Вторая волна социологической науки, последовавшая следом за дуализмом Дюркгейма Э., как бы отрекаясь от приоритета общества, все более начала склоняться к «социологическому номинализму». Он чаще всего выражался в главенстве самодовлеющего индивида либо в, так сказать, «промежуточном номинализме», ставившем в основание концепции те или иные объединения индивидов: первобытный род, семья, группа, институт и т. д. Проблема соотношения общества и элемента при этом раздваивалась на проблему взаимоотношений между индивидом и несколько более укрупненным элементом, компонентом, и между компонентом и обществом. Второе соотношение, взаимосвязь компонента с обществом, в принципе оставалась все той же нерешенной изначальной проблемой. Более того, прибавилась новая задача: как обосновать выбор базового компонента? Он опять-таки выглядел зависимым от пристрастия автора. Социологи, чтобы не скатиться в релятивизм, старались придумать какую-то единую базу или придать качество «универсальности» избранному компоненту. Даже Дюркгейм, размежевавший индивидуальное и коллективное на две разные сферы, вынужден был все же представить общество в качестве высшей ценности. Другим ученым, выдвигавшим приоритеты локальных образований, также приходилось опираться на те или иные «идеальные типы», «жизненные миры» и пр., придавая им надсубъективную значимость, причем, у одних чуть ли не как божественный абсолют (Дильтей В.), у других как идея, присущая данному региону в данный период времени (Вебер М.). Чтобы как-то согласоваться с многообразной реальностью, приходилось умножать количество промежуточных компонентов как самостоятельных идеалов.

Чувствуя, какой ненадежной становится вся конструкция теории, где отсутствует единообразная закономерность, следственно – причинная взаимосвязь, социологи постепенно от стремления классиков создать «научную социологию» стали скатываться к ненаучной, отстраненной от обычных природных явлений, уникальной социологии.

Соответственно, методом ее постижения должно было быть не рассудочное, понятийное знание, как в естественных науках, а интуиция, непосредственное знание, «понимание» (Дильтей, Вебер). Хотя основанием для утверждения, что интуиция является единственным методом познания, могла быть лишь та же самая интуиция, замкнутый круг был хорош тем, что ограждал автора от любой попытки критического анализа; но сам по себе ничего большего, чем субъективная оценка, был неспособен дать.

Еще большие разочарования испытывает история. Если для социологов все же имелось огромное поле изучения взаимоотношений внутри наличной действительности с разработанными и все более совершенствуемыми методами статистики, то историкам без динамики жизни по существу нечего делать. Ограничиваться пересказыванием писаний летописцев или уподобляться им при описании того, что есть или недавно происходило, едва ли кого удовлетворит. К тому же совсем несложно было показать, что фактический материал никак не может считаться абсолютно достоверным и что есть зависимость отбора фактов, как и угла освещения событий, от точки зрения автора. Как и то, что сама точка зрения обусловлена множеством явных и неявных факторов, частично оценить которые можно, опираясь только на те знания, интересы и ценности, которые сформировали образ мышления данного историка в данном социуме, т.е. наткнуться вновь на предмет, об который социологи обломали зубы.

Историки шли рука об руку с социологами все то время, пока доминировали теории, опирающиеся на идеи закономерного процесса развития человечества. Из нее следовало, что состояние данного общества является наличным результатом этого процесса, следовательно, несет в себе и отживающие стороны прошлого, и нарождающиеся признаки будущих преобразований. Резонно считалось, что изучать сегодняшние общественные отношения просто бессмысленно без учета всей истории их становления. Когда же эти воззрения подверглись критике, и возникло мнение о принципиальной ошибочности самой идеи закономерности развития, социологи с легкостью отмежевались от истории и нашли себе удачное прибежище в области идеальных построений и каких-то обобщений сиюминутной жизни людей. Комбинации отношений, наблюдаемых в реальности, возведенные в ранг идеалов, к тому же подкрепляемые статистическими критериями, стали главной забавой социологов. Историкам же не оказалось места в этой игре.

ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНЫЙ ПОДХОД К СОЦИОЛОГИИ И ИСТОРИИ

Сегодня уже можно говорить о возникновении третьей волны социологической науки. Аналогично триадам Гегеля после первой волны братания с наукой (тезиса), пошло ее отрицание (антитезис) и новый прилив научности поднимает гуманитарные науки – отрицание отрицания (синтез). Но, судя по всему, на сей раз, не столько общественники привлекают науку к своим исследованиям, сколько представители естественных наук стремятся дотянуть полученные ими результаты до высших сфер, вплоть до системы человечества.

Исследуя процессы, происходящие с лазером, когда после определенного уровня накачки, у атомов скачкообразно возникает когерентное излучение, Хакен Г. представил этот переход как акт возникновения упорядоченности после хаотичной активности (12). Теория синергетики распространила математическое описание подобной самоорганизации на многие биологические (популяционные) и общественные явления. Для Пригожина И. базовыми процессами послужили более сложные химические превращения (13). Опять-таки после некоторой пороговой концентрации веществ, при наличии катализа, особенно при автокаталитических реакциях, возникало неравновесное, хаотическое состояние смеси реагирующих веществ (диссипативное явление), которое могло скачкообразно (момент бифуркации) перейти в строго упорядоченное поведение всей системы. Аналогичные процессы наблюдались и в ячейках Бенара, и в реакциях Жаботинского – Белоусова, и во многих преобразованиях, наблюдаемых и в физике, и в химии, и в биологии. Пригожин выделил несколько характерных факторов, имеющих место при всех подобных явлениях. Из них особо следует подчеркнуть непредсказуемое поведение системы после преодоления точки бифуркации, а именно тот факт, что возникающее состояние неопределенно и зависит от присущих любой системе флуктуаций, т. е. случайных изменений. Диапазон флуктуаций таков, что в равновесном состоянии они не оказывают влияния на основные параметры системы, но вблизи критической точки, вдали от равновесности, незначительные воздействия могут иметь решающий эффект в переходе к некоторой новой стабильности. Давний спор о доступности или недоступности знания о будущем получил тем самым аргументированное утверждение о его непредсказуемости (14, с.896). Работы в этом направлении, так или иначе затрагивающие столь сложную систему, как общество, вызывают все больший интерес и охватывают множество смежных явлений. К ним можно отнести также разработки теории катастроф, теории фракталов и др. Математические методы, стремясь охватить неоднозначные и изменчивые эволюционные процессы, продолжают усложняться, чтобы стать более адекватными действительности. Надо полагать, бум теорий развития будет продолжаться, а значит, есть надежда, что научная разгадка этих проблем вполне реальна.

СЛАБОСТИ РАСПРОСТРАНЕННОГО ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНОГО ПОДХОДА

Итак, в последнее столетие большая часть ученых-обществоведов, отказавшись от попыток опереться на какие-то всеобщие принципы, ограничивалась обобщениями наличного фактического материала. Это был, так сказать, путь «сверху», который, конечно, не мог не испытывать слабость общих посылок. Ученые-естественники, напротив, имели под ногами довольно-таки прочную почву, отчего уверенно двигали свою теорию ввысь. Этот путь «снизу» был вполне основателен, но и он встретил немало препятствий, коснувшись своеобразия высшей сферы.

Дело в том, что апробированный в естественных науках математический аппарат, хотя и достоверно описывал многие физические и химические явления, но даже в этой области не был способен всецело охватить процесс перехода к новому порядку. Акт скачка оставался неподвластным теории. После Канта и Гегеля с их убедительной критикой формальной логики есть основание полагать, что здесь мы имеем дело с ограниченностью, присущей формальным средствам познания. Что им принципиально недоступна область развития, особенно тот момент, при котором рождается новое качество.

Однако физиков и химиков вовсе не огорчала неподвластность этой точки. Их теоретическая мощь направлялась на предуготовку критического момента. К линейным динамическим уравнениям, которые хороши в области равновесности, добавились нелинейные уравнения второй, третьей степеней, позволяющие описать период неравновесности, при том для оценки стохастических процессов использовались уравнения с вероятностной функцией распределения. Не поддавалось учету лишь одно незначительное мгновение, к которому теория стремилась приблизиться как можно ближе. Казалось бы, не столь важно, что не удалось подчинить уравнениям сам момент перехода к новому качеству.

Во всяком случае, была уверенность, что накопленные знания и методы анализа столь значительны, что даже без некоторых невыясненных деталей можно их привлечь к описанию всех аналогичных явлений развития, в том числе и общественных. Такая позиция инициировала естественников обуздать предмет изучения историков и социологов.

