Идейными наставниками Ивана IV были Иосиф Волоцкий (советник отца и деда Грозного) и Вассиан Топорков. Благодаря их рассуждениям Иван воспринял идею божественности собственной власти, которая не может быть ни разделена, ни ограничена, ни подчинена какому-либо контролю.

Интересны, например, рекомендации, данные царю Вассианом Топорковым, одним из старых и верных советников покойного Василия III, в Николо-Песношском монастыре, где Иван IV остановился на пути в Кириллов. На вопрос царя о том, как ему успешно царствовать и держать вельмож своих в послушании, Топорков ответил: «Если хочешь быть самодержцем, не держи при себе ни одного советника, который был бы умнее тебя, потому что ты лучше всех; если так будешь поступать, то тверд будешь на царстве и все будешь иметь в руках своих. Если же будешь иметь при себе людей умнее себя, то по необходимости будешь послушен им». По мнению А. Курбского, после этой встречи царь полностью изменился, перестал слушать советов и правил самостоятельно.^[225]

Ссылки Волоцкого и Топоркова на Библию укрепляли уверенность Грозного в богоизбранности собственной власти: «Всякая душа да повинуется владыке, власть имеющему; нет власти, кроме как от Бога: тот, кто противится власти, противится Божьему повелению» (1-е посл, к римлянам, 1–2; 5); «Надобно повиноваться не только из страха, но и по совести» (там же: 5); «Берегитесь, чтобы вам не увлечься заблуждениями беззаконников и не отпасть от своего утверждения…» (2-е посл. св. ап. Петра, 17); «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу, не с видимою только услужливостью, как чревоугодники, но как рабы Христовы, выполняя волю Божию от души, служа с усердием, как Господу, а не как человекам… И вы, господа, поступайте с ними так же, умеряя строгость, зная, что и над вами самими и над ними есть на небесах Господь, у которого нет лицеприятия» (Посл, к ефесянам, 5–9); «Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым» (1-е посл. св. ап. Петра, 18).

Веря в свою богоизбранность, он считал себя орудием высших начал и не допускал мысли о каком-либо посягательстве на свою волю, тем более в виде непрошеного совета. Поэтому-то слушал он только тех, кого хотел слушать, награждал того, кого хотел награждать, и наказывал тех, кого считал нужным наказывать. Совершенно естественно, что при такой системе власти место боярского совета явно второстепенно, а влияние на политику государства ничтожно.^[226]

В полемике с Курбским, говоря о власти самодержца и посягательстве на нее со стороны подданных, Грозный пишет, что пользуется ею не из гордости и хвастовства: «Нечем мне гордиться, ибо я исполняю свой царский долг и не делаю того, что выше моих сил. Скорее это вы надуваетесь от гордости, ибо, будучи рабами, присваиваете себе святительский и царский сан и учите, запрещая и повелевая».^[227] Он обвиняет Адашева и Сильвестра в стремлении утвердить в Русском государстве систему ограниченной монархии, где царь «почтен» лишь «председанием», обладает лишь номинальной властью, в то время как власть реальная находится в руках его советников.

Обосновывая единовластие, Грозный приводит библейскую истину: «Горе мужу, которым управляет жена, горе городу, которым управляют многие!» (Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова, 25:24). При этом он ссылается на недавнюю русскую историю, вспоминая о разорении, которое было на Руси, когда в каждом городе существовали свои начальники и правители, и делает вывод: «Если не будет единовластия, то даже если и будут люди крепки, и храбры, и разумны, но все равно уподобятся неразумным женщинам, если не подчинятся единой власти», так как «при правлении многих – один хочет одного, другой другого».^[228]Царство, раздираемое междоусобной распрей и смутой, нежизнеспособно, так как «царство разделенное не может устоять» (Мрк, 3:24).

