Исписанными колготками

Отписано – зарубцовано

И заперто – на потом…

Мужчины, зачёты, трудности,

Балконы в цветном белье – –

Я буду судить о юности,

Как опытный сомелье.

Вера Полозкова

 
Исписанными колготками,
Подгузниками и клёцками,
Слезами, словами хлёсткими,
И пенками на молоке –
 
 
Отрыгано, оттанцовано,
Всё детство перелицовано,
Записано, зарифмовано,
И заперто в сундуке.
 
 
Прогулки в джинсовом рубище,
И танцы в цветном белье –
Я стала судить о будущем
Как опытный кутюрье.
 
 
Смешные порывы юности,
Хмельную – шальную! – муть,
Мужчин, их машины, глупости –
Мне тоже пришлось замкнуть.
 
 
Что двигалось, тихо ёкало,
На горьких живых губах,
Скрепя, примостила около
В заброшенных погребах.
 
 
Там всё, что в себе итожила,
Всё тайное и моё!
Я стала судить о прожитом,
Как герцог де Ришельё.
 
 
Когда же всё отголгофится,
И рифмами пронесёт,
Мне станет легко и по фигу.
На тысячу лет вперёд
 
 
Не быть ничему подобному,
Где Отче – святой крупье.
Я буду трястись над собранным,
Как старый скупой рантье.
 

Кошмар поэта

Не слышно шума городского

И разной прочей чепухи.

Мне снится Вера Полозкова.

Она читает мне стихи.

И только мысль «какого хера?»

Слегка во сне мешает мне.

«Мы рады вам в гостинице «Кубань»».

Сергей Плотов

 
Я взмок, приснится же такое:
Со мной в гостинице «Кубань»
Стихи читает Полозкова,
А я читаю по губам.
 
 
Стихи хорошие. И губы…
Но я же не мечтал о ней!
Я не хочу казаться грубым,
Ни наяву и ни во сне.
 
 
Как намекнуть ей, что мешает?
Что если я заснул с женой?
Махнул рукой, не исчезает.
И гложет мысль «хочу домой!»
 
 
Прочёл молитвой Заходера –
Не помогает ничего…
Воскликнул: «Блин, какого хера?»,
А хор соседей: «Твоего!»
 
 
И коридором мчится какофония:
«Хочет главный приз,
Хочет главный приз,
Или тоже псих?
 
 
Как колокол на колокольне,
Стихи мы читаем навзрыд.
Одни читают, чтоб помнить,
Другие – чтобы забыть».
 
 
Какой-то зверский вытрезвитель!
Обманчив вычурный уют –
Пируют вроде все, но выпить,
Похоже, тоже не дадут.
 
 
Я на Том Свете? Где нет секса?
Тогда к чему сей маскарад?
Увы, но всё же интересно
Куда попал, в Рай или Ад?
 
 
«Здесь от стихов никто не помер,
– у Веры голос чуть притих, –
Вы можете покинуть номер,
Но от меня Вам не уйти!»
 

Гипертоническая баллада

(как будто из Андрея Вознесенского)

 
Женщина тонет, женщина тонет.
Бьются о воду слепые ладони.
Встаньте, читатель, – женщина тонет!
Так вот в Чикаго, Париже и Ницце
Тонут в разврате, святые блудницы.
 
 
Женщина тонет, тонет века.
Женщина тонет – поэт виноват!
Не отыскал ободряющих слов,
Не поучал, не читал ей стихов.
Я Вам свои почитаю, хотите?
Женщина стонет: «Спасибо, спасите!»
 
 
Жарко на пляже невыносимо.
Невыносимо, где же мужчины?
Рыцари, где же? Поэты – не в счёт!
Это совсем особый народ.
Нервы поэта обожжены,
Мысли в другое погружены.
 
 
Что-то, конечно, может и он.
Может в стихах попереть на рожон,
Пообещать полкило миндалю,
Грозно молчать, когда женщину бьют,
Болью чужой восхищаясь как чудом.
Может таблеткой спасти от простуды,
Стать перед девкой коленками в грязь,
Антиматерно матерясь.
 
 
Многое могут поэты в законе,
Но не забыть бы – женщина тонет!
Ах, как подробно тонет она.
Тонут в глазах её облака,
Словно в озёрах, немых и бездонных.
Вход посторонним – женщина тонет!
Видно, немало горя глотнула….
Впрочем, не тонет. Уже утонула.
 

Беспощадная жалость

Что так Снегурочку тянуло

к тому высокому огню?

Уж лучше б в речке утонула,

Попала под ноги коню.

Белла Ахмадулина

 
Не вечны персонажи, каждый год
Я наблюдаю, как они уходят.
Но способ, коим выстрадан уход,
мне, поэтессе, часто не угоден.
 
 
Каренина, как твой характер крут!
Но пасть лицом пред поездом железным…
Уж лучше умыкнуть пастуший кнут,
и взять верёвки тайную полезность.
 
 
И стать на цыпочки в любом лесу,
на том конце замедленного жеста
сплести петлю, и поднести к лицу,
и ощутить верёвку как блаженство.
 
 
Иль Несмеяной стать для некого полка,
чтоб, выпустив нетрезвость из бутылки,
вдруг соблазнить ревнивого стрелка
распущенной открытостью затылка.
 
 
Или состариться. Назло свечам
досуг вечерний наполняя вздором,
природу прислонив к своим плечам,
мечтать подохнуть где-то под забором.
 
 
И вот тогда в последний миг зари
все персонажи, читанные где-то,
придут к тебе, чтоб поблагодарить
за доброту и гуманизм сюжета.
 