Среди гуманитариев также находилось немало ученых, готовых привлечь эти научные разработки, чтобы получить надежную основу для своих обобщений. Ими были, в частности, Валлерстайн и его коллеги, т.е. те, кто остро испытывал потребность в базовой теории развития человечества. Наиболее многообещающей была попытка Валлерстайна, который, объединив усилия ученых разных дисциплин, постарался разработать научную модель исторического развития. Некоторые моменты теории диссипативных систем Пригожина помогли обосновать утверждения о нестабильных состояниях мир-систем, о зависимости изменений системы от случайных воздействий и т. п. Но получить целостную картину истории пока не удалось. На мой взгляд, объединенные усилия группы ученых не дали желаемого результата, скорее всего из-за отсутствия единой идеи развития, которая бы придала единство и их частным усилиям. Что же касается основной массы историков и социологов, то они предпочитают оставаться в обычном поле нарративности и обобщений, как бы поверхностными они не представлялись.

На мой взгляд, у социологов и историков есть очень весомый аргумент против всех этих естественнонаучных изысканий. Суть критической оценки сводится к следующему.

Какой бы сложности математические средства не применялись, как бы не были искусны математические формулы и уравнения, описывающие процессы в сложных, сверхсложных системах, они никоим образом не смогут вывести духовные явления, без которых невозможно понять жизнь людей. Можно восхищаться внезапно возникающей самосогласованной активацией атомов и последующим монохромным их излучением; упорядоченной конвекцией жидкости, разом сменяющей беспорядочные ее перемещения; вдруг образовавшимися узорами химических превращений, и даже найти математические описания подобных процессов. Но можно ли обнаружить в этих картинах нечто, хотя бы в зачаточной форме представляющее душу человеческую. Конечно, польза от разработанного математического аппарата велика; достижения естественных наук все с большим успехом применяют во многих областях экономики, управления, анализа общественных явлений. Но успех, как правило, бывает в тех сферах, где имеются уже устоявшиеся процессы, либо динамика производства и воспроизводства осуществляется по известному сценарию. Таковы и те общественные явления, которые в основных принципах уже известны и потому подпадают под инженерную социологию. Но к ним нельзя относить динамику истории, процессы новообразования, новые акты развития, и тем более глобальные преобразования, происходящие с родом человеческим. Многие социологи после Кондорсе, Сен-Симона, Конта отводили знанию решающую роль в истории. Так как же в принципе математические уравнения могут вывести само познание?

В прежних теориях было проще. В философии истории Гегеля абсолютный дух, абсолютная идея изначально была внедрена в теорию и пропитывала всю ее конструкцию. Движение духа было движением истории. Маркс попросту не ставил целью увязать природные явления низших и высших сфер. Его теория всецело относится к обществу, так что специально ставить вопрос о возникновении познания ему не пришлось. К тому же знание лишь неявно лежало в основе построения его концепции как причина развития производительных сил, но познание и созидание, тем не менее, оставались в глубокой тени. Лишь в последующих социологических учениях духовная составляющая жизни человека и общества выступила на первый план. Она стала явной в период появления и превалирования психологизма, а затем сохранялась в абсолютизированных идеальностях: типы, ценности, образы действий и т. п.

Особенно сложным оказалось положение историков. Одни из них замкнулись в описаниях событий прошлых времен, даже не пытаясь при интерпретациях затрагивать какие-то глобальные закономерности. Не желая повергнуться критике, они заняли в чем-то агрессивно-защитительную позицию. «Нет философии, мы – историки». Те же, кто не мог удовлетвориться поверхностным изложением фактов, искали выход в очень широких обобщениях. Наука отпугивала своим безжизненным материалом. Единственный выход из создавшейся критической ситуации некоторые из них искали в привлечении идей, относимых по существу к теологии. Решение виделось им либо в создании какого-то новейшего гегельянства, либо в обращении к религии, либо к понятию надмирового, «божественного», или, помудрее, «космического» разума.

