События русской истории, предшествовавшие X в., свидетельствуют о том, что на Руси не просматриваются признаки национального самоопределения.[96] Об этом говорит отсутствие внутреннего единства, национальной памяти и, как следствие, приглашение иноземного правителя.
Однако сразу после крещения Руси Иларион уже характеризует князя Владимира как великого государя-единодержца всей земли, получившего власть от Бога. Символично, что при крещении князь получает имя Василий, т. е. «царственный».[97]
Прежде чем продолжить наше исследование, необходимо сделать некоторое отступление и попытаться кратко описать развитие титулов, олицетворявших собой представление о власти на Руси.
В Древней Руси существовали следующие преемственные титулы: князь, великий князь, князь-государь, государь-царь и великий князь всея Руси. Таким образом, на Руси IX, X, XI вв., в соответствии с тогдашним пониманием власти, князем назывался носитель верховной власти.
Титул великого князя, который носил князь киевский, появился в середине XI в. Великий значит старший; этим званием князь киевский отличался от своих младших братьев – областных князей.
Титулом князь-государь стали называть государя в удельные XIII и XIV в. Этот титул выражал сущность государственной власти, соответствовал, как и территориальный термин, слову «удел». Слово «государь» заимствовано из частной жизни, оно близко по значению слову «господарь», имевшему параллельную форму в слове «господин», которое происходит от владычества или хозяйственного владения. Однако слово «государь» подразумевало высшую власть, а «господарь» – лишь властитель с правом управления, но не собственник с правом распоряжения, отчуждения и уничтожения. Таким образом, государь – это хозяин, собственник удела, его территории – на вотчинном праве.
Государь-царь и великий князь всея Руси – титулы, которые постепенно были освоены московскими государями приблизительно с середины XV в. Под «царем» разумелась власть более высокая, чем власть местных племенных или национальных государей. В российской ментальности царями были независимые, самостоятельные государи, никому не платящие дани и никому ни в чем не отдающие отчета, не зависящие от чужой власти, как, например, Византийский император и татарский хан. Термин «царь» московскими государями был соединен с термином «самодержец», который, собственно, означал то же, что и царь (независимость от чужой внешней власти, отсутствие отчетной и данной обязанности). Но в то время под термином «самодержец» не разумели полноты политической власти, государственных полномочий, не допускающих разделения власти государем с какими-либо другими внутренними политическими силами. Поэтому понятие «самодержец» противополагали слову «государь» (который мог быть зависимым от других государей), а не государю, ограниченному в своих внутренних политических отношениях, т. е. конституционному.[98]
Итак, вернемся к нашему исследованию.
Андрей Боголюбский был, пожалуй, первым из русских князей, задумавшимся о единодержавии. Он мечтал о собственном, подчиненном духовенстве, об особой Владимирской митрополии; но духовенство, охотно принимавшее его милости, вовсе не желало находиться у него в подчинении. Православная церковь на Руси все еще чувствовала себя независимым институтом, фактически свободным от института княжеской власти, власти Рюриковичей. Подчинение церкви было лишь этапом самодержавной программы Андрея Боголюбского, который хотел создать совсем новое государство, новую Русь; в сущности, его политика закладывала основы создания и развития того русского народа, той русской национальности, которую мы имеем и ныне. Новое государство с новым, наследственно передаваемым Великим столом, должно было обретаться под особым божественным покровительством.[99]
Стремление Андрея к абсолютной власти не могло нравиться, оно даже отмечается современниками как нечто не вполне обычное. Поэтому в данном случае говорить о подлинном, зрелом стремлении к абсолютизму еще рано, «феодальная демократия» Рюриковичей еще достаточно крепка.[100]
В 1174 г., после убийства Андрея Боголюбского, собрался съезд дружинников, чтобы решить, кого именно пригласить на княжение. Когда же князья не захотели согласиться с принятым решением и договорились между собой по-своему, дружина категорически пресекла попытку посягнуть на сие право выбора.[101]Этот факт указывает на влияние дружинных обычаев равенства,[102]силу и относительную зависимость князя от дружинников.
Итак, на пути к самодержавию достаточно ясно обозначились три противостоящие стремлению отдельных князей силы: многочисленные конкурирующие между собой Рюриковичи, церковь и дружинники, ставшие затем боярами.
