Бледный лежал на боку, вяло вытирая залитое кровью лицо, и никак не реагировал на руку Тома.

– Вставай, сука! – Лимон пнул того в зад. Тот неожиданно быстро вскочил, и сразу дал деру. Бежал он странно, на полусогнутых ногах и по окружности, будто бы кто-то держал его за веревку, но вскоре пришел в себя и выровнялся. Лимон хотел было еще наподдать ему ногой, но не дотянулся, а следом не побежал. Чужой район такого не прощал.

Том по инерции вновь занял место у трубы, но теперь уже никого не было рядом.

«Эх, а какая точка была!» – пришла в голову идиотская мысль.

Он глянул по сторонам. У качелей Монгол, по-борцовски швырнув через бедро, добивал кого-то из поредевших стекляшных. В углу площадки Воха, прижимая к шведской стенке прыщавого паренька, методично наносил удары своей левой. Паренек брыкался, но вот и он обвис на ослабевших ногах. Еще миг, и оказалось, что драться больше не с кем. Стекляшные вставали, утирали кровь, и, поддерживая друг друга, тащились за территорию школы. Их уже никто не трогал, лишь одному Лимон дал-таки ногой по ребрам, крикнув на прощание:

– Это вам за наших пацанов!

Довольные победой, они вытирали кровь, отряхивали пыльные штаны и футболки. Мося привычно искал в траве очки. Сердце радостно скакало, наслаждаясь сладостью справедливого возмездия.

Они еще не успели перевести дух, как Лимон заорал:

– Обходят!

Том оглянулся. Перемахивая через невысокий забор школы, широкой цепью бежали к ним человек тридцать. Двигались они невыносимо медленно, – то ли от страха, то ли просто так казалось его разгоряченному воображению.

В суматохе никто не заметил, что один из тепличных дал деру в самом начале драки, и теперь возвращался с подмогой.

– А теперь атас, пацаны! – хохотнул Монгол, рванув первым, и все побежали за ним к посадке, срезая угол пришкольного футбольного поля.

Том бросился следом, замешкался на миг, увидев блеснувшие в траве под скамейкой Мосины очки.

«Успею!» – в два прыжка он оказался рядом, сунул руку в гущу травы, и тут же побежал догонять своих. Но в этот момент несколько местных, видимо, заранее обогнув школу, уже выскочили навстречу, отрезая их от самого короткого пути к посадке. Монгол с пацанами успел проскочить мимо них в узкий коридор, и уже скрылся за деревьями.

Короткий путь к посадке был перекрыт. Теперь он был вынужден бежать через все поле к забору, боковым зрением видя, как те, кто бежал слева и справа ему наперерез, уже поравнялись с ним, уже обгоняют его.

«Сходил за кассетой!» – Том чувствовал себя загнанным зверем. Он все еще надеялся на чудо, стараясь не обращать внимания на свист и короткие матерные выкрики. И вдруг – остановился, с презрением глядя, как сжимается вокруг него кольцо из десятков незнакомых, злых пацанов, чувствующих свою легкую победу. Страха не было. Наоборот, он вдруг ощутил прилив сил. Глупое, беспричинное веселье овладело им. Куражась, понимая, что конец, он поднял руку и, криво улыбнувшись, сказал:

– Так, спокуха, пацаны.

В голове вдруг резко вспыхнуло – бело, ярко, будто у самого его лица кто-то щелкнул вспышкой фотоаппарата. А потом выключили свет…

* * *

…Велик подпрыгивает на бордюрах, весело звенят ключи в бардачке. Едва доставая до педалей, Егор несется на старом дамском велосипеде с закрученным бараньими рогами рулем. Дыбится за спиной защитная военная рубаха. Он спешит: папка уже собрался на рыбалку, и ждет его дома. Недавно они купили новые бамбуковые удочки. Еще не совсем удочки, – так, кривые бамбуковые палки. Чтобы сделать их ровными, нужно было долго и осторожно гнуть их над пламенем свечи, выравнивая жесткие перепонки между пустыми трубчатыми звеньями.

– Егор, осторожнее с концом, выше держи, не сожги, – тихо, чтобы не разбудить маму, шептал папка.

Уже так поздно, что почти рано. Очень хочется спать. Наконец, удочки готовы. Собран линялый, похожий на переспелую грушу рюкзак, лежит в бобинах новенькая леска, поплавки, кусок свинца.

– А где крючки? – разводит руками папка. – Не могу найти! Завтра нужно будет купить…

Велик слету въезжает в распахнутую дверь подъезда. Егор ставит его между этажами, и, перепрыгивая через три ступеньки, бежит домой.

– Ты в Киев ездил?! – беззлобно ругается папка.

Егор вываливает из карманов содержимое. Брачки для рогатки, маленький велоключ от спиц, десять копеек, «краник» – вентиль для открытия кранов, торчащих из-под каждой пятиэтажки. И вот, наконец, – крохотная коробочка с крючками.

