Верлибры

«мои стихи…»

мои стихи
отчаянно мечутся

в переходах метро
в переполненных автобусах
на платформах электричек

потом они успокаиваются
и ложатся на обрывки бумаги
и в дорожные блокноты

в залах библиотек
в жарко натопленных вагонах
мчащихся на Восток
на экран монитора
в третьем часу ночи

а потом снова
начинают отчаянно метаться

в тесных подвалах Питера
на дружеских вечеринках
за стаканом вина

надеюсь
и еще где-то…

For no one

Кто тут у вас где
Кто при чем
Кто почему

Никого тут нет
Никто ни при чем
И нечего тут
Закройте дверь пожалуйста, не мешайте работать

Девочка грызет печенье
И сочиняет хайку
НИ ДЛЯ КОГО

«Все тише поют птицы…»

Все тише поют птицы
Все наглее кричит ворона
Всех уже перебила
Или кто-то еще
Остался в живых?

Кончается
Лето

«Жаркое лето…»

Жаркое лето.

Душит духами соседка в автобусе
Закатывают в дымящийся асфальт духи города

Не спасти ни души
Ни тела

«Жизнь без стихов…»

Жизнь без стихов

Бесконечные коридоры дней
Беспробудная пустота
Ночи

31.12.2000

«Противоестественность…»

Противоестественность
Санкт-Петербурга —
Конгломерата
Метрополитена
И пролетариата

Противоестественность
Московского представления о том
Что это противоестественно

Естество
Травы
И листвы

И там
И тут

Лето

жара
обостряет запахи

через окно вагона
сменяя друг друга
долетают ароматы
парной воды
зеленеющего леса
горящей помойки
птицефабрики
сероводорода

утром
все как один
выстраиваются в коридоре
и смотрят сквозь пролеты моста
на спокойную голубую Волгу

а накануне вечером
была предзакатная Потьма
щелкающие семечки девки с пирожками
дети с кульками черники
милиционер с мобильником
обнимающий за плечи
девчонку в красной кофте
медленно уводя ее в лес
за сельмагом

лето…

Читая «Время «Ч»

1

чистые руки —
до первой капли
крови

потом – не отмоешь
и не отмолишь
никакой
царской
водкой

даже слезинкой ребенка

2

самая-пресамая политика —
не замечать их политики
не спорить и не соглашаться
с ними

например,
отнимать у цветка аромат
и возвращать обратно
не замечая
что это —
аромат крови

вот за это они тебя
самым первым
и уроют
(как они говорят
у себя там).

20.2.2001

«Набираешь “100”…»

Набираешь «100»
И слушаешь
Как в трубке шуршит
Время

Через минуту
Ему дают отбой
И оно умирает

«Разбегается по лысым холмам…»

Разбегается по лысым холмам
огненная шкура дракона

В такие ночи умирают
в своих одиноких домах
больные

Как удар огненного хвоста
короток путь от эпиграфа к эпикризу

Заверни в фуросики печаль,
отнеси в далекие горы
оставленной умирать матери

Только сам не умри
по дороге…

Латвия, 1989

Голубое, высокое небо над утренней
                                          Латвией,
Розовые и гладкие – словно пенки на
                                         молоке —
     облака
          над весенней Латвией,
Светлы и тихи озера,
          а под ними
Звенят в прозрачном воздухе утра
          струны берез
Но:
Темна вода в придорожных
          болотцах,
Словно раненые, стоят над ними
          холмы
Прошлогодней травой обгоревшей
          покрытые,
Снег не растаявший
Лежит островками
В звонком
          лесу…

Сон и я

во сне
слетать в будущее

чтобы увидеть
когда и как
умрут
мать и отец

чтобы сразу забыть это,
но долго потом испытывать
бесполезную,
щемящую нежность
к ним

потом
можно навести справки
и о себе…

«первая рубашка…»

Надо готовиться к смерти…

Д. Самойлов

первая рубашка —
розовая
или голубая

последняя,
говорят, —
белая

если сможете,
назовите еще два оттенка

хотя бы…

«светлая ниточка на одежде…»

светлая ниточка на одежде
означает
светловолосого ухажера

темная —
темноволосого

а без-
волосого?..

«Почему лукавил…»

Ах, она мне здесь
на земле нужна

Из письма Тютчева по поводу смерти Денисьевой

Почему лукавил
лучший русский поэт,
переходя на фальшивый в его устах
кольцовский ритм
(это и выдает) —

сочиняя это письмо
для своего шестого тома
и, наверное, думая
при этом:

«А зачем – нужна?..»

шелестит листами старость,
общая для всех,
скучная,
как стихи восемнадцатилетних…

Про ударение

Чудны дела твои, Господи

Чу́дны
Или чудны́?

