Среди площади стоит грузовик с опущенными бортами. За кабиной стол под красным полотнищем, за столом восседают три человека: в середине строго одетая женщина в потёртой кожаной тужурке, Настасья в праздничной красной косынке и мужчина в привычном одеянии. На столе устроителей маёвки разложены листы, стопа прокламаций, стакан, графин с водой, в вазе букетик гвоздик. Над передним бортом растяжка, на которой нетвёрдой рукой намалёвано поздравление: С праздником 1 МАЯ, товарищи! Да здравствует ТРУД!

К левому борту лесенкой для удобства подъёма выставлены деревянные ящики. Недалеко духовой оркестр, рассаженный на вынесенных стульях, наигрывает марши и разные мелодии. Вокруг праздно одетые горожане, молодёжь с красными флагами, женщины с цветами. Молодые комсомольцы держат портреты красных командиров гражданской войны и транспаранты:

Первое мая праздник труда!

Праздник весны, праздник труда!

Наш пролетарский привет ТОЗ!

Даёшь смычку города и села!

Каждой сельхозартели трактор и автомобиль!

День солидарности трудящихся!

Горожане учтиво расступаются, к грузовику подходит пионерский отряд. Тихнет горн, молкнут барабаны, пионеры обступают пятки и наскакивают на передних.

– Отряд, стой, раз-два! Отряд, к борьбе за рабочее дело – будь готов! – командует вожатая.

– Всегда готов! – многоголосьем отвечает отряд.

– По окончании торжественной части можно остаться со мною на маёвке или произвольно разойтись к родителям. Вертаться до школы не будем. Напра… во!

Пионеры развернулись, обступили грузовик. Три-четыре активиста переглянулись и, только вожатая расслабилась, растворились в толпе. Оставшиеся сомкнули ряды, словно ранее репетировали. Вожатая отошла к Настасье, отдала листок.

На произвольную трибуну по ящикам вскочил мужчина в рубахе со стоячим воротом. Ворот оторочен тесёмкой с ярким орнаментом на русские народные мотивы. Мужчина подошёл к женщине, занятой перебором листовок в середине стола:

– Варвара Антоновна, давайте уже начинать… Объявите меня, пожалуйста…

– Начинаем…, – отложила листовки женщина.

Варвара Антоновна вышла в центр кузова, дирижёру дала понять рукой затихнуть. Последние звуки тубы унесло ветром, оживление толпы поубавилось. Женщина улыбнулась, широко обнажила прокуренные зубы немало претерпевшей в ссылках революционерки, вдохнула в полную грудь и хриплым баском, не сочетающимся со строгостью внешнего вида, начала:

– Дорогие товарищи, начинаем маёвку! В планах праздника выступят председатель горсовета, делегаты к XVII съезду Всесоюзной коммунистической партии большевиков, пролетариат и гуманитарии города. Заведующая городской публичной библиотекой имени Владимира Ильича Ленина. Далее трибуна будет предоставлена нашим поэтам и всем, кто захочет высказаться. Первым приглашается председатель городского совета Грачёв Алексей Петрович… Встречаем, товарищи!

Женщина призывно захлопала в ладоши, незанятые транспарантом горожане поддержали аплодисментами. В первых рядах громко рукоплескал пионерский отряд. Градоначальник налил и хлебнул полстакана воды, взял со стола подготовленный лист с текстом, в который не заглянул до конца речи. Вышел на центр кузова, галантно пропустив отступавшую к столу ведущую, протянул руку вперёд перед собой и бойко начал:

– Дорогие земляки! Как председатель горсовета, по поручению городского управления хочу поздравить вас с самым весенним, трудовым праздником пролетариата и крестьянства, с Первым мая! Не по бумаге, скажу своими словами… от сердца, раз на то пошло… За последние годы разными управами города проведено колоссальнейшее размежевание городских земель… Разработаны планы по застройке пустующих территорий, благоустройству площадей парками, скверами, фонтанами. По постройке кинотеатра, спортивных сооружений, жилых районов, прокладке новых дорог и трамвайных путей. Уже три года город расширяется в заречной части, я стою на борту грузовика, выпущенного заводом имени товарища Молотова в этом году. На стапелях «Красного Сормова» заложены корабли, ждём пуска авиационного завода. Начато строительство железнодорожного моста на левый берег Волги. Град наш считался карманом России во времена самодержцев, карманом остаётся сейчас, и приложим все усилия, чтобы таким оставался впредь…

Кержаевы стоят на удалении. Напряжённо вслушиваются в каждое слово, ждут вызова главы семьи. Мать убирает в подмышку жиденький букет полевых цветов, поправляет сыну ворот рубахи. Отец держит пред глазами листок, бегает взглядом по написанной вручную заготовке текста речи. Дочь вихляется, держась за свободную руку отца, то и дело подёргивает.

– Это будет лишнее, – бурчит Александр Милентиевич, отпускает дочь и сточенным карандашом перечёркивает строки три. Смотрит на жену: – Быть может, тоже обойдусь своими словами? Душевнее, чем проговаривать непонятные термины?

– Своими, конечно… Тебя в любой момент позовут или в очерёдность? – закончив с сыном, интересуется жена.

– Вызовут, Зиночка, вызовут… в свой черёд.

– Ве́рушка, пойди бант поправлю, – женщина перенесла взгляд на дочь и поманила её к себе.

Сквозь народ к семейству протиснулся вчерашний рыжик с площадки. Одет повседневно. За рукав теребит Шуньку:

– Кержак, отойдём? Поба́ять за что есть…

– Потрудитесь, пожалуйста, пояснить, мил чек, какой же кержак из нас? – сыронизировал отец. Сестра хихикнула.

– Меня, бать, – отреагировал Шунька, – Отойду?..

– Отойди… раз надо. Друга своего представишь?

– Шуша это…, – Шунька сознал, что знает только кличку товарища, и без тени смущения спросил, – Звать-то тебя как?

– Алексей… Шушканов....

– Так почтительно, молодой человек, – поддержал отец.

– Потому и Шуша, – догадалась и хихикнула Верка.

Стесняясь, парень понурил голову. К лицу прилила кровь.

– Сан Милыч…, – отец подал руку Шуше, – В поимении Шуша, Алексей Шушканов, зазора нет. Например, презабавное прозвище Рублёво Ухо – от такого впору краснеть и стыдиться. Вам интересна история, молодые люди?..

– Канешна, – расхрабрился Шуша под хихиканье Веры.

– Слушайте: жил на Кунавине повадливый к воровству малец. Из погреба одного трактира таскал балык, яйца, соленья и иные снадобья, и носил торговкам на базар. Однажды его выследила ключевая управка и в наказание оттаскала за ухо. Да так, что надорвала мочку! Мать мальца стеяла тяжбу за увечья, и обидчице присудили выплатить рубль компенсации. По тем деньгам это три пуда муки! Парень вырос и уже состарился, но обидное прозвище Рублёво Ухо носит через всю жизнь.

Мальчишки захихикали в унисон с Верой.

– Надеюсь, не воровал больше? – хитро поучила мать.

– В воровстве Рублёво Ухо замечен боле не был, – ответил отец, – Да и мало осталось тех, кто помнит это.

– Его пример другим наука?.. – риторически завершила мать и переспросила сына, – Вернёшься сюда или не ждать?

– Почём знать? – ответил Шунька, просчитав, что родители готовы отпустить до вечера. – Как получится…

– Смотри не спачкайся, как вчера, – вслед удалявшимся пацанам успела попрекнуть Вера.

– Быстро Шуне прозвище наклеили, – выдохнула мать.

