Я так хотел бы
                  воротиться вспять.
Но время не дает,
                     толкает в спину —
И нужно дальше весело шагать,
И делать вид,
                что опыт – это благо,
И веровать в познанье без границ,
И понимать,
               что чистая бумага
Правдивее измаранных страниц…
 

* * *

 
Некогда я был учителем словесности.
И однажды,
пытаясь выразить ученикам
ту ненависть,
                которую испытывали
к Жоржу Дантесу-Геккерну
современники Пушкина, —
я сказал:
– Представьте себе на минуту,
что Юрий Гагарин
не разбился во время испытательного полета,
а был убит на дуэли
смазливым и наглым юнцом…
По глазам,
              по лицам учеников
я понял,
что нашел самое убедительное для них,
самое горькое сравнение…
 

Справедливость

Дантес умер в почете во Франции в 1895-м – в год образования «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».

 
Он умер в девяносто пятом!
Министром был и пэром стал!
Заделался аристократом,
Как в Петербурге загадал.
Скончался старцем именитым
И схоронен
              куда пышней!
Где ж вы шатались, Эвмениды,
Со справедливостью своей?
Вы покарать любого в силе.
Так почему
              душе пустой
За кровь певца не отомстили
Бесчестьем или нищетой?
Зачем, в добро ломая веру,
Его не уложили в гроб,
Поставив к новому барьеру,
Вогнав свинец в бездарный лоб!
Зачем гниением проказы
Его не обратили в грязь,
Чтоб он про юные проказы
В подпитье вспоминал,
                           смеясь?!
Чтоб сладко пожил,
                       не ответя
За все сполна – в конце концов.
Иль божьей кары нет на свете
Для извергов и подлецов?!
Да будь бы я на вашем месте
О Эвмениды, —
                   ни на миг
Не мешкал бы с кровавой местью!
– Дантес? Он милый был старик…
 

Завещание

 
Секундант на рассвете придет.
Примиренье?
               Не может быть речи!
Подпоручик всю ночь напролет
Переводит бумагу и свечи,
Унимает озноб,
                 а не страх, —
Нужно трезво подумать о многом:
О семье,
           о друзьях,
                       о долгах —
Перед тем
            как предстать перед Богом…
В сердце взвесить и зло, и добро,
Тихо вымолвить слово прощанья…
Подпоручик,
              кусая перо,
Сочиняет свое завещанье.
У него талисман на груди.
Он шутя попадает в монету
И, не веря,
            что смерть впереди,
Пишет,
       пишет почти до рассвета.
…Под окном дробный шелест дождя.
Сон предутренний темен и сладок…
Дело чести мужской, уходя,
За собою оставить порядок!
 

Сельское кладбище

 
Здесь у меня никто не похоронен,
И надписи мне мало говорят,
Но я брожу
             под зычный грай вороний
По лабиринту крашеных оград,
Читаю даты
              и считаю строки,
Как будто жизни суть —
                           в ее длине…
А в чем еще?
                Ни свод небес высокий,
Ни прах подножный
                      не ответят мне.
Да и зачем ответ,
                    простой и скорый,
Что вместо лада
                   нам несет разлад,
Как этой старой церкви,
                            на которой
Еще видны большие буквы —
                                   «СКЛАД».
 

Холодная осень

 
Какая холодная осень,
Как день полусонно тягуч,
Как редко покажется просинь
Меж тяжких,
               провиснувших туч!
А ветер
         то угомонится,
То градом ударит сплеча…
К побегу готовятся птицы,
Зачем-то про это крича.
И столько
            рябины на взгорье,
Что лес ослепительно ал, —
Как будто кровавое море
Девятый обрушило вал!
 

В старом сквере

 
В старом сквере,
                    желтом от акаций,
Сладкий ветер наполняет грудь…
Стоило на белый свет рождаться,
Чтобы умереть когда-нибудь?
Ненависть к природе
                          потайная
И надежда:
           «все – не то,
                           что – я»!
Это – детство.
                 Оторопь ночная
И утробный страх небытия.
Время научило мыслить шире.
Я природу понял и простил:
Счастлив тот,
                 кто в ненадежном мире
Радостно и долго прогостил.
 

Разговор

 
– Не жизнь – сплошная суета,
Чтоб хлеб сыскать насущный.
Сшибает с ног не клевета,
А шепоток наушный! Любовь
                   (по множеству примет) —
Лишь головокруженье.
И знания по сути нет —
Одни предположенья!
А сердцу не передохнуть,
Пока не изболится…
 
 
– А ты видал когда-нибудь
Жизнь из окна больницы?..
 