В этом вопросе он соглашается с Пересветовым,^[229] утверждавшим, что причиной гибели многих библейских государств, да и самой Византии, было подчинение царей вельможам, ибо представительное или коллективное правление не может привести к благу государства, так как власть не дается подданными, она от Бога, наследственная, всеобъемлющая и никому не подконтрольная.^[230]

Пересветов призывал Ивана держать в узде вельмож и богачей, положить конец произволу бояр и проявлять к ним суровость. Пересветов ненавидит аристократию, хочет полного уравнения всех служилых людей, возможности развития талантов из среды простых шляхтичей, для достижения чего необходимо отодвинуть боярство от влияния на царя и создать сильную монархическую власть, опирающуюся на армию. Опора делается на средние слои населения, что непременно ведет к усилению демократической тенденции.

Государство, считал Пересветов, должно быть построено по военному образцу: правление должно быть грозным, юстиция – краткой, суд – суровым. Эталон – государство и войско Магомета II (1451–1481), покорителя Константинополя,^[231] и Солимана П.^[232] Дальнейший ход событий, в частности понятие о самодержавии, учреждение опричнины и «грозное правление», говорят о том, что идеи Пересветова оказали серьезное воздействие на Ивана IV.

Итак, после осознания своего великого предназначения Иван IV решил освободиться от тех, кто мешал реализации этого предназначения.

Учреждение опричнины и террор опричников были вызваны стремлением упрочить самодержавную власть, окончательно освободиться от опеки боярства, способного ограничить власть царя.^[233] Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов детские обиды Ивана на бояр, его многочисленные жалобы на казнокрадство.^[234]Именно с этими обстоятельствами было связано уложение в 1550 г. нового «Судебника», который был гораздо лучше систематизирован, чем предшествующий, и учитывал судебную практику, исходя из которой были отредактированы многие его статьи. В частности, впервые устанавливались наказания для взяточников – от подьячих до бояр.^[235]

Если же обратиться к экономическим результатам опричнины, то можно заметить, что она не изменила структуру феодального землевладения в России. Крупные землевладельцы благополучно пережили опричнину, изменился их персональный, но не социальный состав.^[236]

Говоря о социальных результатах опричнины, невозможно не обратить внимания на то, что она совершенно уничтожила остатки человеческой свободы, которая была противна Ивану и своеобразно им понималась.^[237] Опричнина так повлияла на формы российского крепостничества, что юридически с течением времени оно все больше напоминало рабовладение: крестьянин был прикреплен в большей степени к личности феодала, чем к земле, никакие государственные нормы не регламентировали отношения барина и крепостных.^[238] При Иване IV не только прекращен крестьянский переход, но и положение крестьян было доведено до крайности. Об этом свидетельствуют и работы Пересветова и Матфея Башкина, и публицистика представителей ортодоксально-церковного направления. Ермолай Еразм, Максим Грек, Вассиан Патрикеев и даже Иосиф Волоцкий обращали внимание царя на тяжелое положение крестьян и предлагали различные меры для его изменения.^[239] Об угнетении народа^[240]пишет и Курбский. Перечисляя бедствия всех чинов государства, он указывает, что «купеческий чин и земледелец… стражут, безмерными данями продаваеми».^[241] Любопытна явная демагогия Грозного по поводу того, что он сам готов пострадать ради христиан в борьбе с врагами не только до крови, но и до смерти. Он верит в то, что ему, как рабу, предстоит Божий суд не только за свои грехи, вольные и невольные, но и за грехи подданных, совершенные из-за его (царя) неосмотрительности.^[242]

Наконец, самое главное «завоевание» опричнины – с ее помощью был установлен такой деспотический режим, при котором возникло своеобразное равенство всех сословий: и бояре, и дворяне, и купцы – все стали рабами царя.