Михаил Юрьевич, брат Андрея Боголюбского, князь Киевский, Торческий и Переяславский, путем столкновения интересов города и пригородов пытался освободиться от влияния городского веча, привыкшего решать дела помимо князя и, видимо, имел в этом некоторый успех.[103]
«Тотчас по смерти Михайловой владимирцы вышли перед Золотые ворота и, помня старую присягу свою Юрию Долгорукому, целовали крест Всеволоду Юрьевичу и детям его… значит, не боятся переходить по наследству от отца к сыновьям, не думают о праве выбирать князя».[104] Кроме того, Всеволод, вслед за Мономахом, назван летописцем также великим князем, при этом звание это писалось вслед имени, как бы подчеркивая его отличие пока еще только от другого Всеволода, князя Рязанского.[105] Налицо усердие летописца, понявшего желание князя возвыситься над другими.[106]
Таким образом, Андрей, Михаил и Всеволод пытались создать сильный политический центр, претендующий на руководящую роль во всей системе русских земель-княжений.[107]
Следующую попытку, после детей Юрия Долгорукого, предпринял внук его Ярослав II Всеволодович, который попытался соединить отчинный раздел земель с сохранением единства в форме старейшинства, связанного с одним столом.[108] Кроме того, именно он в 1243 г., первым из русских князей, отправился в Орду и лично объявил о покорности хану Батыю. Батый принял Ярослава с уважением и назвал Главой всех князей российских: «Будь ты старший между князьями в русском народе».[109]
И, наконец, добился возвышения над остальными князьями Дмитрий Донской, который, кажется, первым почувствовал, что при общении с Богом более не нуждается в посредниках. Это было связано с тем, что Киевская митрополия перестала быть единой, чем и воспользовался князь, который стал постепенно отстранять церковь от реальной власти. В дальнейшем это приведет к тому, что религия, претендовавшая на статус всемирной, станет просто государственной. Дмитрий же в конце жизни оставил духовное завещание, в котором впервые без разрешения татар передал Великое княжение Василию I, своему старшему сыну, как свою вотчину.
Именно с именем Дмитрия Донского[110] связано создание православного самодержавия как нового вида политической власти на Руси.
Василий I, в свою очередь, обратил взор на боярство; Дума при нем отличалась относительной «молодостью», из ее состава великий князь вывел старых бояр и советовался с молодыми: видимо, с молодыми было легче договориться, они острее чувствовали авторитет царя.
Кроме того, Василий I так жестко обошелся с удельными князьями, что ни один из них не смог вмешаться в борьбу за великое княжение.[111]
Однако настоящий прорыв на пути к единодержавию делает Иван III. В послании на Угру ростовского епископа Вассиана титулы Ивана III и Ахмета уравниваются. Обращаясь к великому князю, Вассиан величает его «царем», «благоверным», «христолюбивым» и, что особенно интересно, Богом «венчанным» и Богом «утвержденным», в то время как Ахмет не сразу назван «царем».[112] Вассиан сомневался в законной силе царского сана правителя Золотой Орды: может ли «богоборец» быть «царем»?[113]
Думаю, что первоначально русское общество соотносило слово «царь» не с константинопольским цесарем, а с ханом Золотой Орды. Дело в том, что в современном русском языке слово «цесарь» употребляется крайне редко, а если и употребляется, то в значении «царь». Однако в древнерусском языке встречаются оба слова. А. Курбский в «Истории о великом князе Московском», по-видимому, вполне сознательно называет главу священной Римской империи цесарем христианским, татарского хана – царем татарским, а московского великого князя – царем. Поэтому можно предположить, что цесарь и царь – не синонимы. Представляется, что А. Курбский не просто ставил положение цесаря выше, но и четко определял истоки происхождения русского царства.
В 1493 г. Иоанн III Васильевич, великий князь московский, принимает титул государя всея Руси[114], известный с времен Ивана Калиты,[115] время от времени называет себя царем[116] и принимает в качестве своего герба двуглавый императорский орел последнего византийского императора.
С XV в. к перечисленным титулам прибавляется формула «Божиею милостию», которая указывает на теократический источник власти.[117] Тем самым официально предавалась забвению старинная практика вечевого избрания, укреплялись династические порядки передачи власти и косвенно подчеркивалось, что воля подданных не имеет никакого отношения к верховной власти. Однако требовалось более мощное ее обоснование, и в политической жизни Русского государства XVI в важное место стала занимать проблема разработки новой государственной идеологии, подчеркивающей особое значение и величие Московского государства. Совершенно естественно, что теоретической основой этой идеологии было религиозно-идеологическое творчество римских и византийских авторов, воспринимавшихся на Руси как истинные авторитеты, главным из которых являлся константинопольский патриарх, почитание его было незыблемо. После того как император направился к римскому папе и содействовал подписанию в 1439 г. церковной унии, по которой православная церковь должна подчиниться папе и принять латинское вероучение; после того, как в 1453 г. пал Константинополь и многие православные государства были завоеваны турками или стали вассалами султана, естественные препятствия для восприятия власти в ее византийской чистоте исчезли. Именно тогда стал возможным как разрыв с патриархом, так и формулирование самостоятельной идеологической позиции в вопросе истинного положения Москвы на политической карте Европы. В связи с этим митрополит Зосима, выдвигая идею «Москва – новый град Константина»,[118] говорит словами новозаветного пророчества: «Первые будут последними, а последние первыми».