В командировке

 
Бесхитростный гостиничный уют.
На шифоньере —
                   инвентарный номер.
Здесь, чая наливая,
                        намекнут
На комнату,
              где кто-то как-то помер.
Здесь не ищи оставленный дневник
По тумбочкам…
                  Сей этикет старинный
Теперь забыт.
                Ты обнаружишь в них
Обертку мыла,
                 тюбик «Поморина»,
Использованный.
                    Или на стене
Прочтешь душещипательную строчку,
С которою согласен я вполне:
«Как скучно просыпаться в одиночку!»
…Сыграли гимн,
                   а я лежу без сна,
Пугаясь тьмы,
                 своей и заоконной,
И жизнь так одинока,
                          так грустна,
Как эта ночь в гостинице районной!..
 

* * *

 
Когда я – очень редко —
заворачиваю в мой
Балакиревский переулок,
заставленный бело-синими
новыми домами,
похожими на литровые пакеты молока, —
я отыскиваю глазами
старенькие, такие щемяще знакомые
деревянные домики,
окруженные выбеленными заборчиками
и старыми тополями,
ветви которых аккуратно ампутированы
во имя чистоты улиц.
 
 
Когда я – очень редко —
брожу по моему Балакиревскому переулку,
глубоко вдыхая
металлический запах теплого летнего дождя,
я испытываю странное чувство,
словно мне повстречался давний знакомец,
который с годами не старится почему-то,
а, наоборот, молодеет!
 
 
И вот я стою перед ним
и пытаюсь разглядеть
на его непривычно юном лице
милые моему сердцу,
но почти совершенно разгладившиеся
морщины…
 

Одноклассница

 
Листья в желтое красятся,
Не заметив тепла…
У моей одноклассницы
Дочка в школу пошла!
Сноп гвоздик полыхающий
И портфель на спине…
Нет, ты, Время, пока еще
Зла не делало мне.
И пока только силою
Наполняли года!
Одноклассница,
                   милая,
Как же ты молода!..
 

Мысленный эксперимент

 
Есть люди потрясающей удачи!
Она к ним словно
                     приворожена,
Самой собой: машина,
                           деньги,
                                   дача,
Кинематографичная жена.
Они что хочешь
                   купят, обменяют,
Они с любым начальником на «ты»,
Их женщины такие обнимают,
В которых мы не чаем наготы.
Они всегда улыбчивы и горды,
Для них проблем,
                     как говорится,
                                      нет!
Понадобится —
                душу сплавят черту
За тридцать с чем-то
                        памятных монет!
Они переживут любые бури,
Все потеряют —
                  и опять вернут…
Пожил бы я в такой везучей шкуре!
Из любопытства…
                    Несколько минут…
 

Наставник

 
У поэта эстрадная стать
И костюм с золотистым отливом.
Он стихи меня учит писать,
Озираясь зрачком суетливым.
Он листает мой сборник,
                              кривясь,
И, смешно наслаждаясь собою,
Говорит про непрочную связь
Между строчкой моей и судьбою.
Он по столику перстнем стучит
И опять начинает сначала:
Мол, строка у меня не звучит —
Наставляет,
              как жить,
                         чтоб звучала…
Крепко врос он в приятную роль
Златоуста,
             пророка,
                       патрона —
Обветшалой эстрады король,
За ненужностью свергнутый с трона…
Сытый, самовлюбленный осел!..
Но сижу, уважительно стихший:
У него я однажды прочел
Гениальное четверостишье…
 

Жалоба

 
Кругом раскисшие сугробы,
С деревьев капает вода…
А как душе хотелось,
                          чтобы
Снег не кончался никогда!
Чтобы холодное светило
И каждый день и целый век
Над синей кромкою всходило
И поджигало чистый снег.
Чтоб я летел
               лыжнею плавной,
Всесильной радостью гоним…
Но вот не совпадают планы
Природы
          с мнением моим!
И потому в округе тает.
Водой заполнилась лыжня.
И в жизни так всегда бывает,
По крайней мере, у меня…
 

В электричке

 
Речитативом монотонным
Про долю горькую твердя,
Она влачится по вагонам,
Несет чумазое дитя,
Она бормочет еле-еле,
В глаза стараясь заглянуть:
Мол, погорели,
                  погорели,
Мол, помогите кто-нибудь!
А я читал в одной газете,
Что все как раз наоборот,
Что просто попрошайки эти
Морочат трудовой народ,
Что у такой вот мнимой нищей,
Разобездоленной на вид,
Хранятся на сберкнижке тыщи
И дом —
         дай каждому —
                          стоит,
Что это – просто тунеядцы,
Им только бы урвать свое,
Не смей, товарищ, поддаваться
На их притворное нытье!
Народ наш не возьмешь обманом,
Народ наш вовсе не таков!
…И каждый шарит по карманам,
Сор обдувая с медяков.
 

