Глава 3. Назначение

Прибыв в Петербург, лейтенант Куприянов решил не останавливаться у родни или знакомых, а снял комнату в гостинице «Маяк» на Морской улице. Такое решение имело массу преимуществ, главным из которых была свобода. Сейчас он мог не отвлекаться на неизбежную при всех иных раскладах череду светских визитов, неизменно съедающих значительную часть времени и сил дворянина, оказавшегося в столице.

Почтовые дрожки прибыли к заставе утром, и Иван поспешил нанять извозчика, чтобы скорее попасть в центр города. На адмиралтейской пристани молодой человек купил билет на вечерний пароход до Кронштадта, но задерживаться не стал. Лейтенант не хотел быть узнанным одним из своих многочисленных знакомых, вполне вероятно вышедших в этот час освежиться после бессонной ночи, проведённой за штосом и бутылкой в окружении друзей.

Сегодня Ивану повезло, и за тот час с небольшим, что понадобился ему на покупку билета, ни одного знакомого лица в районе пристани он не увидел. Поймав закрытую пролётку извозчика, уставший за несколько дней пути лейтенант направился к гостинице, и вскоре с наслаждением расположился у камина в уютном холле небольшого заведения на Морской. С наслаждением протянув гудящие ноги к огню, Иван мечтал о том, как через полчаса доберётся до горячей ванны, которую сейчас грели слуги.

Ни малейшего желания задерживаться в столице у молодого человека не было: он был совсем не прочь посидеть с друзьями за карточным столом, или распить бутылку другую малаги в хорошей компании, но тратить на подобные развлечения всю зиму? Увольте! Да что там зиму – Иван не хотел задерживаться в Петербурге и дня! Такое на него напало настроение, что он желал как можно быстрее вернуться в родные костромские леса.

Иван хотел осмыслить многое из произошедшего за этот длинный год, и молодому человеку настоятельно требовались покой и уединение, которых не найдёшь в столице. О его прибытии никто не знал, а может и не узнает, ведь билет на пароход Бэрда до Кронштадта Иван купил сразу по прибытии. Нужно было всего лишь дождаться вечера, чтобы к утру явиться пред светлы очи начальства, получить назначение, и, скорее всего, отбыть до весны обратно в поместье.

Приняв ванну, лейтенант с наслаждением добрался до белоснежных накрахмаленных простыней и проспал до самого вечера, когда предупреждённый заранее лакей разбудил постояльца известием о том, что пришло время просыпаться, чтобы не опоздать на пароход. Ужин, принесенный в номер, делал честь респектабельной гостинице, и лейтенант остался более чем доволен и каре ягненка и отличным лафитом, и страсбургским пирогом.

Плотно поев, Иван расплатился за номер и направился к пристани, куда уже доставили его дорожный сундучок. Осеннее море было неспокойным, скоро ожидался ледостав, и обычные пассажботы в Кронштадт уже не ходили. Иван помнил, как раньше сообщение с островом в это время года замирало на несколько недель, пока не открывался санный путь. Но теперь пароходы ходили в главную базу флота ежедневно до самого ледостава, и лейтенант мог с комфортом попасть к месту службы.

Комфорт, правда, был относительным: каюта не обогревалась, через многочисленные щели в помещения уже весьма потрепанного службой пароходика проникали вездесущие брызги и капли холодной осенней воды, и нужно было серьезно утеплиться, чтобы за несколько часов пути вконец не окоченеть. Впрочем, бывалому моряку и полярному путешественнику погода неприятностей доставить не могла – у южного полюса бывало куда как холоднее.

В адмиралтействе Ивана встретили весьма приветливо, но сразу намекнули, что рапорт, с просьбой о зачислении в эскадру адмирала Рикорда, поданный в сентябре, остался без ответа. Расстроенный и взволнованный, Иван Антонович направился к приемной адмирала Моллера.

Антон Васильевич фон Моллер сидел за большим письменным столом, заваленным грудой бумаг, и было видно, что дела ему до вошедшего лейтенанта нет никакого. Так оно и было: готовилась большая война, и адмиралу было просто необходимо показать себя самым лучшим образом. Близкие ко двору друзья уже намекнули Антону Васильевичу, что после скандальной отставки его брата, которого едва удалось вытянуть из-под суда за злоупотребления, ему дается последний шанс. Решение нового императора, конфиденциально доведенное до адмирала, было предельно ясным.