Истмат

БАЗИС И НАДСТРОЙКА

Я вычитал у Энгельса,

Я разузнал у Маркса…

На коммунальной кухне

Не расцветают чувства,

И соловьи от басен

Невесело поют …

Да процветает базис!

Надстройки подождут!

Борис Слуцкий

 
Я сдал истмат на тройку,
Но не стыжусь её.
Поэты – лишь надстройка
Над общим бытиём.
Я горд, что есть «творительно»
В оценке «удовле…» –
Легко и убедительно,
Как киль на корабле.
Есть базис: чтобы кушать,
Жаркое ставят в печь.
Надстройка лечит души,
Чтоб от тоски не слечь.
Но если не позавтракал,
И пропустил обед,
То даже и с припарками
В стихах напишешь бред.
 
 
На кухне коммунальной
Не строят коммунизм.
Здесь страшен борщ скандальный,
Котлет оппортунизм.
А у соседей если
Либидо в стенку бьёт,
Тут не напишешь песню,
И басню не споёшь.
Порой бывает хуже,
Коль самому припрёт –
Без ласки даже ужин
Певцу не лезет в рот.
В стихах помянул всуе
Я Маркса с бытиём.
Сознанье формируют
У всех нас быт и ё…
 

Татушки

с нар сползают фраера,

на спине Иосиф Бродский

напортачен у бугра…

Профиль Слуцкого наколот

на седеющей груди!

Борис Рыжий

 
Я не смог найти ответа.
Что случилось на Земле (?) –
носят профили поэтов
нынче зэки на себе.
 
 
Нет, чтоб образ девы броский,
или ангел на коне.
Надо же – наколот Бродский
у бандита на спине!
 
 
На руке барыги – Пушкин.
На ноге воришки – Блок.
Гафта видел на макушке –
лучше выдумать не мог!
 
 
На плече стихи из песни
и Высоцкого оскал,
а на самом скрытом месте
даже Слуцкого видал.
 
 
Написал я мало книжек,
часто водкой был контужен,
но обидно то, что Рыжий
даже на хер им не нужен.
 

День и ночь

Выходит день и говорит ку-ку.

И много раз – ку-ку ку-ку ку-ку…

Выходит ночь и говорит – алле!

Ника Алифанова

 
Выходит день и говорит ку-ку.
Не объяснить проблему дураку,
Откуда взялось то ку-ку, ку-ку, ку-ку.
Тем, кто умён, я ставлю многоточье…
А за окном – работник на метле,
Что вдохновляет вдруг, но без Nestle
Не рассказать в стихах моих нетле…
С чего вдруг нету этих ку-ку ночью.
 
 
Выходит стих и говорит про всё.
Про всё, что осень в голову несёт.
Но тупит комп, как молодой осёл.
Уперся в рифму, и порвались жилы.
И слов случайных тучные стада,
Как в половодье талая вода,
Накрыли всё собою. И тогда
Закат привозит на подводе вилы.
 
 
Выходит ночь и говорит – алле!
И в тишину врывается балет.
И неспокойна груша на столе.
И ночь дрожит искусанной подушкой.
Старушки утром говорят: «Ага!
Кому-то вновь наставили рога,
И тьму евро́ потратив на торгах,
Сосед француз купил часы с кукушкой».
 

Сублимация

А когда, отслужив, воротился домой,

Безнадёжно себя ощутил

Человеком, которого смыло за борт:

Знаешь, Тайка встречалась с другим!…

В трудный час, когда ветер полощет зарю

В темных струях нагретых озёр,

Птичьи гнёзда ищу, раздвигая ивняк.

Сам не знаю, зачем их ищу.

Николай Рубцов

 
Всякий раз, как поэту изменит жена
В томной неге нагретых озёр,
Он не бьёт, не кричит, а уходит в ивняк,
Ищет гнёзда пернатых сестёр.
 
 
Он поэт и певец, и ему нет родней
Этих пташек, поющих в ветвях.
Почему же тогда, как последний злодей,
Он за гнёздами лезет в ивняк?
 
 
Что он топчет в кустах, что он хочет найти? –
Этой тайны не знает никто.
Птицы верят – поэту не выдержать штиль,
И приветливо машут хвостом.
 
 
А как он подойдёт, те уходят в полёт,
Над поэтом беспечно парят –
В гнёздах он лишь особые яйца берёт,
Чтобы не было в них кукушат.
 

Другим наука

время двоится…

время повернуто в оба конца

тонко в нии нагадала наука

Алексей Цветков

 
хрупок как пробка небесный картон
лучших веков отпылала зарница
где-то в штанах шоколадный батон
чик и двоится
 
 
слева направо вперёд и назад
вольницу рифм сытым взглядом окинем
а запятые проставить нельзя
мы не такие
 
 
нам без свободы уж лучше на кол
точки тире искажают постройку
буквы заглавные вносят раскол
всех на помойку
 
 
окна зажгли позывные огни
тучи на небе посланники ночи
кто это с нами не видно ни зги
милости просим
 
 
время свои совместило концы
вихри враждебные дуют обратно
не разглядели в нии мудрецы
трупные пятна
 
 
лица повёрнуты в оба конца
страх отступил но за пазухой мука
вот промелькнул озорник без лица
стынем без звука
 
 
кто мы такие куда нас ведут
есть пара шут но затасканы стропы
не упустить бы последний редут
жизненный опыт
 
 
ноги в охапку и с ветром в кусты
так ли надёжны тылы боевые
зря наедались в святые посты
мы ж не чужие
 
 
надо успеть добежать до челна
ужас сковал утомлённые очи
крикнет на нас перевозчик чё над
и захохочет