С особым удовольствием Андрейченко перечитывал то место в письме, где Коновалец хвастался: «…с «Великой Украиной» налажена живая связь через Финляндию». Сомнений нет, речь идёт именно о нём. Другим каналом ОУН не располагала. В этом Андрейченко был уверен. Он также пришёл к заключению, что секретарь ОУН Михаил Селешко был с ним искренен, откровенен. Следовательно, всё то, что он рассказывал, достоверно. А это говорило о многом.
Уверенность в правильной оценке своего положения давал и тот факт, что письмо митрополиту Шептицкому отправлено Коновальцем всего десять дней назад.
Стало очевидно: возвращаться в Москву, не завершив начатое дело при столь благоприятной обстановке, потраченных на протяжении длительного времени усилиях для налаживания контактов и сближения с руководством ОУН, нелепо.
Связная поддержала его намерение остаться. Выразила уверенность, что начальство, несомненно, одобрит такое решение, обещала обо всём доложить ему. Одновременно заметила, что прежний вариант с подношением коробки конфет провиднику легкомыслен.
– Во первых, он не дама, которой преподносят шоколадки, как бы он их ни любил. К тому же при вручении коробки он может предложить чайку попить вместе. Может коробку открыть сразу же, а ты рядом. И катастрофа неминуема. Ситуация вполне реальная. Ты прав, что отказался от прежнего варианта.
Слушая Зою, Андрейченко вспоминал особенно сблизившую их с Селешко беседу при совместной поездке в Германию.
В Берлине Андрейченко стал частым гостем секретаря ОУН. Они вместе гуляли по улицам, паркам, посещали выставки, музеи, театры. Михаил Селешко оказался приятным собеседником, интеллигентным, образованным. Словоохотливым, что было бесценно для Андрейченко. И, что немаловажно, разделял его мнение о шокирующе роскошном образе жизни некоторых эмигрантов, считавших себя рьяными защитниками интересов украинского народа.
– На самом деле, они лишь разглагольствуют о самостийности, – возмущался Селешко, – а вся их борьба с большевизмом сводится к демонстрации вышитых в национальном стиле рубах и громким приветствиям: «Слава Украине!» да «Героям слава!» Этим и заканчивается их показной патриотизм.
Андрейченко грустно улыбнулся:
– Когда требуются напряжение ума, конкретные решительные действия, к чему себя утруждать, если можно этого не делать и совесть молчит?
Отношение Андрейченко к соотечественникам, оказавшимся на чужбине, было неоднозначным: разные люди, разные причины привели их сюда, разные взгляды на жизнь. Разумеется, своими соображениями он не мог поделиться ни с кем. И дорожил неожиданно обретённым, точно с неба ниспосланным ценным источником информации – Селешко.
Секретарь ОУН, по достоинству оценив Андрейченко, мог дискутировать с ним часами. Главной темой, естественно, был национализм – подполье, участие в борьбе отдельных личностей, их склонности, характеры, перспективы в целом. Видное место в беседах занимала борьба с большевизмом, её методы, надёжность союзников, посулы, зачастую остающиеся только на словах.
Андрейченко охотно шёл на эти дискуссии, но при всём соблазне высказать свою позицию не мог. Не выходил за пределы образа, который соответствовал его легенде. Вжился в неё. Хотя бывали моменты: он вспоминал о невольно допущенных промахах, на первый взгляд несущественных, но которые в действительности могли оказаться роковыми. Огорчался, но менять что-либо уже было поздно. Всё это заставляло его постоянно оставаться начеку.
Для Михаила Селешко беседы с Андрейченко стали чем-то вроде отдушины. Он мог поделиться своими соображениями, поспорить с умным человеком, которого считал единомышленником, проверить себя.
Тем паче что собеседник слушал с необычайным интересом, поддерживал едва ли ни во всём, разделял его точку зрения.
Как-то в одном из затянувшихся за полночь разговоров Селешко рассказал, что в вопросе о прочности большевистского строя в России между главным расистским идеологом Розенбергом, главой СС Гиммлером, рейхсминистром пропаганды Геббельсом имеются существенные разногласия. Но сходятся они в одном: Россия должна быть завоёвана и колонизирована.
– Хотя Белую Рубению – так нацисты называли Белоруссию – они не ставят на одну ступень с Украиной, – продолжал Селешко, стараясь заинтересовать Андрейченко очередной новостью, – но почему-то о ней недоговаривают, о чём-то умалчивают.
– Наверное, не случайно.
– Немцы ничего случайно не делают.
– Верно, – согласился Андрейченко. – У них есть чему поучиться. Не так, как мы: что на уме, то и на языке.
– Провидник утверждает, будто немцы, завладев Россией, ни в чём не будут ущемлять украинцев.