Характерной чертой правления Ивана IV, и не только его, было то, что власть организует все силы общества для войны, собирает промышленную деятельность для военных финансов; правительство хочет, чтобы таланты и капиталы всех служили ему одному. Оно берет на себя слишком много руководительства, ничего не оставляя самодеятельности общества. В этом заключался как источник великой силы и могущества Московского государства, так и главная опасность, так как общество молчало и правительство не могло знать о перенапряжении его сил.^[243]

Подобная жесткая централизация приводит к тому, что общество перестает думать, а человек – самостоятельно принимать решения; зависимость от государства ведет к пассивности людей и преувеличению ими возможностей государства, представители которого также склонны преувеличивать свои силы и полномочия. Да и откуда может взяться самостоятельность, если право частной собственности и элементарные свободы отсутствуют?

Любые начинания государства, требующие массового участия и местной самостоятельности, чаще всего были сопряжены с колоссальными трудностями. Например, реформы местного управления проводились в жизнь чрезвычайно тяжело. Пожилые и не очень здоровые люди, ставшие губными старостами (было предписано избирать на эту должность лишь тех дворян, кто уже не способен к военной службе), не горели желанием бросать свои имения и бесплатно выполнять многотрудные административные обязанности. Многие отказывались целовать крест,^[244] без чего нельзя было вступить в должность, некоторые уезжали из своих уездов в Москву. Новоявленных администраторов приходилось ловить, сажать в тюрьму или насильно отправлять в свои уезды.^[245]

Однако очень скоро, после образования Московского государства, центральные органы управления стали строить свою работу не только по функциональному, но и по территориальному принципу, что явилось немаловажным фактором, обеспечивающим единовластие, поскольку подобное учреждение органов местного управления не предполагало развития политического самосознания. Вот что пишет по этому поводу П. Н. Милюков: «При самом начале развития наших учреждений мы наталкиваемся на огромную разницу с западом. Там каждая область была плотным замкнутым целым, связанным особыми правами… Наша история не выработала никаких прочных местных связей, никакой местной организации… Присоединенные к Москве области распадались на атомы, из которых правительство могло лепить какие угодно тела. Но на первый раз оно ограничилось тем, что каждый такой атом разъединило от соседних и привязало административными нитями к центру».^[246]

Завершая разговор о времени и условиях становления самодержавия в России, по-видимому, следует солидаризироваться с мнением Г. В. Плеханова, который, отвечая на вопрос о том, что нового внес Иван IV в теорию и практику Московского государства, писал, что введенная им новизна означала полное уничтожение всего того, что так или иначе задерживало окончательное превращение жителей Московского государства в рабов перед лицом государя, совершенно бесправных как в личном, так и в имущественном отношении. Идеология русского самодержавия, возникшая во времена Грозного, есть идеология абсолютной монархии в «восточном смысле слова».^[247] Думаю, однако, что Грозный, обладавший глубокими знаниями, черпал свою государственную инициативу не только из татарского прошлого Руси и византийского опыта, но и из Рима, поскольку последние имели общие корни.

И здесь необходимо обратить внимание на то, что Рим, создав мощнейшую политическую традицию, практически не был озабочен ее идеологической подпоркой, а жречество не оказывало значительного влияния на жизнь общества, в то время как Византия, напротив, обладала высочайшей духовностью, но ее внутренняя политика не принесла каких-либо серьезных инновационных элементов. России, прямой наследнице Византии и косвенной – Рима, удалось не только сохранить византийскую духовность (идеологию), но и воспользоваться некоторым политическим опытом Рима.^[248]

Разговор о римском опыте вполне уместен, и примеров заимствования достаточно много. Скажем, не использовал ли Иван IV (Петр I, большевики и другие реформаторы) уроки проведения и результаты реформ Сервия Туллия (538–535 гг. до н. э.), предпоследнего римского императора? Уравняв по территориальному принципу патрициев и плебеев и разделив их по экономическому принципу, Сервий Туллий подорвал могущество старой родовой знати и вывел на политическое поле силы, ранее и не помышлявшие об участии во власти, что было, по-видимому, первым шагом к равенству всех перед государством; а заменив родовое войско единой военной обязанностью для всего населения, ввел новый принцип комплектования армии – народное ополчение; он положил начало образованию двух классов общества – имеющих и не имеющих политические права,^[249] каждый из которых обладал разными правами и обязанностями по отношению к государству^[250].