Пока лично к нему претензий нет, но про прошлые прегрешения наверху помнят, и готовы дать этой информации ход. Так что, либо он выводит дела в адмиралтействе на качественно новый уровень, либо ссылка с конфискацией имущества грозит не только брату, но и ему. Тем не менее, положение обязывало, и он уделил лейтенанту несколько минут своего драгоценного времени. Тем более это, похоже, был протеже кого-то приближенного к императору. Просто так в адъютанты начальника главного морского штаба не попадают, а у него лежало назначение лейтенанта именно на эту должность.

– Господин адмирал! Лейтенант Куприянов по вашему приказанию прибыл.

– Доброе утро, лейтенант. Я читал ваш рапорт с просьбой о назначении на эскадру контр-адмирала Рикорда. Похвально, что вы рветесь в бой, но такой специалист будет более полезен на другом месте. Война с Турцией неизбежна, а на Черноморском флоте ощущается резкий дефицит опытных офицеров. Вы назначаетесь адъютантом начальника главного морского штаба его превосходительства князя Меньшикова. Уверен, что он найдет вам достойное применение на полях грядущей войны. Вам предписывается немедленно отправиться в Севастополь, и прибыть к новому месту службы не позднее января. Удачи вам, лейтенант.

Не сказать, что лейтенант был ошеломлен таким поворотом судьбы, все же военному моряку нужно всегда быть готовым завтра отправиться на другой конец света, но та деловая энергия, фактически не допускающая с его стороны даже слова, с которой встретил его немолодой уже адмирал, потрясала. Похоже, неторопливые времена маркиза де Траверсе остались в прошлом.

Выйдя из кабинета временно исполняющего должность начальника штаба Балтийского флота адмирала Моллера, Иван Антонович только сейчас обратил внимание на деловую суету, так непохожую на прежние порядки в адмиралтействе. Что ж, оставалось только радоваться, что ситуация начала меняться к лучшему и молиться, чтобы вся эта активность успела принести плоды, ведь неизбежная война была не за горами.

Постояв несколько минут в коридоре, лейтенант Куприянов быстрым шагом направился к пристани, где грузилась дровами привезшая его сюда «Елизавета». Больше в Кронштадте делать ему было нечего, так что нужно было поспешить, чтобы купить билет на отходящий вечером пароход. Путь до Севастополя не близкий, а дел надо было решить еще немало. И, в первую очередь, посетить Александра Христофоровича Бенкендорфа, явно знавшего о его назначении больше самого лейтенанта.

Дипломатическое интермеццо

(из письма Императора Николая

I

брату Константину)

Дорогой брат! Ты пишешь мне, что наваринское дело явилось серьезнейшим нашим поражением, и выгоду из него извлекут одни только англичане, присвоив себе победу, дорого обошедшуюся нашему флоту. К счастью, ты заблуждаешься.

Наваринское дело, как оно ни было пагубно для турок, является только естественным и законным следствием договора, задолго до этого объявленного Порте, и объявленного потому, что это было единственным средством прекратить порядок вещей, несовместимый с законным порядком в этой части вселенной.

Турция не могла окончить борьбу позорную как с той, так и с другой стороны. Англия покончила бы ее своими собственными средствами и так, как это удобно ей. Я не мог потерпеть этого, так как это означало бы добровольно уступить ей право делать там то, что ей заблагорассудится в исключительных целях не блага дела вообще, а блага ее исключительных интересов. Поэтому было необходимо принудить ее обязаться перед лицом всей Европы отказаться от каких бы то ни было видов на исключительные преимущества в этих странах. Вот смысл Лондонского договора от 6 июля. Франция примкнула к нему из недоверчивости, и тем лучше: таким образом, они обе связаны. Мы являемся во всем этом противовесом, или антиподом.

Следствием этого будут не республика, или республики Греции, а прекращение враждебных действий со стороны турок и греков. Последних же мы, в свою очередь, вскоре заставим образумиться. Главное же – восстановление в этих водах свободы торговли – обстоятельство слишком важное для всего нашего юга, чтобы я мог доверить попечение о нем англичанам, или «другу» Меттерниху. Теперь, если войне суждено произойти, она будет крайне прискорбным, но и весьма вероятным следствием безрассудства турок. Но здесь уже мне невозможно что бы то ни было предусмотреть заранее.

Глава 4. Фершампенуаз

Корабль был огромен. Его черное тело, заполнившее кронштадтский док, было облеплено мастеровыми, казавшимися на фоне старого линкора муравьями. Вообще, картина активных работ в заметаемом снегом доке, в котором люди безуспешно пытались отогреться у многочисленных костров, разложенных в нарушение всех правил прямо у лоснящегося свежей краской деревянного борта корабля, вызывала у понимающих людей состояние, граничащее с сердечным приступом.