– Возможно, – заметил Андрейченко, как будто рассуждая сам с собой, – Гитлер прекрасно понимает, что надёжность фронта зависит от прочности тыла. Правда, трудно сказать, как он поведёт себя, когда Россия будет оккупирована и отпадет необходимость в обеспечении фронта всем необходимым.
– В том то и дело! Но, как бы он ни вздумал себя вести, существует закономерность: горе победителю, который боится побеждённого, – заметил собеседник. – Поэтому те базы с оружием и продовольствием, о создании которых намекнул провидник, возможно, тогда и пригодятся.
– Вот чем и нравится мне Его превосходительство! – воскликнул Андрейченко. – Диапазон, масштабность, предвидение…
– Правильно! Как в той пословице: «На Господа надейся, а сам не плошай!» Иначе скинут с коня, и поминай, как звали.
Селешко говорил азартно и, казалось, несмотря на поздний час, только-только входил в раж. Поговорить он любил, правда, не всегда. Иногда на него находила молчанка. Очевидно, из-за плохого настроения. Когда же расходился, сыпал, как из рога изобилия. И отнюдь не пустословил. Он был хорошо осведомлен, обладал прекрасной памятью и, главное, не присочинял. Кое-что, возможно, утаивал. Положение в ОУН всё же его обязывало.
Родом он был из Долины в Галиции. Как и Коновалец, называл Украину родным краем, родной землёй. А вот народ украинский называть так избегал. Считал, что многие его представители предали Украину. Аналогичной формулировки придерживался и Коновалец. Оба старались не называть вещи своими именами, чтобы тем самым не привлекать внимания агентов Коминтерна или НКВД, которые, по их мнению, повсюду шныряют.
С этим Андрейченко был солидарен. Придерживался не только их позиции по важным для оуновского движения проблемам, но и в житейском плане. Совершенно справедливо полагал, что в вопросах конспирации всё важно. Тем более мелочи. Иногда кажется, что можно без риска пренебречь ими, а на самом деле пренебрежение смерти подобно.
На Селешко произвёл впечатление случай в Хельсинки. Тогда он предложил Андрейченко, как само собой разумеющееся, ехать в аэропорт на такси, но тот отказался. Сказал, улыбаясь: если времени не в обрез, предпочитает городской автобус.
– Выше сидишь, лучше видишь, – добавил он. – Вы не находите? Тем паче что отпущенное на расходы принадлежит движению.
Селешко оценил аргумент, и они вместе двинулись к автобусной остановке.
Такие мелочи обычно или сближают людей, или разводят. Андрейченко верно уловил особенность характера секретаря ОУН. Позднее Селешко стал свидетелем того, как Андрейченко рассчитался за номер в гостинице за три часа до выезда. И когда он, не понимая причины, выразил удивление, тот лишь усмехнулся. Селешко настаивал:
– Секрет?
И Андрейченко объяснил: если бы он выехал на три часа позже, ему пришлось бы уплатить за лишние сутки проживания.
– Но не подумайте, что я чёрт знает какой скупердяй! Близкие считают меня чуть ли ни мотом. Серьёзно! Деньги за гостиницу не мои личные. Я уважаю себя и отличаю свои деньги от не своих.
Ему было нетрудно вести себя таким образом, поскольку он делал это, сообразуясь со своими жизненными установками. В отличие от большинства эмигрантов, состоявших на содержании ОУН, Андрейченко всегда останавливался в недорогом номере обыкновенного отеля, старался не пользоваться услугами, без которых мог обойтись. Не шиковал и в ресторане, обходясь без деликатесов. О спиртном и речь не возникала. Как правило, предпочитал недорогую закусочную или столовую.
Вместе с тем он избегал крайностей. Твёрдо знал: любые крайности всегда подозрительны, вызывают недоверие, пробуждают излишнее любопытство.
В верхах ОУН его знали как человека скромного, неприхотливого, отказывавшегося от любых излишеств. В том числе и от дополнительных средств на личные и деловые расходы. Вместе с тем его не относили к аскетам. Напротив, считали умным и приятным собеседником, принципиальным, решительным и одновременно доброжелательным.
Оценивая свой образ жизни, Андрейченко приходил к выводу, что этой схемой, даже в мелочах, мог бы кое-кого и озадачить. Но, взвесив всё, решил оставаться таким, каким был известен.
Секретарю ОУН импонировало поведение Андрейченко. Сам он был верующим, чтил церковные праздники, соблюдал традиции, поминал усопших родных, хотя в соблюдении религиозных правил и не усердствовал. Из-за такого пренебрежения к общепринятым нормам в кругу оуновцев ходили слухи, будто он не очень благоволит к унии.