– Только такие были.

– Сгодится.

Отец надевает на спину рюкзак, проверяет, не давит ли что, подтягивая старые кожаные ремешки, подпрыгивает, нагибается…

– Пошли, пошли скорей! – торопит Егор.

Наконец они выходят из подъезда. Навстречу – волна холодного утреннего воздуха. Егор идет рядом с отцом, вприпрыжку, гордо неся удочки. Они снова идут вместе, что в последнее время бывает совсем редко. Егор хочет, чтобы его видели все соседи, все одноклассники, но еще так рано, и к тому же сегодня воскресенье. Они садятся в старый пыльный ПАЗик, который, натужно ревя на подъемах, везет их на другой конец города. Там – совсем иной мир. Мир бабочек и душистой сосновой смолы, мир знойного лета. Ему иногда кажется, что за городом – всегда лето.

…Остались позади пыльные улицы окраины с петухами и ленивыми собаками. По усеянной хвоей песчаной тропе они долго идут через сосняк. Он задирает голову, разглядывая покачивающиеся мачты деревьев и с наслаждением вдыхая крепкий смолистый воздух. Кружится голова. Лес кончается, тропа выходит на дорогу, которая вместе с бабочками бежит куда-то вперед, через звенящий насекомыми огромный луг. За лугом – снова лес, но уже совсем другой, – лохматый и сумеречный, прохладный. Следом увязывается тощая бело-рыжая собака. Вислоухий пес с печальными светло-карими глазами бежит рядом, будто свой. Теперь их уже трое, – неплохая компания!

– Шарик! Бобик! Рыжик! – Егор перебирает клички, будто ключи. Пес почти не реагирует, на каждое имя чуть повиливая хвостом.

Через полчаса – обрывистый берег реки. Они подходят к ветхому деревянному мосту. Он, как старый худой конь, неуверенно стоит на длинных, покосившихся ногах. Под ними расчесывает длинные волосы водорослей темная бурая вода.

– Его еще до революции построили. Иди осторожно, крепко держись за перила, – говорит папка.

Перила – только с одной стороны: трухлявая палка местами и вовсе отсутствует. Да и сам мост – страшный. Многие доски вырваны, другие проломлены, третьи, как старые гнилые зубы, щерятся по краям ржавыми гвоздями, скрипят под ногами. Пес дрожащими лапами делает несколько неуверенных шагов, и вдруг поворачивает назад. «Эх ты, – струсил! Жалко, не поиграем, – думает Егор. – Мы люди. Нам назад нельзя».

Он почти не боится, тем более что папка рядом. Мост – стонет под ногами, будто живой. Ходит ходуном, перетаптывается, но не сбрасывает, пугает только. Не нужно бояться. Нужно быть таким, как папка. Или как его учитель музыки, про которого папка как-то рассказывал. Когда-то его папка (возможно ли это?) тоже был первоклассником. Там, в небывало далеком прошлом, он сидел в актовом зале школы и слушал, как играет на баяне учитель музыки.

– Тогда в продаже еще были «опасные спички», – рассказывал папка. – Их можно было зажечь обо что угодно. Коробок таких спичек лежал в кармане моего учителя, и от трения загорелся прямо во время выступления. Повалил дым, вспыхнула штанина, кто-то закричал в зале, кто-то вскочил. Но учитель доиграл мелодию до конца, и только после последнего аккорда вскочил со стула и выбежал за кулисы.

Эта простая и мужественная история придавала сил, тем более что все мальчики – немного герои.

И вот – последняя доска: опасный мост остается позади. Они долго идут вдоль реки по тропе, и, наконец, находят на повороте подходящее место, где тихая заводь и обрывистый берег. Отец насаживает ему на крючок червяка, забрасывает подальше, с обрыва.

– Стой тут, а я пройду дальше.

Отец скрывается в лесу. Егор остается один, совсем как взрослый. Он стоит над обрывом, неотрывно глядя вниз, на поплавок. Вокруг – черно-зеленая пучина водоворотов, несущая листья, веточки, травинки, мусор. Нет, река – это, конечно, не море. Река всегда проходит мимо, и в то же время куда-то в сторону. Она живет рядом, но не вмешивается в твою жизнь. Хочешь – прокатись по ней, хочешь – переплыви. Море – оно всегда напротив, оно всегда обращено к тебе лицом. Море – как сильный дикий зверь. Его не приручить, с ним не подружиться. Но море далеко, а река – вот она. Добрая, ласковая. Почти ручная.

Поплавок, задрожав, бросается в сторону, и вдруг камнем идет ко дну. От неожиданности Егор чуть не выпускает удочку, в последний момент успевая вцепиться в нее двумя руками. Но тот, кто прячется под водой, тот, кто сидит на том конце, – он огромный и страшный, он сильнее его. Он тянет и тянет, тяжелый, сильный, как крепкая рука, медленно подтаскивая его к краю обрыва.