Аналогии здесь вполне уместны: Грозный брал на вооружение только то, что вписывалось в его понимание власти. Если же говорить о последнем тезисе и политических правах, основанных на собственности, то надо сказать, что российский вариант такого общественного деления выглядел более экстравагантно, чем римский.^[251] Все будущие реформаторы России, за исключением, пожалуй, только П. Столыпина, рассуждая о вопросах прав человека, думали прежде всего о политических правах и никогда о правах экономических. Видимо, это еще одно подтверждение известного тезиса о том, что политическая составляющая общественного развития не может развиваться без экономической базы. Политическое сознание возникает только на основе собственности, которая, в свою очередь, дает некоторую, безусловно относительную, независимость от государства.

В результате в России сложилось два уклада, при этом принесенные ими принципы организации так глубоко внедрились в массовое сознание, что любое развитие общественной, и тем более государственной, жизни виделось и во многом продолжает видеться как некая относительно устойчивая комбинация характеристик, свойственных удельному и единодержавному укладу.^[252]

Необходимо сказать, что политический спор между Грозным и его оппонентами при его жизни закончен не был, и Иван, впрочем как и многие из его критиков, так и не узнал о том, сбылись ли те или иные его пророчества. Думаю, будет справедливо сказать, что основные принципы государственной власти, достроенной Иваном Грозным, остались незыблемыми и после его смерти. Об этом писал Д. Флетчер в своей книге «О государстве Российском».^[253] Приведем его отдельные наблюдения:

– «правление у них чисто тираническое»;

– «дворянству дана несправедливая и неограниченная свобода повелевать простым, или низшим, классом народа и угнетать его во всем государстве, куда бы лица этого сословия ни пришли, но особенно там, где они имеют свои поместья или определены царем для управления»;

– «и дворяне и простолюдины в отношении к своему имуществу не что иное, как хранители царских доходов, потому что нажитое ими рано или поздно переходит в царские сундуки»;

– «жизнь человека считается нипочем»;

– «о состоянии низшего класса и простого народа… о свободе их можно судить по тому, что они не причислены ни к какому разряду и не имеют ни голоса, ни места на соборе или высшем земском собрании. Они сами себя признают холопами, т. е. крепостными людьми или рабами, так точно, как, в свою очередь, дворяне признают себя холопами царя»;

– «что касается до земель, движимого имущества и другой собственности простого народа, то все это принадлежит ему только по названию и на самом деле нисколько ни ограждено от хищничества и грабежа как высших властей, так даже и простых дворян, чиновников и солдат»;

– «дворяне и духовенство… довольствуются тем, чтобы все бремя лежало на простолюдинах и что могут облегчить сами себя, сваливая все на них»;

– «закон, обязывающий каждого оставаться в том состоянии и звании, в котором жили его предки, весьма хорошо продуман для того, чтобы поддержать подданных в рабстве… сын мужика, ремесленника или земледельца остается навсегда мужиком, ремесленником и проч. и не может идти далее, кроме того чтобы, выучившись читать и писать, достигает до повышения в священники или дьячки».^[254]

Наконец, Д. Флетчер писал, что политика Ивана Грозного «так потрясла все государство и до того возбудила всеобщий ропот и непримиримую ненависть, что это должно окончиться не иначе как гражданским пожаром».

Так, собственно, и случилось: после смерти Ивана IV началась смута, и развитие государственности на Руси вполне могло пойти по польско-литовскому сценарию, где отсутствовало единство государства и шляхта каждой области создавала маленькое, вполне самостоятельное общество со своим парламентом, который направлял в общегосударственный сейм своих депутатов, наделяя их полномочиями, связанными с интересами местной корпорации. Однако этого не произошло.^[255]