© Юрий Филиппович Луценко, 2017

ISBN 978-5-4490-0351-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Города до нашего приезда еще и не было. Он официально получил статус города уже при мне, правители страны будто дожидались моего там появления. А в дополнение ещё и моего сорокалетия! И всё это случилось 1 апреля 1964! Был «день дурака»! Этот посёлок городского типа, специально строили для строителей шахт подмосковного угольного бассейна. Одну шахту уже почти закончили, через несколько месяцев должны были её вводить и передавать в эксплуатацию…. На второй пробили ствол…. И, внезапно, неожиданно почти для всех, пришло постановление Совета министров РСФСР и приказ министерства о прекращении строительства – консервации незавершённого производства. Шахтостроительное управление переименовали на просто «строительное». И переориентировали: направили на создание крупного промышленного центра – комбината шёлковых тканей из искусственного волокна, на базе японского оборудования.

Хрущёву захотелось вдруг одеть женщин страны в цветастые платья, пускай даже из искусственного шёлка!

Вот с этим-то посёлком, этого города предшественником, призванным воплощать в жизнь мечту главного в стране Никиты, первая встреча у меня состоялась летом 1963 года.

До этого я не знал о нем ничего, ни о его расцвете, ни об умирании и новом расцвете, не слышал даже о существовании такого посёлка с именем «Кораблино». Когда мои родители приехали к нам первый раз мама спросила: «А где же тут корабли»?

А до этого ещё всё не менялось: ссылка без срока, конца и края. А как совершалось будто самочинно, вроде само собой!

Мы – а это я со своим семейством, женой и тремя детьми, жили тоже почти в таком же рабочем посёлке «Бактин» – в двух десятках километров от Томска.

В Сибирь попал я тоже не в поисках приключений и отнюдь даже совсем не по собственному желанию. Срок пребывания в исторически каторжных местах установлен мне не был. А, следовательно, сибиряком – строителем, а прежде того лесником – стать я должен был по их расчётам навечно.

Только я, постепенно присмотревшись к той сибирской обстановке как оказалось потом, оказался немного хитрее их.

Контроль надо мной, политическим подопечным, во время моего пребывания в сибирской «большой зоне», и за поведением моим в тех местах вообще-то, от имени местного КГБ, возложен был на начальников отдела кадров тех предприятий, где мне приходилось трудиться. На этой должности работали в те времена особо доверенные люди. На добровольной основе конечно, но и с довольно приличной по тем временам надбавкой к заработной плате. Да еще с дополнительным отпуском – за выполнение их этих контрольных «специальных обязанностей». Но ведь и они тоже люди, хотя и «партейные»!

Мужик на сей раз, в строительном управлении на этой должности попался неплохой, и даже по местным меркам слишком уж порядочный, И ко мне он, как казалось тогда, набивался даже в друзья. Я бы и не отталкивал его дружбу особенно, если бы не довольно странные особенности наших с ним взаимоотношений. За общим столом при всяких там корпоративных праздниках местного значения, он как бы случайно почти всегда оказывался рядом со мной. А я был всегда и до этого слишком у мнительным, подозревал какой-то расчёт его в этом. Но причина, как потом я понял, была довольно проста – оба мы были трезвенниками. По необходимости, а не по особой идейности. И отказываться от лишней дозы спиртного вдвоём всё же легче, чем каждому поодиночке.

Потом ещё оказалось – он видел во мне уже будущего своего соседа – двухквартирный дом на пустыре почти рядом с нашим «коттеджем», сразу же укрытым от любопытных глаз высоком забором – предназначался именно для него в паре с новым начальником ПТО (технического отдела).

Несколько месяцев спустя Тимофеич (так мы называли кадровика) заикаясь от какого-то смущения, мне объяснял, когда мы, пользуясь хорошей погодой с ним, игнорируя транспорт, шли домой пешком.

– Живём мы, понимаете, вдвоём с сыном…. Жена моя ушла от нас, почуяв раньше меня что-то неладное, что творилось с нашим «Алекмиком» – сыном. Умный, талантливый мальчик, круглый отличник, любимец почти всех учителей в школе, стал немного иногда вдруг как-то заговариваться, говорить что-то невпопад.

Школу он закончил почти отличником – с одной четвёркой. И очень легко, самостоятельно, даже не советуясь со мной, поступил в Томский Университет.

А потом уже… после первого курса пришлось мне пристраивать сыночка моего единственного в психбольницу.