Следовательно, назвав себя царем, Иван III определил иное, чем ранее, место России в ряду других государств. Тем самым он подчеркнул ее независимость и самоценность.[119] В 1489 г., отказавшись от предложенного императором Фридрихом III королевского титула, Иван III заявил: «Мы, божьей милостью, государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, и постановление имеем от Бога, и как прежде его ни от кого не хотели, так и не хотим и теперь».[120]
Религиозное освящение власти впервые совершил тот же Иван III, венчая на царство[121] своего внука Дмитрия в 1498 г.[122] При коронации Дмитрия была впервые использована шапка Мономаха, которую якобы прислал император Константин IX Мономах своему зятю, сыну киевского князя Всеволоду.[123]В этой истории нашла свое вещественное выражение идея исторической преемственности между Москвой и Византией. Материализация идеи произошла с цесаревной Софьей,[124] которая, будучи наследницей павшего византийского дома, перенесла его державные права в Москву, как в новый Царьград, где и разделила их со своим супругом.[125] Надо сказать, что браки русских князей с греческими царевнами случались и ранее, однако свадьба Ивана III и Софьи Палеолог имеет совершенно иное значение. Освобождение Руси от татар совпало с падением Византии, отсюда совершенно естественно возникала мысль о правопреемстве. Вместе с религией и культурой новая суверенная власть Руси получала от Византии и внешние знаки ее величия – государственную обрядность и герб.[126]
Таким образом, объединив вокруг Москвы русские земли, став наследником византийских императоров, введя ритуал венчания на царство, провозгласив себя царем и самодержцем,[127]Иван III заменил статус удельного князя государем московским, а с царским титулом приходит признание московского государя единственным властителем.
Кроме того, в правительственной практике Ивана III невозможно не увидеть влияния византийских образцов организации юридического обеспечения правления. Так, только из высокообразованных кругов юристов могла выйти идея о том, что каждое царствование должно иметь свой судебник. Однако «Судебник» 1497 г. создается не только с целью единообразия судопроизводства в Московском государстве, но и для того, чтобы подчеркнуть мысль, что верховная судебная власть в государстве принадлежит великому князю, наместники же вершат суд и управление по его указанию.
Иван III, безусловно, имеет особые заслуги в уточнении множества черт русской государственности: и формы правления, которые мы можем наблюдать в Москве XVI в, и устройство высших совещательных органов, приказы, раздача поместий, и определение порядка службы, система налогов, судопроизводство, теория власти, обряд венчания, – все восходит к Ивану III. Он родоначальник, устроитель, изобретатель учреждений, церемониала и всей атрибутики власти.[128]
Могущественную поддержку Москве в создании самодержавного государства оказывает духовенство. Уверенность приемов, упорство, неизвестно откуда возникшая теория власти, титулы, осознание государственного достоинства, внешние притязания, подкрепленные историческими и богословскими ссылками, – все говорит о помощи православного духовенства молодой монархии.
Именно из церковной школы выходили дьяки и подьячие, вполне соответствовавшие западноевропейским клирикам, ученикам университетов, заполнившим королевские канцелярии.
Кроме того, именно духовенство изобрело теорию божественного происхождения власти и потом постоянно совершенствовало ее.[129]
Русский патриотизм, подобострастие церковных иерархов перед царями, привело к появлению множества легенд об истинном и кровном происхождении русской династии от самих древнеримских кесарей. Можно назвать послание бывшего тверского иерарха Спиридона-Саввы,[130] писанное еще при Василии III, о том, что русские князья ведут свой род от мифического Пруса – брата римского императора Августа. То же указание есть в Степенной книге:[131] наше самодержавие «начася от Рюрика, иже б от племени Прусова, по его же имени Прусская земля именуется; Прус же брат бысть единоначальствующего на земли кесаря Августа».[132]
Наконец, Иосиф Волоцкий сформулировал идею, что власть царя, как и власть Бога, абсолютна, всестороння и не ограниченна. Осуществляя свою миссию, царь подчиняет своему руководству и церковь. Понятно, что появившийся в Москве самодержец – это двойник византийского императора, который был еще и главой церкви, и поэтому власть его распространялась как на государство, так и на церковь.[133]
Иными словами, при такой постановке вопроса места каким-либо договорным, а значит, взаимозависимым отношениям между русским царем и его подданными не оставалось.
В связи с этим достаточно характерна история конфликта Ивана III с Новгородской республикой, послы которой назвали великого князя не господином, поскольку господином в их понимании был Великий Новгород, а государем, правителем государства Московского. Иван обиделся и потребовал для себя в Новгороде такого же государства, как в Москве. После переговоров новгородцы выдвинули некоторые условия, однако Иван отвечал им, что не понимает, какое может быть государство после их указании.[134]
После этого инцидента понятие «государь» прочно входит в государственную терминологию, одновременно бояре и князья начинают называть себя холопами государевыми. Так гражданско-правовое понятие о владении переносится на уровень государственно-правовых и персонифицируется с великим князем как владельцем всех и вся на земле русской. За этим последовало кардинальное изменение отношений между правителем и его подданными: обсуждать или не обсуждать со своими холопами какие-либо дела – право великого князя.[135]
С. Герберштейн, сравнивавший монархические институты власти Европы и России времен Василия III (ум. в 1533 г.),[136] «был поражен беспредельностью княжеской власти».[137] Он писал:
«князь имеет власть как над светскими, так и над духовными особами и свободно, по своему произволу распоряжается жизнью и имуществом всех»,
«противоречить ему или быть другого мнения никто не может»,
«воля князя есть воля Бога, и то, что князь делает, то делает по воле Божией»,
О проекте
О подписке