Знакомство с городом не заняло много времени. Генрих не ошибся вчера, когда отметил про себя, что главная улица Сен-Реми проходит по автомагистрали. Здесь были сосредоточены гостиницы, виллы, кинотеатр, магазины, мэрия. Все остальные улочки, отходившие от этой главной артерии, были достаточно грязными, извилистыми и такими узенькими, что на них не могли разъехаться даже две машины. Немного побродив по городку, Генрих вернулся в гостиницу и до обеда успел поработать со словарём. Ему хотелось поскорее обновить свои знания французского языка. За несколько минут до часу Генрих был в казино.

Там уже собралось человек тридцать штабных офицеров. Они прохаживались по залу вокруг длинного, накрытого белой скатертью стола. На нём стояли приборы, и две официантки расставляли большие суповые миски с разливными ложками. Генрих заметил на себе несколько любопытных взглядов. Очевидно, на присутствующих произвело впечатление то, что на нём был новенький мундир из дорогого материала, из которого шьют только парадную форму.

Все вытянулись, когда вошёл генерал. Эверс направился к месту во главе стола, но не сел, а стал за своим стулом. Офицеры также встали возле отведённых им мест. Эверс пальцем поманил Гольдринга, рукой указал ему на стул по правую руку от себя.

– Господа офицеры, – обратился генерал к присутствующим, – разрешите представить вам нового офицера нашего штаба, лейтенанта барона фон Гольдринга. Генрих поклонился, присутствующим.

– Он будет работать моим офицером по особым поручениям. До сих пор лейтенант фон Гольдринг был офицером по особым поручениям при начальнике отдела 1-Ц штаба корпуса, которые командовал генерал Иордан. Кое-кто из офицеров с уважением взглянул на Генриха.

– Ближе вы познакомитесь в процессе работы.

Генерал сел. Вслед за ним сели и офицеры. Генерал налил себе супу, и все по очереди взялись за разливательные ложки. Генриху было очень смешно наблюдать, как все присутствующие подражали своему начальнику. Обед длился долго.

Наконец генерал поднялся. Поднялись и офицеры. Генрих с облегчением вздохнул.

– После обеда я вам нужен? – спросил он Лютца, когда они вышли из казино.

– Знаете, давайте начнём с завтрашнего дня, как-то ни к чему не лежит душа. Да и у генерала болит печень, он будет сидеть у себя на вилле.

– Тогда до девяти! Если я не найду вас в штабе – приходите прямо в мою комнату. В вестибюле гостиницы Генрих столкнулся с Моникой.

– Здравствуйте, мадемуазель, – поздоровался он с девушкой довольно холодно. К его удивлению, Моника улыбнулась.

– Здравствуйте, барон.

– А вы умеете улыбаться? – с притворным удивлением спросил Генрих.

– Я, кажется, живое существо, что ж тут странного?

– В вашей литературе есть чудесный роман, который вы, конечно, читали. «Человек, который смеётся». Ну, а вас здесь называют «девушка, которая не смеётся». Наши офицеры рассказывали мне, что вы ни разу им не улыбнулись.

– Улыбаться им?

– Выходит, вы сделали для меня исключение?

Моника, верно, вспомнила поручение, данное ей Франсуа, и прикусила губу, чтобы удержаться от резкого ответа. Но всё-таки не выдержала:

– Вы чересчур высокого мнения о себе, барон, я отнеслась к вам более приветливо, потому что вы показались мне более культурным человеком, чем ваши коллеги.

– Вы с предубеждением относитесь к нам, немецким офицерам, и потому меряете всех одной меркой.

Моника глубоко вздохнула и опустила ресницы. Верно, пряча гневный блеск глаз.

– Война есть война, мадемуазель. Не вы и не я её начали, – миролюбиво произнёс Генрих.

Девушка не ответила, но и не ушла. У Генриха вдруг мелькнула смелая мысль.

– Мадемуазель Моника, вы не сочтёте меня чересчур надоедливым, если я осмелюсь попросить вас оказать мне одну небольшую любезность?

– Вряд ли я чем-нибудь смогу вам помочь.

– О, я уверен, что сможете. Ведь вы говорите по-немецки, и вам нетрудно будет помочь мне изучить французский язык.

– У вас для допросов есть переводчики.