Упорствование в нарративности, как самой приемлемой форме представления истории, подкреплялось распространенной в последнем столетии критики, так называемого, «историцизма». Утверждалось, что неправомерно признавать существование каких бы то ни было закономерностей исторического движения; история не является наукой, так как не соответствует принципам научности, т.е. принципам которые выдвигались позитивизмом, постпозитивизмом и «критическим реализмом» в разное время и по разным основаниям. Таковыми критериями научности первоначально служил принцип «верификации» – согласованность теории с фактами при ее проверке, затем принцип «фальсификации» – возможность отрицать фактами вытекающие из теории следствия. Поскольку предлагаемые законы истории не подвержены ни той, ни другой проверке, поэтому им надо отказать в претензии на научность. Вывод Поппера: исторические события уникальны, а все прошлые учения, как у Гегеля, Маркса, следует отбросить как вредные для человечества выдумки.

ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ОБЩЕСТВО ПРИРОДНЫМ ЯВЛЕНИЕМ?

Решающим аргументом в пользу закономерности развития человечества является причастность его к единой природе. Как бы не спекулировали на своеобразии духовной жизни человека, на многих невыясненных загадках истории его становления, аргументы религиозного толка, как и неземного происхождения, имеют несравненно меньшее основание, чем утверждения о его всецелой принадлежности природному миру. Но если так, то всеобщие законы движения и развития, выявляемые в науке, должны быть применимы и к человеку.

Я также являюсь приверженцем научного подхода к истории, и буду не раз ссылаться, конечно, без привлечения сложной математики, на теории фазовых переходов, разрабатываемых в физики, теории диссипативных систем Пригожина и некоторых работах смежных направлений. При этом, однако, я постараюсь акцентировать внимание на тех проблемах и препятствиях, на которые наткнулась попытка распространить эти теории на гуманитарную сферу. Крайне сложным будет найти в неживой природе то явление, которое является предпосылкой ощущения, восприятия у живых организмов, и тем более мышление, познание у человека. Надо будет обратить внимание на моменты преобразований, оставшиеся вне познавательных средств естественных наук.

Также я не считаю плодотворным непосредственное приложение научных методов, разработанных для физики и химии, к общественным явлениям. Последние обладают спецификой, для которой неприложимы обычные средства. Большую пользу можно извлечь не прямым внедрением этих методов, а лишь использованием полученного фактического материала. Нужно выяснить условия и стадии всех известных актов перехода к новому качеству, по существу актов развития в неживой и живой природе. Независимо друг от друга физики, химики, биологи и представители иных наук выявили немало однотипных факторов, влияющих на переход, так же, как и однотипных стадий этих преобразований. Для всех, кто придерживается принципа универсальности природы, этот факт должен укрепить их позицию и обнадежить в эффективности распространения тех же сведений на познание истории человечества.

Литература¹

1..Wallerstein, I. The Modern World-System, volume 1, New York: Academic Press, 1974.

2. Frank, A. G. World Accumulation 1492—1789, New York: Monthly Review, 1978.

3. Amin, S. Accumulation on a World Scale, New York: Monthly Review Press, 1972.

4. Amin, S., Arrighi, Frank A.G., Wallerstein I. Dynamics of the World Economy, 1982.

5. Giddens, A. Sociology, Cambridge: Polity,1989.

6. Frank, A.G. and Gills B.K. (1992) The Five Thousand Year World System: An Introduction, Humboldt Journal of Social Relations, 18, 1, Spring, 1—79.

7. Frank, A. G. and Gills B.K. (1993) The World System: Five Hundred Years or Five Thousand? London, Routledge.

8. Christopher Chase-Dunn and Thomas D. Hall (1997) Rise and Demise, The Comparative Study of World-Systems, Boulder, CO. Westview.

9. Frank A. G. (2000) Immanuel and Me With-Out Hyphen, Journal of World-Systems Research, v. 2, summer/fall, 216—231, Special Issue: Festchrift for Immanuel Wallerstein, Part I

10. Wallerstein I. (1995) Journal of World-Systems Research, Volume 1, Number 19

11. Bergesen, A. (1995) «Let’s Be Frank about World History’ in Stephen Sanderson, Ed. Civilizations and World Systems: Studying World-Historical Change, Walnut Creek, CA: Altamira, 195—205.

12. Хакен Г. Синергетика, М., 1980.

13. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой, Москва: Прогресс, 1986.

14. Prigogine I. The Networked Society, Journal of World-System Research, VI, I, Spring, 2000.