Шёл со мной рядом нестарый ещё, заслуженный человек… и жаловался на судьбу свою страшную, на одиночество… и горькие слёзы вытирал, не таясь не товарищам своим из партийного бюро, а мне ссыльному. И было мне до боли ему жалко. Но, как утешить его, чем успокоить не мог найти, не мог придумать. А от того самому было стыдно и неловко

– А вот сейчас! – Промолвил и голос его дрогнул – …. Как только в квартире завершат отделку, привезу я своё бедное чадо домой.… И, будет он у меня за высоком забором прятаться от сверстников и от невест.… И через щели подглядывать, как живёт окружающий нас прочий народ мира этого.

Так вот, оказывается, по какой причине искал хоть моей, политического изгоя, дружбы наш очень авторитетный начальник отдела кадров, секретарь партбюро организации….

А мне уже хотелось, ну просто язык чесался! – пояснить Тимофеевичу, что ничего само собой к нам в жизни не приходит. Всё – расплата наша за поступки наши, – захотелось ему получать надбавку к зарплате – вот и имеет.

Но, пришло время – отделочные работы на строительстве важного объекта по Иркутскому тракту за Томском, которые выполняло наше строительное управление, были завершены и организацию нашу просто решили ликвидировать за ненадобностью.

Просто вот так: прошла нужда в кадрах по профилю отделочных работ на этом объекте, рабочих распределили по другим организациям, на строительстве жилых домов в городе, а список инженерно-технических работников передали в ведение отдела кадров городского управления строительств.

Никто не хотел понять, что организация, где создан в процессе строительства объекта дружный коллектив, подобраны рабочие и служащие не только разных нужных специальностей, но и характеров, способностей притираться друг к другу, симпатизировать, любить, организация эта – давно уже стала как бы живым организмом.

Рабочих-девочек и мальчиков, только вышедших из подросткового возраста, 3 – 4 года назад пришедших к нам из профтехучилища по распределению, на высококачественной отделке завода военного завода отточивших своё мастерство, поштучно, как особенно ценных работников, разобрали передовые строительные организации города.

А служащих же, работников, нужды в которых в управлении строительства города не было, тех просто уволили, оплатив только двухнедельное пособие…. Выставили нас на улицу, предоставив самим возможность определять свою дальнейшую судьбу.

В суматохе ликвидации, отдаленно напомнившей мне начало войны, тогда не было в головах начальства и мысли о нашем будущем трудоустройстве. Как и о нас, как товарищах, нескольких все же сравнительно хороших лет, проведённых за рядом стоящими рабочими столами, в соседних рабочих комнатах.

Никто нас тогда не собирал, никто не поговорил озабоченно, дружески перед расставанием с завершением совместной деятельности

Просто, не прощаясь, молча, проглотив накопленную обиду, исчезали из моего горизонта один за другим очень симпатичные мне люди. И тоска всё больше и больше наваливала на душу.

Только в коридоре нос к носу, совсем уж случайно столкнулся я с самим начальником СМУ.

Уже даже разминулись было по инерции, и разошлись привычно в узком пространстве, на ходу уронив каждый свое краткое «здрасте» – «привет»… Но он будто вспомнив что-то, не дал мне уйти. Вдруг ухватил за рукав и повернул лицом к себе.

– Все! – думаешь? – Гурьянов-то – сволочь этакая? Бросил друга на произвол судьбы? – И в глазах его, припухлых слегка, да еще и прищуренных, вдруг появилась затаённая злость.

– Ну, зачем вы так? Ничего я такого и не думал. Да и вообще, какой я вам друг? И никто ничего мне не обязан. Все выполнено в строгом соответствии с законом. Нет у нас никаких претензий ни для обращения в прокуратуру, ни для предъявления в суд, – сдерживать обиду и я уже не мог.

– Ну, вот – вот. Я же говорил! «В прокуратуру…» «В суд…» «В Организацию – еще – Объединенных Наций»… И это такое холодное «Вы»! А чисто по-человечески, по-товарищески – мы уже не можем решать дела? Мы что? Уже сразу и чужими стали, как только сверху приказы подписаны и выданы документы?

– Ну, может еще – обмоем расчет. Ну, выпьем по рюмке. А что же еще? Да и не были мы с вами на «ты». Так иногда, случайно…

– По рюмке…? И ты тоже так? А я-то думал…. А ну-ка зайди! – Он посторонился немного, пропуская меня к себе в кабинет.

