.

ЮР Он сидел в Крестах?

ЕБ Нет, в Большом доме. И вот я приезжаю в Ленинград, иду пешком, я на Пушкинской всегда у Наташи останавливалась.

ЮР Наташа это кто?

ЕБ Наталья Викторовна Гессе. Она жила прямо рядом с вокзалом. Иду пешком и смотрю – газета с траурной рамкой. Это уже апрель, когда умер Игорь Евгеньевич³⁶. И читаю на стене в газете некролог. И вот тут я проявила чуткость и человечность. Я позвонила из Ленинграда Андрею Дмитриевичу и выразила соболезнование. Когда я вернулась, это было уже через день после похорон, Андрей позвонил, и я ему сказала, что уезжаю в Киев. Зачем вы в Киев едете?

И я ему рассказала, что вот у меня есть подруга Маша Олсуфьева³⁷ – итальянка, которая приезжает в Киев с группой как переводчица, и поэтому я еду в Киев повидаться с ней. А он мне говорит: Люся, а вы позвоните мне из Киева. Я говорю: ну хорошо, я позвоню. И пришлите какую-нибудь открыточку с видом, я говорю: ну ладно, пришлю. По сей день лежит эта открытка из Киева, и я ему позвонила.

Ну, а потом тут лето, каких-то особых дел не было, и мы с Шихановичем собираемся к Вайлям в ссылку ехать. И Андрей Дмитриевич мне говорит, что вот Марк Перельман – я впервые тогда услышала эту фамилию – физик, зовет его снять дачу в Арсауле, такая около Сухуми станция, приехать с Любой и Димой³⁸. А Таня уже жила сама по себе, она уже замуж вышла. Он бы поехал, но некуда девать Малыша, собачку. А Андрей знал, что мама с Алешей в Переделкине жили – я снимала. Это был маленький домик, снимали две комнаты и веранду. Я говорю: недели на две можно ее подкинуть. Спросила у мамы, мама спросила, какая собака, она больших собак лагерных боится до смерти. Я говорю: такая такса маленькая, невзрачная. Ну ладно, Бог с ней.

И Андрей с Любой поехали в Переделкино отдавать Малыша. И уехали в Арсаул. А мы с Шихановичем поехали в ссылку. Андрей Дмитриевич знал, что мы собираемся в ссылку – к Боре Вайлю³⁹.

ЮР А где он сидел?

ЕБ Он сидел за Тюменью. Село называлось Уват, на берегу Иртыша. Довольно трудно летели из Тюмени, нас обоих прямо отравило, потому что там нормального пассажирского сообщения не было, а летали самолетом, который химикаты над тайгой распыляет. Нас обоих потом аж качало. Передышались этой отравой. Но очень хорошо пожили в Увате, в лес ходили и купались, тепло было и с ребятами хорошо общались. И оказывается, Боря одну из фотографий – стоит Боря, потом Ших, потом я, у меня Димка на руках, и Люся…

ЮР Это Борин сын Дима, и Люся это его жена?

ЕБ Борин, да. Послал Андрею Дмитриевичу. Не я послала, я даже не знала про это, – Боря.

ЮР Они разве знакомые?

ЕБ Они же на суде познакомились в Калуге. Андрей же был на суде Пименова – Вайля. Вайль был до суда свободным, его в зале суда взяли под арест.

Я приехала от Вайлей, не успела приехать, звонит Валерий и говорит: Люся, там Сахаров заболел, надо бы посмотреть, что с ним.

ЮР Они вернулись с юга. Он получил эту фотографию?

ЕБ Да. Они вернулись с юга. Сахаров заболел. И Валерий решил, надо бы Люсе посмотреть, что с ним. Я говорю: хорошо, съезжу. Сердечник он. Шприцы, еще что-то взяла, а у него флюс. Я говорю: а, ладно, от этого не умирают. Надо идти к врачу, вскрывать. А он что-то насчет того, что он боится. И вот он с флюсом, и прочее, и говорит: а у меня что есть. И он показывает эту фотографию, которую Боря прислал. Ну хорошо, рассказала ему как в Увате было, как там милиция придиралась, Бог знает чего – все делали как полагается. Он говорит: но у меня есть ваша фотография, а вы хотите мою? Я говорю: хочу. И он мне показывает две фотографии – вот одна у тебя есть, а вторую я не вижу.

Хорошо. Это конец августа.

А я всегда в конце лета с ребятами куда-нибудь ездила – или на байдарке, или еще что-нибудь. Но тут Танька вышла замуж и отделилась, и я решила поехать куда-нибудь на юг с Алешкой. И Андрей Дмитриевич говорит, что вот очень хорошо в этом Арсауле. Ну, мы решили: Сухуми, Гагры, Арсаул, там видно будет. Два рюкзака, Лешка у меня уже здоровый был, так что вообще можно куда угодно. И поехали в этот Арсаул. Андрей нам дал адрес и имя женщины, у которой он снимал.