Отчаянно упираясь в берег, он орет со всей мочи:

– Папка! Па-апка!

Тонкие, посиневшие от напряжения руки судорожно вцепились в бамбук, но он скользит, скользит трава под ногами.

– Ну где же ты, папка?!

Бежит! Бежит папка!

Еще миг, – и стальные отцовские клешни перехватывают удочку. Еще через секунду у тропинки в песчаной пыли бьется здоровенная рыбина с черной спиной и желтыми пятнистыми боками.

– Откуда щука? Как? На червя? – недоумевает папка.

Рыбина кажется Егору значительно меньше, чем та, что тянула его с обрыва. Та по величине была не меньше акулы, – он хорошо осязал ее через тонкую нить лески. Но все-таки она большая и страшная! Щука подпрыгивает, бьет черно-красным плавником по земле. Отец отшвыривает ее ногой, подальше от берега, склоняется над ней.

– Смотри.

В ее острых, как бритва, зубах белеет чей-то хвост. Небольшой пескарь с распоротым брюхом намертво зажат во рту щуки. Из его полуоткрытого рта тянется леска.

– Две рыбы на один крючок! Ай да Егор! Ай молодец! – радуется папка. – Как такая рыбина поводок не оборвала, ума не приложу.

К вечеру садок наполняется некрупной рыбешкой. Отдельно от них лежит в пакете с водой главная добыча. Бьет хвостом, поднимает шум. Садится солнце, теплым блеском золотя реку. Наконец они, довольные уловом, идут домой.

– У меня тоже такое было, – рассказывает отец. – Только там карп схватил карпа. Они хищники, своих едят. Такое бывает в жизни.

…Когда Том открыл глаза, уже стемнело. Он лежал там же, посреди футбольного поля. Вокруг звенели сверчки. Их громкий тревожный стрекот разливался повсюду, заполоняя весь мир. Вверху, прямо над ним, в неверном танце кружились звезды.

Том перевернулся на бок, медленно встал, огляделся. Рядом валялись растоптанные Мосины очки. Он невесело усмехнулся, потрогал лицо. Оно, как ни странно, было целым: синяков не было, но голова будто разучилась соображать. Скорее всего его вырубили с первого удара по затылку, и, испугавшись, что убили, почти не пинали.

Он снова огляделся и побрел наугад, на тусклый, уплывающий в багровую пелену далекий фонарь. Его неровный, режущий глаза свет все время съезжал куда-то вправо, норовя перевернуть весь мир с ног на голову. Хотелось спать. Сверчки не умолкали. Он заткнул уши, но их звон лишь превратился в высокий протяжный гул, будто неподалеку бежал нескончаемый поезд. Мир стал похож на небольшую комнату. Ее темные мягкие стены были очерчены неровными тенями, полными летучих мышей.

Поле кончилось. Наконец сквозь пульсирующую звездчатую мглу он увидел автобусную остановку и присел на скамейку. Добраться отсюда домой было непросто и в твердом уме. Нужно было ехать как-то через центр с пересадками, но как понять, в какую сторону, и на чем? Он никогда здесь не был. Постепенно на остановке собрался народ. Люди выплывали из тьмы, словно миражи, словно неверные сны. Их движения были плавные, наполненные удивительной гармонией, и Том был не до конца уверен в том, что они – живые.

– А тебе нужно пять остановок, потом поворот, потом еще поворот, там магазин… – объясняла ему какая-то добрая старушка. Ее убаюкивающий голос звучал как сказка, но он никак не мог сосредоточиться на ее словах. Мысли будто вываливались из головы, превращаясь в мусор под ногами. Вскоре к остановке подъехал автобус, и бабушка исчезла. Он снова остался один, еще раз ощупал голову. Ран вроде не было, лишь на затылке вздулась приличная шишка. Его вырвало. Согнувшись, он почувствовал, что рядом кто-то стоит. Кто-то спортивный, молодой. Том смотрел себе под ноги, но незнакомец все вертелся рядом, явно стараясь рассмотреть его лицо. Не желая вновь нарваться на местных, Том отвернулся и, сев в самый темный угол остановки, прикрыл лицо рукой.

– Егор, это ты? Здарова! – сквозь звон сверчков услышал он дружелюбный голос. – А чего такой грязный?

Том повернул голову. Свет фонаря выхватил из тьмы полузнакомое лицо. Это был Зима, пацан с их района. Он был в спортивном костюме, с сумкой через плечо.

– Оба-на, – Зима. – Выдавил из себя Том. – А я, вишь, гулял тут, да люлей отгрузили. Зима, будь человеком. Выведи меня отсюда.

– Не Зима, а Саня. – Беззлобно ответил Зима и, осторожно переступив через лужу блевотины, взял Тома под руку.