– В детстве меня тоже кержаком заклика́ли, теперь вот и сын перенял. Хотя на слободке, думаю, так же звали. Фамилия тому потворствующая…, – поддержал отец.

– Потому что все мы кержаки! – разъяснила Вера.

Пацаны скрылись из вида, двинувшись по прилегающей улочке. Провинциальные каменные дома, меж ними каменные заборы с арочными вратами и глухими дверьми, отсекавшими от улицы дворы или придомовые территории. Почти в каждом доме на первом этаже и полуподвале салоны, кабаки, ателье и прочие торговые павильоны. За полуподвальной продуктовой лавкой около деревянного забора скамья, на ней посиживает подсобник, чадит дымом. Из бокового кармана его робы наполовину торчит початая пачка папирос – убежавшие с маёвки пионеры потаскивают из неё курево. Через щель в заборе втыкают прут в гильзу папиросы и осторожно вытягивают наружу. У одного в руке скопилось уже штук пять папиросок.

– Слухай, Штырь, хватит? – настораживает другой.

– Тише, Пузырь… ешшо одну и дёру…, – шепчет бойкий.

– Почует, ноги же оторвёт?

– Не баись… Чай не впервой таскаю…

– И чё? Ни разу не попался?

– Тады без ног таскал бы, – хихикнул воришка, пацаны притаились. Рабочий услышал шорохи, встал, посмотрел за забор – никого. Потянулся руками, тряхнул ногами, прокряхтел что-то невнятное и спустился в лавку, не думая о пропаже.

Из ближайшей арки вышли довольные воришки, увидели Кержака и Шушу, побежали вдогонку.

– Занимательно твой тятя сказывает…

– Добрый он и общительный…, – умилился Кержак.

– Кержак, ты же в нашу школу переводишься? – издали зашёл рыжий, но было понятно, что это только вступление.

– Верно. Мать сказала, после праздника пристроит…

– В девичьем классе есть Динка Юнусова… Не задирай её! – предупредил Шуша.

– Зачем мне? Уважителен я к девчонкам, задирать не собираюсь, а ты меня ради этого вытянул? – поджал Кержак.

– Наперёд баю, Динку штоб не трогал… А тебя вызвал на расклад… Слухай за́перва: повидал я вчёрась, кто твои чёботы прибрал… Рябой это… с братьями своими…

– Так-так-так… вчера почему смолчал?

– Их три брата Рябовых… Держатся, шшитай, всегда вместе, связываться с ними все чураются…

– Поколачивают что ли?

– Не без того… Слухай дале: вся Лапшиха видна с крыши моего дома как на ладони… Рябых как заметил, так сразу побёг смотреть, куда оне ворованное сносят…

– Почему они должны где-то прятать? На подволоке… на дворе ли своём не проще хранить?

– Тятя злющий по ним аки старый урядник. Нэпмановец недобитый, всё у него по полочкам… Рябого знаешь, как вицей охаживал, когда не досчитал чего-то? Терь я проследил и знаю, в погребке над ручьём у них ныча запособлена…

– Ты, Шуша, канитель, вижу, вьёшь вокруг да около? Никак предложить что-то хочешь? Выкладывай смелее…

Шуша выдержал паузу и решился:

– К погребку можно незаметно сойти через мосток, тама, поглядь, и своё нашарпаем?..

– Тебе какой резон вписываться? Знакомы второй день?

– На лад скажу…, – Шуша вытянул вперёд кулак.

– Замётано! – согласился Кержак и ткнул своим.

– Сегодня тятя с похмелья молвил матке…

Шуша почему-то обернулся – мол, не подслушал бы кто.

– На фабрике по случаю Первомая премировали его яловыми сапогами. Отцу малы, а сыну, бишь мне, будут в аккурат… Потом буздырял в шинке, тама, примыслил, и обчистили… Домой пришёл, плохо помнит што да как…

– Что из этого следует?

– Помнишь там, в кустах… парни кон варили?