Пришли к этой женщине, и я говорю: вот Андрей Дмитриевич Сахаров дал ваш адрес, он жил тут у вас с детьми три недели и сказал, очень хорошо. А она говорит: не помню, кто да что. Я ей стала напоминать, и она сказала такую фразу: «а, тихий такой старичок». Мы с Алешей очень смеялись эпитету «тихий».

ЮР А ему пятидесяти не было?

ЕБ Пятьдесят исполнилось как раз в мае. Я сказала: может, и тихий. Но у нее мы не сняли, а сняли у начальника станции: и гораздо лучше комната, и ближе еще к морю, и сад со всеми овощами и фруктами. Мы обходили бог знает что: и какие-то горячие ключи, и чего только не было. И вернулись. Я с Сахаровым встречалась, как вернулись, по какому поводу не знаю, может быть, вспомню.

ЮР Какие отношения у вас были в это время с Любой, Таней и Димой?

ЕБ Таню я видела до этого один раз, на дне рождения Андрея в мае.

ЮР На дне рождения – пятидесятилетии академика?

ЕБ Да, об этом надо рассказать. Я ходила не одна, целая компания. Люба, как всегда, очень сдержанная и закрытая. Я никогда не высказывала своего отношения, но мне не нравилось, как она демонстративно относится к отцу. Там какой-то деловой разговор, немцы пришли, и я была при этом, и Люба входит в эту комнату и может сказать: папа, а ты не сходишь за картошкой? Вот она все время демонстрировала, что она глава семьи.

Да, 21 мая день рождения. Вроде как мне позвонил не Андрей, а Валерий и сказал: Люся, мы все приглашены на день рождения. Очень хорошо, ладно, я приняла приглашение. Я приготовила подарок: самиздатовские издания Мандельштама и Окуджавы. Об этом Андрей, между прочим, пишет в воспоминаниях. Хорошие такие, в зелененьком переплете.

Ремка сказал: а мы тоже приложимся к этому, и они сделали монтаж из вырезок, как мы делали всегда на всякие дни рождения. Всякие хохмы, какие-то заголовки – «поздравляем Андрея Дмитриевича Сахарова». Хорошо. Сделали рулончик из этого, перевязали бантиком, и я поехала. Купила около Сокола ветку миндаля. И все, приличный подарок. Ну не вещи же дарить Сахарову?

И вот я на дне рождения. Мы были лишние для всех, кроме Андрея. Два брата Медведева были, Рой и Жорес. Валя Турчин⁴⁰ с женой, Таня – вторая дочь Андрея Дмитриевича, которую я впервые в жизни увидела, с маленькой Мариной, Марине года два, Миша и Мишина мама.

ЮР Миша кто?

ЕБ Муж Тани. Да, сын Дима и Люба. Ну, стол по этим временам и по нашим возможностям был просто нищенским. Моя бы мама просто умерла от стыда. Это первое.

ЮР А что на столе-то было?

ЕБ Не знаю, какой-то винегрет, какая-то колбаса, по-моему, больше ничего, и хорошо заваренный чай. И казенный дом. В общем, буза.

И следующее безумно неприятно. Надо домой уезжать, и мы вроде все вчетвером собираемся вместе, а Андрей вдруг говорит: ну вот, я подарил Мише и Тане машину, свой ЗИМ, Люся, они могут вас подвезти. И Миша тут же стоит, он не говорит: да-да, мы вас подвезем или еще чего-то. Они недовольны этим предложением бывшего хозяина машины. Я говорю: Андрей Дмитриевич, я с ребятами, и я ушла на этом. Такое знакомство с Таней.

Это был день рождения. А в августе Люба, Дима и мои ребята поехали вместе в Ленинград.

ЮР У вас с ними отношения были лучше?

ЕБ Да, с ними отношения у меня были лучше. Но Люба очень закрытый человек, никогда при мне не раскрывалась. Да и с отцом тоже. Он об этом много в дневнике пишет. И вот они такие были, и такие есть по сей день. Но никаких хамских, демонстративных и никаких требований от отца: отдай мне то, отдай мне это, у Любы не было никогда.

ЮР А ЗИМ откуда взялся, он же не купил этот ЗИМ, это же ему подарили или положено было?

ЕБ ЗИМ ему подарили, когда им всем давали первого Героя, им всем дарили соответственно дачу и ЗИМы. Дачу продали. Это Андрюшино желание было. Он боялся, что дети из-за дачи перессорятся.

ЮР Это понятно, это правильно, деньги можно разделить, а дачу разделить нельзя. Полагаю, ему тяжело было с ними жить, со своими детьми, потому что он чувствовал дискомфорт, поскольку он по характеру не такой человек, чтобы их поставить на место.