Современный спор

Николаю Игнашину

 
Остепененный врач завелся быстро
И стал кричать,
                   что существует Бог!
В ответ поэт,
               носитель божьей искры,
Его перевоспитывал,
                         как мог.
До хрипоты,
              друг друга обзывая,
Поэт и медик спорили о том:
Что есть душа,
                 и что есть плоть живая,
И что куда девается потом?!
Известно:
           богословие – трясина,
Но никуда не денешься,
                             пока
Порой еще бессильна медицина,
Еще порой
             беспомощна строка!
Врач, убеждая,
                  кофе лил на скатерть.
Поэт был аккуратен и речист…
Двадцатый век:
                   хирург – богоискатель.
Служитель муз – научный атеист!
 

Атеистические чтения

 
В какой-то книжке
                      (вспоминать не буду названия)
я как-то прочитал,
Что за измену получил Иуда
По тем годам солидный капитал.
А я-то думал раньше:
                           три десятка
Каких-то там серебряных монет…
И за такой пустяк (подумать гадко!)
Спасителя спровадить на тот свет!
Выходит, что Иуда был не промах.
В предательстве прибыток разглядев,
Он чаял сибаритствовать в хоромах
Под ласками
               древнееврейских дев.
И может быть,
                 благообразно-старый,
Любовью к достоверности горя,
Иуда сочинил бы мемуары —
Евангелие, проще говоря.
А то бы и витийствовал,
                              в запале
Громя корыстолюбие и зло:
Мол, самого чуть было не распяли,
Но вырвался. Считайте – повезло!
А как бы пел он
                   об Отце и Сыне,
О Духе, разумеется, Святом,
Но взял и удавился на осине
Истерзанный позором и стыдом.
Непостижимо сердце человечье:
Предателя замучила вина…
Так не бывает! Тут противоречье,
Которыми вся Библия полна…
 

Коммуналки

 
Как много случилось событий
В последнее время.
                        И вот
Кончается век общежитий —
Эпоха комфорта идет!
Из многоячейных и склочных
Своих коммунальных квартир
Мы вырвались в мир крупноблочный,
Отдельный, с удобствами мир!
О, здесь не фанерные стены,
Здесь нет посторонних ушей,
И здесь не кипят
                    после смены
На кухне пятнадцать борщей,
А возле кастрюль не толкутся
Пятнадцать хозяек,
                       как встарь,
И не с кем взбодриться,
                             схлестнуться
За кухонный свой инвентарь…
А раньше:
             и радость, и горе,
И ссора в похмельном чаду —
Все рядышком,
                   все в коридоре —
И зло,
        и добро на виду!
Друзья,
          вы по чести скажите:
Жилищные сбылись мечты —
Теперь вам не жаль общежитий,
Семейственной той тесноты?
Мне жаль…
              Хоть и дни протекают
В комфорте…
               Когда раз в году
Сосед на меня протекает —
Я в гости к соседу иду…
 

* * *

 
А может быть,
                 все любови,
которые выпадали на долю
миллиардов людей,
тысячелетиями приходивших
на Землю
и уходивших с нее…
А может быть,
                  все любови,
о которых говорили,
                        вздыхали,
                                  молчали
под Луной,
стершейся под затуманенными взорами,
точно старый-престарый пятак…
А может быть,
                 все любови,
которые, отцветая,
                      роняли семена
будущих страстей и желаний,
связывая все новые и новые поколения
в одну бесконечную очередь за счастьем.
Так вот,
          может быть,
                        все эти любови
суть
задуманный и осуществленный
мудрой природой
долговременный конкурс
на самую жаркую,
      самую нежную,
         самую чистую,
            самую верную,
               самую крепкую…
Короче говоря,
                   самую-самую любовь?!
Когда протрубят подведение итогов,
пара-победительница
получит в награду
вечную жизнь,
а значит, – и вечную любовь!..
Вот так!
          А ты опять
пугаешь меня разводом…
 

* * *

 
Наверно, когда-нибудь
(люди очень пытливы!)
на срезе сердца
можно будет рассмотреть
любовные кольца.
Наверно, когда-нибудь
(люди очень внимательны!)
по толщине этих колец
можно будет отличить
испепеляющую страсть
от скоротечной интрижки.
Наверно, когда-нибудь
(люди очень изобретательны!)
пустоту сердца
можно будет прикрыть
                            изящной
текстурой —
так называют
полированную фанеру,
на которой нарисованы
изысканные узоры благородной древесины.
…Но мы-то знаем,
что под фанерой всего лишь
прессованные опилки.
 

Футурологические стихи

 
Все бесследно уходит,
                            и все возвращается снова.
И промчатся года
                      или даже столетья,
                                               но вот
Отзовется в потомке
                         мое осторожное слово
И влюбленный студент
                          в Историчке
                                        мой сборник возьмет.
Полистает небрежно,
                         вчитается и удивится:
«Надо ж, все понимали,
                            как мы…
                                     Про любовь и про снег…»
Но потом,
           скорочтеньем
                            скользнув остальные
                                                      страницы,
«Нечитабельно, – скажет. —
                           Двадцатый – что сделаешь —
                                                              век!..»