Там было уже пусто. Мебель увезли. Небольшой приставной столик и три стула выглядели нелепо – сиротливо в большой светлой комнате. Да еще портрет правителя на стене, густо засиженный мухами.

– Присядь на минуту! – кивнул он. – Я же понимаю прекрасно – меня – начальника перевели с повышением, в хорошее большое, а главное – в городское – управление. А вас всех, при помощи которых я и стал достойным такого повышения, пинками под зад? А я – вот так – не могу!!! Не научили меня в детстве к таким отношениям родители. Я спать по ночам уже не стал, ты это понимаешь? Зашел вчера к заместителю начальника Управления строительства области, он – мой теперь куратор…, «Разрешите, – просил – человека хоть три-четыре с собой из моих доморощенных, родных кадров взять в новое управление».

А он посмеялся надо мной, а потом и обматерил еще.

– А их-то, тех, которые на своих местах работают, ты куда денешь? Захотелось тебе по судам ходить, да по партийным органам? Не чуди, – говорит – Гурьянов! Иди, работай!» – Потому вот так! Давай вот мы с тобой и договоримся! Я тебя к себе возьму на инженерную должность. Нет – Нет! Я понимаю! Не твое это! Ну, только месяца на три – четыре. А потом я постепенно разгоню тех дубов и бюрократов, которые там собрались…. И переведу тебя на твое законное место!

– Нет у меня там «моего законного» места!

– Нет, так будет! Это же в наших руках.

– Не чудил бы ты, начальник! Еще выговор по партийной линии схлопочешь!

– А это уже мои проблемы! – сказал он с сердцем…

Вот такие у меня шансы прорезались. Перейти постепенно на работу в центре Томска. Там и условия труда лучше, чем в нашей пригородной глухомани… Важно было и то, что появлялась надежда на возможность получить благоустроенную современную квартиру в одном из тех домов, которые они строили.

– Ну, а если так не получится? Не всё же там и от вас зависит. Должность же главного бухгалтера на утверждении в тресте. А, кроме того, это же непорядочно просто – таким способом производить рокировку. Вы же так не умеете. Не такой вы человек! Да и зачем это вам? Мне тоже не хочется идти в новый коллектив с камнями за пазухой.

– Тоже мне законник выискался! А мне, что прикажешь делать, если они не из того материала люди, с какими я привык работать?

– А вот тут уж я вам не советчик…

В другое время, ну хотя бы за год перед этим, я от безысходности, закрыв глаза на фальшь своего положения, через себя переступив, может и согласился бы на такой вариант… Жизнь это всё же ринг, где может выжить, кто более к тому приспособлен. Да и больно хороший товарищ в работе – этот Гурьянов!

А тогда…. Я все же никак не мог понять, как это так лазеечка у меня такая образовалась в моем правовом состоянии. Появился шанс, будто возможность даже уехать отсюда! Проглядели «они» там, в тех кабинетах что ли? Сам, думаю, о том и оглядываюсь по сторонам – не подслушал бы кто мои мысли! А было строительное управление, был ведь и работник по кадрам. Это тот самый Тимофеич, который обязан был непосредственно следить за моим постоянным присутствием в ссылке. И человек он был вполне порядочный. С таким, как он можно было бы даже дружить в социально-бытовом плане. На рыбалку ходить, за грибами, орехами…. И при должности подлой. Он же не виновен, что в его должностные обязанности входило – «держать и не пущать» меня – закрепленного ссыльного, внесённого в списки этой области в Сибири, конкретно – к Томской. До «особого распоряжения». Чьего «распоряжения? Кому? И он, независимо от наших с ним взаимоотношений, сейчас просто «работал», выполнял свои обязанности. Я и не должен был знать – или подозревать того, насколько прочно был тут закреплен, какие у меня возможности в этом плане. Это он тогда сам руководитель – Гурьянов, душа добрая, по дружбе, под рюмочку, мне на ушко нашептал и конкретно разъяснил обстановочку.

И вдруг оказалось неожиданно так, что кадровика того уже не стало – он тоже попал под сокращение, как и все мы. Нет кадровика!!! И по-соседски на дороге или в очереди за хлебом, тоже как-то не показывался. А я, оказался неожиданно вдруг без своего «ошейника» и без «поводка». И что же? Должен я по привычке всё так же, продолжать ощущать себя «закрепленным»? А через кого? И за кем?

– Ау! Кадровик! Где ты?