Но выхода не было – линкор требовалось отремонтировать к весне, и если служителей еще можно было заставить работать на тридцатиградусном морозе, то горячая смола, которой сейчас обильно заливали всю подводную часть линкора, на таком морозе застывала слишком быстро, чтобы носить ее дальше десятка метров. Распоряжение исполняющего обязанности начальника штаба Балтийского флота адмирала Моллера было предельно ясным – хоть спалите тут все, но к весне корабль должен быть отремонтирован.

Своя логика в подобном подходе была. После случившегося три года назад наводнения линкор признали негодным к плаванию даже «в здешнее море», и особой ценности он не представлял, но случилась война, и надо было чем то срочно усиливать эскадру контр-адмирала Гейдена, громившего турок на Средиземном море. По-хорошему, старичка вполне можно было подлатать, и отправить сторожить родные Балтийские берега, пока его более молодые собратья отправятся на войну, но судьба и высшее начальство распорядились иначе.

Спущенный на воду в далеком 1817 году, «Фершампенуаз» был, по своему, уникален. Проект появился на фоне военной эйфории, когда победы над Наполеоном окрыляли, в том числе, кораблестроителей, желавших дать родной стране самые-самые лучшие корабли, воплотившие в себе всё, что только есть нового. Занесенный в списки адмиралтейства в качестве вполне рядового 74 пушечного корабля, линкор стал единственным в своем роде воплощением концепции океанского линейного корабля. Существовали даже планы отправить его на дальний восток, где такой крупный корабль смог бы достойно защищать интересы России, но потом подсчитали, во что обойдется создание необходимой для линкора базы в единственно пригодной для него Авачинской бухте Петропавловска, и оставили эту затею.

Слишком крупный и глубокосидящий корабль не имел на мелком и закрытом Балтийском море преимуществ перед своими гораздо более маленькими собратьями, но требовал существенно большего экипажа, и дорогого обслуживания. Именно поэтому прекрасно построенный корабль с дубовым набором и медными креплениями участвовал всего в одной кампании, а затем был фактически брошен в Купеческой гавани Кронштадта, где медленно гнил долгие годы.

Во время случившегося три года назад наводнения «Фершампенуаз» устоял на своем месте, но линкор не стали вводить в состав флота. Ведь надо было тратиться на ремонт корабля, малопригодного по дороговизне. Куда проще для чиновников оказалось совсем немного покривить душой, и признать линкор не подлежащим восстановлению.

Про корабль вспомнили, когда группа офицеров, давно жаждавшая свергнуть ненавистного многим адмирала Моллера, собирала на него компромат. Доброжелатели донесли императору, что наиболее крупный корабль флота, имеющий самую тяжелую артиллерию, стоит в Кронштадте и обречен на неизбежную гибель. Гнев самодержца, разразившийся после ознакомления с предоставлененными документами, стоивший теплых мест немалому количеству адмиралтейских чиновников, можно понять – ведь шла война, и на счету была каждая пушка. По личному указу императора Николая Павловича Романова «Фершампенуаз» предписывалось подготовить к плаванию, и отправить на Средиземное море с эскадрой, идущей на усиление флотилии вице-адмирала Гейдена.

Быстро починить ветерана, корпус которого имел уже «значительные гнилости» не представлялось возможным, но у кораблестроителей не оставалось выбора. До ледостава линкор ввели в док, где теперь наспех ремонтировали, выпиливая, порой, целые секции обшивки и набора, и заменяя их новыми, попутно обильно заливая кипящей смолой все подозрительные на гниль места.

Прибыв в феврале в Кронштадт, Юган сперва недоумевал, что потребовалось от него начальству посреди зимы. Обычно, в это время года офицеры сидели по домам, многие отправлялись навестить родственников и поправить дела в далеких поместьях, и вызов в главную базу флота был мягко говоря необычным явлением. Картина поднимающихся над доками густых клубов дыма поразила его еще на полпути до острова, но сперва юноша отправился не к ним, а в адмиралтейство.

К своему глубочайшему удивлению Юган не застал ни начальника Главного морского штаба князя Меньшикова, ни даже адмирала Моллера. В приемной адмирала сидел пожилой клерк, с безмерно усталым видом перекладывавший огромные стопки каких-то документов. Он спросил у Югана фамилию, покопался несколько минут в бумагах, и вручил ему два конверта. В одном лежал долгожданный юношей лейтенантский патент, в другом – назначение четвертым лейтенантом на тимберуемый в кронштадтском доке линейный корабль «Фершампенуаз», с предписанием немедленно по получении явиться к командиру корабля капитану первого ранга Григорию Ивановичу фон Платтеру.