– Помню… в карты резались?..

– Ну да… К ним Рябые подходили, а оне взачасто тискают по шантанам что плохо лежит… Уходили мимо ворот и твои чёботы пихнули в котомку… Своими зенками видел…

– Заинтересно дело…

– Вот гадаю, если они же и сапоги у тяти стянули, наверняк схоронили в одном месте?

Пацаны замолкли, представляя каждый что-то своё.

– А если на балчуге уже выменяли? – очнулся Кержак.

– Потому и зову пошарпать… Оне, поди, на маёвке сейчас крутются, а тама поболе зевак чем на балчуге?

– Да, если так, тянуть нельзя…, – не решается Кержак.

– Не струсишь? – поддел Шуша, видя сомнения друга.

– Сам ты трус! Пошли… за своим полезу!

– Куды полезете? Можо́ бы с вами? – Шушу с Кержаком нагнали пионеры, воровавшие папироски у подсобника.

– Без вас управимся, а вы тут как? – парировал Шуша.

– Вот! – пацанёнок вскрыл свёрток, там папиросы.

– У Бузатого опять натырил?

– У него… тягомотного…

– Смари, отхайдакает не жалея, коли прознат… Рука у него тяжела как кувалда кузнечна…

Шуша знавал, о чём предупреждал. Подсобник слыл умом вараки, так ругал лавочник, а силу имел не дюжую. Однажды, в далёком голодном восемнадцатом на лавку налетела банда из трёх человек. Лавочника, жену и подсобника связали, подогнали подводу, хотели грузить товар. Поняв к чему идёт, лавочник взмолился: «Спасай, Серпуха, инче по миру пустят, а то и жизнь отымут…» Серпион поднатужился, расхомутал, порвал верёвки, коими вязали руки – двоих столкнул лбами, да так, что потеряли сознание, третьего придушил, потом аж еле откачали.

Лавочник держал Серпиона с тех пор возле себя…

– Так я же штырьком, мастырно…, – оправдался пионер, – Када поболе выйму, а в обычай одну-две…

– Это у нас Андрейка по кличке Штырь. Эвон дружок его Пузырь, тоже Андрейка…, —придержал Кержака Шуша.

– Штырь и Пузырь? Прямое сочетание…, – поручкался с пионерами Кержак, – Откуда же прозвища у них такие яркие?.. Хотя… про Штыря понятно…

– Дюха нырять не может… Голова в воде, а задница боле поверху бултыхается, а кой раз и пузыри испускает…

Штырь засмеялся, Пузырь отреагировал обидой:

– Сам ты пузырь. Было-то раз, кады чечевицей незрелой объелись, а ты столь поминаешь…

– Лады, не дуйся, Пузырь! Нам дельце, скоро обернёмся, а вы дуйте на овраг…, – Шуша развернул пацанят, – Вы нас не видели, коли спрошать кто будет – понятно?

– Понятно дело!.. – пацаны пошли, дразнясь: «Штырь», «Пузырь», «Штырь», «Пузырь», «Штырь», «Пузырь», «Штырь»…

Шуша с Кержаком вышли к погребку заокольной тропой. В пригорке бревенчатый конёк, поверху деревца и густой куст. Пяток деревянных ступенек спускают вниз к покосившемуся притвору, за которым непроглядная темь, что и со спичкой не рассмотреть. Понятно, притвор не трогали много лет.

– Кержак, тебе воровать не боязно?

– Своё не воруют, но поджилки трясутся – не унять… Ещё эта история батина смешит и подначивает к отступу: вот как поймают, мол, засудят и прозвище дадут обидное… Смешно же?