– Нетути…

А если в тот час в душу мою уже стучало заветное желание? Рискнуть всё же собой, да попытаться, невзирая на предупреждения всяких там «компетентных органов»… отказаться все же от прелести жизни в этой распрекрасной Сибири…. Да обрубить все и положительные концы в виде суммы заработанного авторитета и казенной квартиры, таким трудом заработанной… А что, если, как в омут мне броситься – податься в бега, закрыв глаза туда…. Уехать в те заветные края, где климат более благоприятный, «цивилизация» немножко, выше сибирской…. Да и люди, будто бы, как жена говорит, хоть чуточку, подобрее.

– А семья? А дети?

_ А они жены, больше, чем мои!

Захотелось мне до этих самых «чёртиков» в животе, глядя в постоянно тоскливые глаза моей супруги, наконец, после долгих лет, проведенных на северах и в сибирях, успеть еще в этой жизни попытаться прижиться как-то, зацепиться за какие-то кочки. И прожить немного перед пенсией еще и в других местах огромной страны с более благоприятным климатом.

Я закрывал воспаленные глаза… и чудились мне, что лежу на траве, между деревьев под созревающими на ветках яблоками…. Вижу воочию, немного скосив глаза, как помидоры с огурцами прямо с грядки люди хватают грабками немытыми, обтирают о полу какой-то не стираной куртки…. И кусают… с хрустом на зубах. Прямо так… без хлеба. А потом укладываются загорать…. До красных пузырей на спинах набираются в зиму под солнцем здоровья. И со стоном на ночь обкладываются полотенцами, смоченными кефиром…. Да разве такая жизнь – это ли не счастье после Сибири?

Но самое главное и заветное было у меня желание – увезти бы троечку своих малышей подальше от всей этой сибирской экзотики в окружении мощных труб, изрыгающих ядовитый дым…. От всех этих секретных и полу – секретных «почтовых ящиков», так плотно по-волчьи обложивших беззащитный прекрасный старинный город, что и спрятаться от них невозможно.

Хотя мне и объявили при выходе из заключения, что именно там, в Сибири, и есть среда моего постоянного обитания. Это, с учетом студенческих льгот – мой оптимальный вариант – окраины города Томска! И благодарить судьбу нужно за то, что и так удалась моя хитрая комбинация через Университет из тайги переезда в почти сто город.

А это и следующий шаг – уже рискованная попытка совершить авантюру! Но, как, кроме пути собственного опыта можно было узнать, а что бы мне грозило, если бы задержали по пути в тот большой открытый мир для относительно вольных людей.

Я просыпался ночью и думал, чуть голова не раскалывалась. Ведь пришло время для великих перемен и в бытовом смысле, как нельзя само собой всё лучше складывалось, и было оно самое благоприятное со всех сторон. Такое соотношение возможностей может снова так никогда не представиться!

В том году своих институтах получали дипломы сестра моя, и её муж Сергей. А он, что совсем для них немаловажно, был даже членом партии… Ему уже и сообщили о том, что по распределению получит он направление на работу в Челябинскую область.

От опеки над детьми сестры, таким образом, освобождались наши родители. И они тоже уже пустились в мечты о том, как бы зацепиться где-то, как-то в краю, где немного теплее.

И выпало так, что вдруг наша не только административная, но и психологическая привязка к Сибири совсем ослабела…. Уже думалось о том, что как бессовестно бы было для меня уезжать, оставляя их, своих родителей, в Сибири.

Ведь надо же было так – в очень преклонном возрасте, повоевав на «гражданской», весь век, оттрубив потом на ответственных «советских» работах, отцу – (даже не отцу, а отчиму при том!) по крупицам, шаг за шагом постепенно завоевывая гражданский авторитет, однажды оказаться вдвоём с нашей мамой, при ни каких правах пенсионеров, далеко-далеко от малой своей Родины, в краю, где из двух жителей, один обязательно ссыльный, а каждый третий еще и «стукач»!

Я каждым квадратиком всей шкуры своей, на себе ощущал его обиду, усиленную огромным весом лично моей вины в том. И по ночам часто просыпался с сосущей болью под сердцем.

Старался глушить ее, эту боль, корвалолами, валокардинами или ещё какими-нибудь «каликами-моргаликами» по квалифицированным рекомендациям сестры

– Ты не смей и думать о «том»! – говорила она мне, грозя пальцем. – У тебя дети, дела, да еще почти вся личная жизнь впереди!

Как это странно было слышать от нее эти слова – «дела»… «Дела?»