Григорий Иванович фон Платтер был искренне рад видеть Югана, служившего под его началом на фрегате «Патрикий». Капитан отлично запомнил деятельного мичмана, готового все свободное время посвящать службе, что выгодно отличало его от массы маменькиных сынков, неизвестно как и зачем попавших на флот. Поэтому Григорий Иванович, напоив своего нового лейтенанта чаем, не стал скрывать от него истинного положения вещей.

– Юган! Я очень рад, что мне в подчинение направили именно вас! Не буду скрывать, положение у нас с вами нелегкое. «Фершампенуаз», на котором нам предстоит не только плавать, но и воевать – старая гнилая калоша, совершенно справедливо признанная комиссией не годной к плаванию. Но указ императора отменить невозможно, и летом мы отправляемся в Средиземное море. В адмиралтействе все всё понимают, и загнали нашего старичка перед самым ледоставом в док, чтобы мы имели возможность хоть что-то подлатать.

Однако есть неприятный момент – почти все толковые мастеровые заняты на авральной достройке новых кораблей нашей эскадры. Эти же мастеровые, с подачи адмирала Моллера, имеют приоритетные права на использование и без того немногочисленных на верфи станков. Им же направляются практически все поставляемые на верфи пиломатериалы.

В нашем распоряжении всего две сотни пьяниц и разгильдяев с ручным инструментом, да несколько кубометров сырого низкопробного леса, напиленного по окрестным болотам. Если вести работы обычным образом, то к лету нам не успеть никак. Поэтому я уже распорядился привлечь к ремонту всех офицеров, и начать работы немедленно.

Я знаю, что вам можно доверять, поэтому в ваше подчинение я направлю сводную команду плотников восьмого флотского экипажа. Задача у вашей команды будет важнейшая – нам почти неизбежно придется пережить несколько крепких штормов, и я не хотел бы, чтобы мой корабль разломился на волнении пополам. Плевать я хотел на течь – с этим в отведенные сроки все равно не справиться, но набор судна должен выдержать самый суровый шторм!

Юган, я договорился с главным констапелем – за небольшую сумму он направит в ваше распоряжение пятьдесят кубометров первосортного дуба, который должен поступить в сушку для строительства будущих кораблей. Это великолепные прямослойные бревна высшего качества, хотя и абсолютно сырые. Они неизбежно сгниют в течение ближайших трех – пяти лет, но сейчас выдержат любую нагрузку.

Вам необходимо обследовать набор «Фершампенуаза», найти наиболее пострадавшие элементы, и заменить их на новые. Предупреждаю сразу – больше качественного леса не будет. Все остальное, что поступает в наше распоряжение – напиленные частными лесопилками по ближайшим окрестностям кривые сосенки да елки. Этот хлам безусловно лучше гнилушек, которые можно проткнуть пальцем, но в наборе не выдержит и недели. Ситуация осложняется тем, что «Фершампенуаз» почти на десять метров длиннее своих одноклассников, на полтора метра шире, и сидит в воде двумя метрами глубже, так что фронт работ у вас соответственный. Даю вам неделю на обследование корпуса, после чего приходите – посовещаемся, как нам лучше распорядиться нашими скудными ресурсами.

Состоявшийся спустя неделю разговор не привнес ничего принципиально нового. Юган успел воочию убедиться в том, насколько плачевно обстоят дела с корпусом его будущего корабля, и попытался доказать, что пятьдесят кубометров сырого дуба никоим образом не помогут ввести в строй «эту старую гнилую калошу», но быстро был поставлен на место старшим товарищем, переведшим разговор в практическое русло.

Посовещавшись, решили пустить новые бревна на киль и стрингеры, отвечающие за продольную крепость корпуса. С гнилыми более чем наполовину шпангоутами пришлось мириться, молясь Богу, чтобы их изначально избыточное количество позволило кораблю продержаться в строю достаточно долго. На палубы, как и на обшивку корпуса, скрипя сердце, пришлось пустить сырые еловые доски, которые, на удивление, оказались все же лучше сосновых. По этому поводу капитан выразился в том духе, что даже сырой сосновый лес ушел без остатка на новые корабли, им же перепал брак настолько низкого сорта, что от него отказались абсолютно все другие верфи.

Начиная с пятнадцатого февраля работа на верфи закипела с новой силой. Впоследствии Юган часто вспоминал эти месяцы, как одни из самых тяжелых в своей жизни. Подчиненный ему отряд из двух десятков опытных плотников матросов, собранных со всего восьмого флотского экипажа, занимался самой ответственной работой – они аккуратно разбирали прогнивший киль корабля, замеряли размеры снятых частей, и изготавливали их точные аналоги из дубовых бревен.