– Смех гонит страх, тятя учал… Рябые не явились бы…

Шуша спустился первым, подёргал притвор, попинал обкладку – только осыпалась пыль. Осмотрелся вокруг:

– Коли есть ныча у Рябых, то не здесь. Пропали шобоны… валить отседа надо-ть…

Шуша вылез наверх, его остановил Кержак:

– Дай спущусь… А ты походи вокруг…

Шуша полез в обход по кустам. Спускаясь, Кержак неожиданно почуял под ногой, как средняя ступенька далась вперёд. Подёргал – доска покачнулась. Потянул, увидел под ступенькой мешковину, под ней дорожный сундучок-подголовок.

– Шуша… что-то нашёл. Спускайся-ка сюда.

Шуша вышел к коньку погреба:

– Ух ты, глазастый. Подавай… тут вскроем…

Сундучок оказался незапертый. Откинув крышку, пацаны выпучили глаза и тут же обрадовались. Поверх котомки с новёхонькими сапожками Шуши лежали чёботы Кержака. Доставая вещи, ребята раскопали набор бритвенных принадлежностей, хромированные слесарные инструменты в кожаном кляссере, тут же молоток и клещи, упакованные весовые гирьки и запчасти иных механизмов. На полке карманные вроде как золотые часы на золочёной же цепке, курительная трубка, серебряный портсигар, блестящий водопроводный кран и прочая мелочь.

Также была раскопана жестяная банка от конфет. Вскрыв конфетницу, друзья удивлённо переглянулись, а Шуша аж присвистнул – внутри лежали денежные купюры разного достоинства: трёх… и пятирублёвки, червонцы, трёхчервонцы…

– Тут и мотоциклетку купить можно? – изумился Шуша, заслюнявил пальцы и взялся пересчитывать деньги.

Кержак, глядя на друга, выдержал паузу:

– Решай, Шуша, берём всё – тогда найдут и уши оторвут, или только своё и будь, что будет?..

– Не хотелось бы… без ушей-то?.. – прогунявил Шуша.

– И с кличками по примеру Рублёвы или даже Старублёвы Уши, – пошутил Кержак, и мальчишки рассмеялись.

К пустырю в ложбинке Шуша и Кержак подошли налегке. А там полно ребят: лаптари гоняют чижа, девчонки суетятся в свои игры. Картёжники на прежнем месте, возле них костерок.

– Кержак, ты спокойный, как и не было ничего?..

– Всё позади, но покоя тоже нет…

– Как так? А меня дрожка настигла…, – удивился Шуша.

– Шобоны вернули… а родичам как сказать?

– Скумекаем, коли спросят. Дрожь поскорше бы унять да забыться… Бежим чижа гонять?

– Ты же сало отыграть хотел? – притормозил Кержак.

– Придёт Плюха, будет отыгрыш. Мяч только у скрипача. Футбол по выходным, когда ему послабление дают.

– На неделе запретка? – удивляется Кержак.

– Чай да… Всё зубрит што-то да смычок пиликат…

– Привезут пожитки со слободы, будет у нас свой мяч! – гордо сообщил Кержак.

– Эвон нужная пожитка… Догоняй…, – крикнул Шуша и ребята побежали вниз.

В прихожую Кержаевых вошли дочь, следом мать и отец. Не глядя под ноги, Вера шмыгнула в большую комнату. Отец включил свет, хотел тоже пройти в зал, но жена остановила на пороге. Кивнула на одинокие боты сына:

– Ты глянь, Саня… Шунькины боты появились.

– Отыграл что ли?.. Вчера отыгрышем как бы грозился?

– Он же выиграл – так хвастал?

– Ах, да… не стыкуется… Пойду упражняться…

Отец вошёл в необжитую комнату. Кожаная тахта с высокой спинкой, всполочка с зеркалом и шкафчиками по углам. На тахте чемодан, на спинке тахты на плечиках школьные формы Веры и Шуньки. Добротный шкаф, круглый массивный стол по центру, комодик, жардиньерка – всё расставлено по своим местам. Занавесей, салфеток, скатёрок и прочего уюта пока нет. Зато витает тот запах, который дурманит каждого новосёла.