Единственное, в чём Селешко был твёрд и непреклонен, – это в антибольшевизме. Здесь он отвергал любой компромисс, выделялся суровой принципиальностью.
Андрейченко поддерживал постоянную связь с Москвой через приезжавшую в Хельсинки связную. По истечении срока пребывания за рубежом отправился домой без багажа, налегке. Так же, как и прибыл, – нелегально, преодолевая множество трудностей, сопряжённых с неизбежным при переходе границы риском. Пренебрегать этим маршрутом не мог. Стоило оуновским «хлопцам», бесспорно следившим за ним, заметить малейшую неестественность в его поведении, зная, сколь серьёзно охраняется советская граница, какое внимание придаёт этому НКВД, они моментально заподозрили бы неладное. Этого было бы достаточно, чтобы сорвалось задание, не говоря уже о других последствиях.
Как и в первый раз, глубокой ночью, с проводником и в сопровождении до границы члена Центрального провода Романа Сушко Андрейченко благополучно пересек советско-финскую границу и добрался до Москвы. Обо всём увиденном и услышанном доложил с соответствующими комментариями высшему руководству наркомата.
Вскоре, соблюдая необходимую конспирацию, он вновь выехал на Украину для доклада руководству местного подполья о результатах пребывания в Берлине.
Согласно разработанной в ИНО версии, он покинул Украину и снова оказался в Москве, откуда тем же путём вторично пересек границу и прибыл в Хельсинки в прежнем качестве посланца «подполья Великой Украины». Затем переехал в Берлин.
Здесь Андрейченко возобновил встречи, расширил круг давних знакомых и стал активно посещать различные оуновские собрания. В результате нащупал возможность содействовать расколу между членами Центрального провода. Это сулило серьёзный успех…
Обострению конфликта способствовали, разумеется, не одни лишь его усилия, хотя и они сыграли определённую роль. К тому вела и сама обстановка, складывавшаяся внутри ОУН из-за изменившейся ситуации в Европе. Задача Андрейченко заключалась в том, чтобы решительно воспользоваться столь благоприятной возможностью.
Свою линию он проводил теперь гораздо смелее и увереннее. Ему удалось узнать о существовании целого ряда засекреченных планов Центрального провода. Коновалец, который поддерживал тесные связи не только с немцами, но и с англичанами, канадцами, аргентинцами, французами… Доверенных людей вождь ОУН имел и в руководстве «Братства русской правды», обосновавшегося в Париже.
Своё положение в ОУН Селешко считал временным, хотя оно в некоторой мере и устраивало его. Работал усердно, как говорится, от души, ибо видел в своей деятельности высокий смысл. Иногда у него возникало сожаление, что не имеет возможности трудиться по специальности.
Селешко окончил Падебрадскую сельскохозяйственную академию в Чехословакии. Её специально для украинцев-эмигрантов создал президент республики Масарик, который, как и следующий президент Чехословакии Бенеш, покровительствовал украинской эмиграции, оказывал ей моральную и материальную помощь.
В Падебрадской академии учились и многие другие нынешние руководители ОУН, у которых Михаил Селешко пользовался авторитетом и на которых имел определённое влияние.
Благодаря Селешко, в результате сложившихся между ними добрых отношений, Андрейченко получил возможность чаще выходить на прямую связь с Коновальцем, добился допуска к отдельным секретным материалам, архивам, ознакомился с «Календарём» – своего рода дневником, где фиксировались каждодневные дела, события и решения, принятые Центральным проводом.
Записи в «Календаре» отличались прямотой, вещи назывались своими именами, без недомолвок и эвфемизмов.
Андрейченко сделал ряд выписок:
«…21 сентября 1921 года… когда начальник Польской державы маршал Пилсудский в сопровождении Львовского воеводы Грабовского находился у здания ратуши Львова, в него было произведено три выстрела. Пилсудский не пострадал. Грабовский ранен. Стрелял член Украинской военной организации – УВО, студент Федак, сын львовского банкира.
…разработано покушение на президента Польши Войцеховского. Акция предотвращена шляхтинской дефензивой в результате информации, поступившей из ОГПУ.
… в соответствии с решением Центрального провода ОУН убит заведующий Восточным отделом Министерства иностранных дел Польши Т. Голубко.
…подготовлено покушение на наркома иностранных дел Большевии Литвинова. Его приезд состоится в Вашингтоне. Предстоит встреча с президентом США Рузвельтом в связи с подготовкой установления дипломатических отношений между двумя странами. Для участия в акции выделена группа из пяти членов ОУН. Руководителем утвержден Лука Мишуга. Все участники – граждане США. Цель: срыв переговоров.
О проекте
О подписке