ЕБ Я думаю, что ему было очень тяжело с детьми. И в дневнике очень много об этом. Он такие вещи пишет о прошлой семейной жизни. С Клавой⁴¹ было трудно и были отдельные счастливые периоды, но сразу следующая фраза – очень любил детей. А ничего не получалось. Ну, наверное, очень любил детей, как он мог не любить их, когда чужих детей, вот мы по Аньке и Мотьке⁴² знаем, что он вообще готов их как кошка облизывать. Наверное, он маленьких очень любил, а потом какой-то пропал контакт.

ЕБ Я пришла к Андрею за каким-то делом. Такая деталь. Когда я приходила что-то работать, то я приносила всегда кофе, у них в доме никогда не было кофе. И еще что-нибудь пожевать, пачку печенья, например, потому что никогда ничего не было там.

ЮР То есть вообще ничего не было, ни поесть, ни попить?

ЕБ Про попить – не знаю. И вот 23-го, когда я уходила, возникла какая-то странная пауза. И Андрей, провожая меня к дверям, держал скрепку в руках большую и почему-то протянул ее мне, а я ее взяла с другой стороны, и он потянул ее на себя и сказал: Люся, останьтесь. А я сказала: не знаю, нет! И ушла. И когда я шла под его балконом, он стоял на балконе. А я шла и думала, может быть надо было остаться. Ну в общем, я была в растерянности, скрепку какую-то ощущала, как будто она осталась в руке.

ЮР Проводник.

ЕБ Да, проводник. Я ее отпустила и ушла. А 24-го опять пришла с кофе и с прочим. И осталась, и мы очень долго сидели, разговаривали о каких-то очень интимных вещах, об Андрюшиной семейной жизни, и я ему сказала: ты вообще тот еще возлюбленный, в первый раз в жизни – роман. Тебе даже нечего рассказать. Ни одного романа не прожил.

ЮР А это вы впервые перешли на ты?

ЕБ Он мне всегда говорил Люся, вы, иногда ты, в последнее время. А я всегда говорила Андрей Дмитриевич, вот до этого момента. И очень смешно и нервно было. Андрей стал стелить постель и достал новый комплект белья. Я спросила: что, специально купил? Он говорит: да. Я говорю: ну ты даешь! И какая-то разрядка произошла. Среди ночи я позвонила маме и сказала: мама, я не приду, это было два часа ночи. Она говорит: да я уж поняла. И утром, днем уже, мы приехали сюда. Мама лежала, она плохо себя чувствовала, и Андрей Дмитриевич пришел к ней в комнату и сказал: вот, я пришел с вами знакомиться. Потом обедали уже здесь, на этой кухне.

ЮР Не объяснялся, ничего не говорил о любви?

ЕБ Нет. Ничего не было, ни одного слова. У меня здесь около этого шкафа была полка и стоял проигрыватель. Я стала обед готовить и поставила первое, что там стояло. Это был Альбинони, и вот Андрей здесь сидел и вдруг начал плакать. Вроде знакомый, вроде незнакомый – я не понимала этого. В общем, я потушила свои эти самые бра, закрыла дверь и ушла. Прошло, наверное, полчаса, если не больше, потом он пришел в ту комнату, в первую и говорит: Люся, а мы обедать будем? Я говорю: ну, пойду сейчас доделаю. И сказала неожиданно ему – что? И жизнь, и слезы, и обед? И испугалась, что немного кощунственно, а он рассмеялся, и всякое напряжение прошло, по-моему, уже навсегда.

ЮР Бог свел и все.

ЕБ Про Бога не знаю. Это очень странно было. Альбинони звучит, а я чего-то жарила, потом обернулась, а он сидит и плачет. Наверное, я сразу поняла, что это не просто так. Юра, я же не была святая, как ты понимаешь. И были проходящие романы. И были и с цветами, и что хочешь, всякие. А вот тут я поняла, сразу: ну вот хорошо будет, плохо будет, как гроза стукнула и – мое, все! И тут все соединилось. Вот у меня было какое-то двойственное отношение: с одной стороны, он у нас всегда имел – академик – предпочтение, первого посадить на такси и прочее. А с другой стороны, все, что я видела, бывая у него в доме, вызывало у меня жалость. Какой-то дом заброшенный, ведь в общем Клава умерла совсем недавно.

Я, единственно, что про себя задолго до этого знала – мы с Ванькой очень трудно расходились, потому что как в песне: «у нас любовь была, а мы рассталися». В общем, надрывов было дикое количество. И когда эти надрывы прошли, я стояла в своей комнате у окна, и вдруг я почувствовала такое неимоверное, такое прекрасное чувство свободы. Я снова молода, и я себе сказала: никогда. Целуйся с кем угодно, романов может быть сколько угодно – но никаких юридических или более крупных связей заводить не буду. Потому что мне тогда казалось, это всегда кончается чувством несвободы. А обрести его заново безумно трудно.