– Ве́рушка, прибери вещи в вашу с Шуней комнату.

– Мама, а что у нас будет в дальней комнате? – снимая со спинки тахты платье с белым передником, спросила Вера.

– Наша с отцом спальная, и думаем отгородку поставить под кабинет. Должность, говорит… Работы и на дом хватит…

– Как домашнее задание в школе?

– Похоже, дочь, – поддержал отец, приседая у комода.

– Как твоя спина? – обратилась к мужу Зинаида.

– После того как милейшая Рогнеда Францевна разработала комплекс упражнений и растяжек, легше и легше. Насидишься на работе… настоишься как сегодня – даёт знать, а потянешься, подвигаешься по её мето́дам… болей как не было…

– Как теперь без неё? На слободку нашу в клинику далеко – не находишься?

– Решим… Да и телефон обещан… Буду телефонировать…

– У нас дома будет телефон? – переспросила Вера.

– Будет… Карту к стене поможешь приспособить? – распрямившись, обратился к дочери отец. Достал из-за шифоньера длинный рулон, начал раскатывать.

– Огроменная…, – увидев полотнище, удивилась Вера.

Не прошло недели, Кержак и Шуша шли из школы знакомой нам улицей. На скамье Бузатый как всегда чадит папиросу.

– Шуша, а давай-ка ворота поставим на площадке?

– Неплохо бы… Но из чего их делать-то?

– Неужели жердей не найдём? Лишь бы заняться…

– Вторым днём спускались с тятей на Слуду за опокой… Видел, стройки там идут аж до самого Ромодановского. Сходим пошарить? Аль в Лапшихе прясла отдерём?

– Опять к воровству подбиваешь?

– Прошлый раз своё иксприировали, воровством не считается… Твои же слова? – напомнил Шуша.

– Поймают за воровством жердей, несдобровать будет…

– А што тады о воротах мечтать?

– У бати спрошу… может, подскажет дельную мысль?..

К лабазу подъезжает подвода, нагруженная мешками. За удилами мужик в купеческом жилете, прикрикивает Бузатому:

– Серпуха, примай разну сыпь!

– Что сегодня? – хрипло басит подсобник.

– Соли три пуда, мука, чечевица, пшено и прочи крупы.

– Немного-ть…

– Что удалось выбить на продснабе, тем и довольствуем. Многое в Поволжье нонче гонют, запросы от мелкого торговца срезают… Бога в них нет…

– Ясно-ть… кой Бог?.. Церкви порушили, молитвословцев гонют да обсмеивают… Господь и отвернулся, урожай отнял…

– Может быть… может быть… наказание господне…

Между Бузатым и подводой проходят Кержак в своих ботах и Шуша в кожаных сапогах тёмно-бардового цвета. От арки через дом из приоткрытой дверки следит за пацанами Рябой. Двое его братьев прислонились к дереву за аркой, курят папироски, на пальцы пускают дымовые кольца.

– А нуй, осторони… Видо́-ть, под спудом иду? – пробасил Бузатый, подсев под мешок у подводы и водрузив его на плечо.

Кержак остановился, Шуша ускорился и пробежал вперёд. Пока Кержак ждал и пропускал Серпуху Бузатого, Шуша поравнялся с аркой. Улучив момент, троица прижала его стене.

– Это вы заклад трепали? – надавил предплечьем в шею и замахнулся Рябой. Братья держали руки. Шушу взяла дрожь, челюсть сковали спазмы, ответить не мог. Увидев бучу, Кержак изловчился, прошмыгнул мимо Бузатого и с разбега наскочил на Рябого. Обхватил руками шею и, что было сил, рванул назад:

– Не трожь… своё брали… ваше нам без надобности…

Кержак повалил обидчика на землю, но тот ловко извернулся и соперники сцепились в борьбе и перекатах. Остальные замерли возле стены, не вписываясь в драку.