Чу́дны дела твои:
Столькими чудесами украсил
И ежедневно украшаешь
Ты мир…

Чудны́ дела твои:
Не устаю удивляться
Как странно, как чудно́
Устроил ты этот мир
Чудны дела твои Господи

Чу́дны
И чудны́

«Приближенье последней зимы…»

Приближенье последней зимы.

Ослепительно черная собака
На пестром снегу
За грязным окном вагона
Утром

Кез,
Кажется

(Такая станция,
На пути в Пермь)

Середина
Ноября…

Московская география–2

в центре Москвы – офисы, банки, магазины, музеи.
дальше по радиусу – заводы, ярмарки, склады,
еще дальше – больницы, больницы, больницы…
кладбища,
парки,
поля…

«Люблю себя…»

Люблю себя
Потому что узнаю в себе
то мать
то отца
то деда
даже бабушку,
с которыми рос.
и которых продолжаю любить
Каково живется тем,
кто ненавидит своих близких?

«“Голубке Машеньке”…»

«Голубке Машеньке» —
надпись на книге

где ты теперь, Машенька —
только голос в телефоне остался

стихов не пишешь

книга
лежит у меня на столе.

«поздно вечером…»

поздно вечером
возвращаюсь домой в метро
читаю стихи —
свежий кузьминский «Воздух»

справа – свирепый бритый мужик
слева – миролюбивая на вид тетка
читает не то порнуху не то ужастик

складываю журнал в потертый рюкзачок —
доехать бы живым
до дома…

«в московском метро…»

в московском метро
пахнет сытно:
пирогами
пивом
иногда даже коньяком

в питерском
не пахнет ничем
чисто и пусто
хорошо читать
и думать

Краткий путеводитель по литературным музеям Санкт-Петербурга

Дом Блока
постоянно зябнет
от дыхания близкого залива

В доме Ахматовой
вечно толкутся молодые поэты
и немолодые тоже

Собираясь в дом Набокова
приходится брать на прокат
фрак или хотя бы смокинг

Дом Тургенева
Всегда полный гостей
Все равно стоит где-то на отшибе

Так и видишь беднягу Некрасова
стоящим на балконе
аккурат напротив парадного подъезда
подышит – пойдет гулять
на Сенную

Музей Державина
(вид с Фонтанки)
Тут все так спокойно и неторопливо
Noblesse oblige, понимаете,
вельможный век…

Музей-квартира Бродского
(ИИ, а не ИА)
Если бы это был музей этого Бродского, а не того, я бы сказал так:

Искуснику Бродскому
Самое место на площади Искусств
Впрочем, искусственнику тоже

Май в Петербурге

Диме Григорьеву

Насквозь промокшая
пачка газет на поребрике
май в Питере

Сереже Смолякову

Прямо на глазах
темнеет трава
под майским дождем

Арсену Мирзаеву

Невидимый ветер
Качает ветви за окном
шевелит занавески

«Тихая вода…»

Тихая вода
Белая песчаная колея вдоль леса
Тихая земля

Сквозь деревья
Темно-розовым пожаром
Вечернее небо

Тихая вода

Тихая земля —
Кладбище
На опушке лес под березами
Тихие березы

Тихая вода

Тихий поселок
Десять вечера —
И ни одного огонька в окнах
Только инвалид на коляске
Переезжает с протянутой рукой
От машины к машине
На тихом железнодорожном переезде

Только утром
Сумеет он купить на выпрошенные деньги
Свою дежурную бутылку
В этом сонном поселке

Огонь уже прямо здесь, в окнах
Тихого станционного домика
Поезд медленно тормозит
И останавливается прямо напротив
Отраженного в мутном стекле
Красного шара

Интересно
Как переводится с мордовского на русский
Потьма

Не тихая ли вода?

«Черный жук чемодана…»

Черный жук чемодана
Напрягся, готовый взлететь

Лето настало

«Когда они живут, эти люди?..»

Когда они живут, эти люди?

Вечером
во всем поселке
ни огонька

Утром
на улицах и перронах
ни души
только собаки и куры

Неужели именно так
transit
человеческая
слишком человеческая
жизнь?

В метро

look at all the lonely people

Две оранжевые женщины
                                 сильно за сорок
Медленно ползут по эскалатору
                          с мокрыми тряпками в руках
Как любимого мужчину
                         обнимая каждый фонарь

«боюсь огня…»

посвящается Ч. Дарвину

боюсь огня —

шага,
сделанного древним человеком
к костру
до сих пор
не повторил

боюсь воды —

на отчаянный прыжок
совершенный на берег
обезумевшей рыбой
уже решился

но больше всего
боюсь людей

особенно тех
что прошли
огонь и воды