– Неужели вы думаете, мадемуазель… ведь я не эсэсовец, а обычный офицер, которого призвали в армию. Ещё до войны я начал изучать ваш прекрасный язык, мадемуазель. А теперь, когда представилась такая блестящая возможность…

– Блестящая для вас, барон, но очень печальная для нас, французов… Хотя… – Моника тряхнула головой, и её волнистые волосы рассыпались. – Я верю, что Франция ещё будет великой державой.

– Я тоже верю в это, мадемуазель! Разве можно надолго покорить свободолюбивый народ, народ с такой славной историей?

Губы девушки совсем по-детски полуоткрылись от удивления. Генрих сделал вид, что не замечает впечатления, которое произвели его слова.

– Так вы согласны помочь мне?

– Изучить язык не так просто, – уклонилась от прямого ответа Моника. – Для этого, кроме словарей и учебника, требуются способности ученика и учительницы. Мне кажется, вы могли бы найти лучшую помощницу, чем я.

– Нет, нет, я все хорошо обдумал, и именно на вас возлагаю большие надежды. Учтите, что у меня мало свободного времени, и то, что я живу в вашей гостинице, облегчает дело. Вы будете давать мне уроки тогда, когда ваши и мои свободные часы будут совпадать. Не забывайте, что этим вы не только оказываете услугу мне, а и… как бы это сказать… разрушаете преграды, отделяющие один народ от другого. Когда человек изучает какой-нибудь чужой язык, он невольно проникается духом этого народа. Ведь так? Начинает лучше понимать его культуру, стремления, желания… Я всё это изложил вам достаточно неуклюже, путано, но искренне.

– Ну, хорошо, – наконец согласилась Моника. – Но ведь надо иметь словари, учебники.

– Все это я уже приобрёл. И если у вас сейчас есть время, я бы попросил взглянуть на них. Возможно, придётся купить другие.

Моника заколебалась. Понимая причину её нерешительности, Генрих поспешил заверить:

– Честным словом я гарантирую вам полную безопасность.

Чуть покраснев, девушка поднялась по лестнице, ведущей во второй этаж, где находилась комната Генриха. Пропустив Монику вперёд, Генрих на минуту задержался в прихожей.

– Фриц, – сказал он тихонько денщику, – вот тебе деньги, сбегай, купи самых лучших конфет и фруктов.

Когда Генрих вошёл в комнату, Моника уже сидела у стола и просматривала словари.

– Как вы думаете, пригодятся?

– Я считаю, что словари неплохие. Тут есть грамматические правила, а в конце – готовые, наиболее ходкие фразы. Очень удобно для туристов и завоевателей.

– Вы жестоки, мадемуазель! Впрочем, мне как ученику это пойдёт на пользу. Что же касается этих ходких фраз, то я их усвоил настолько, что хорошо понял сказанное вами матери при первом нашем знакомстве.

– Неужели мои слова были настолько значительны, что вы их запомнили?

– Достаточно обидны, чтобы не забыть. Вы утверждали, что я много награбил. Моника густо покраснела.

– Я не знала, что вы понимаете по-французски, – сказала она оправдываясь. – Поэтому не ждите, чтобы я попросила у вас прощения.

– Я жду лишь одного, чтобы вы сказали мне, когда мы сможем начать наши уроки. Конечно, я должен вначале согласовать это с вашей уважаемой матерью, мадам Тарваль.

– С мамой я сама всё улажу. А начнём…– Моника задумалась – Ну, хотя бы завтра, – сказала она решительно и, холодно кивнув головой, вышла.

– Для вас срочное задание от генерала, Гольдринг, сказал Лютц. – Нужно подыскать удобное место, чтобы провести пробную стрельбу из миномётов. Длина площади должна быть не менее шестисот метров, ширина – двухсот. Желательно, чтобы местность не была покрыта растительностью и чтобы не надо было выставлять сторожевые посты.

– А трава не помешает?

– Сориентируйтесь на месте. Будет проводиться испытание новых зажигательных мин. Я думаю, – продолжал Лютц подойдя к настольной карте, – вот тут, на северо-запад от Сен-Реми, есть плато, которое может нас устроить. Осмотрите его. Сделайте это после обеда. Ехать придётся верхом, машина там не пройдёт. Возьмите двух солдат из комендантской роты и обязательно захватите с собой автомат.

– Мой новый шестнадцатизарядный пистолет не хуже автомата.

– Будьте осторожны – есть данные, что партизаны бродят по окраинам города.

– Немедленно же выезжаю, герр гауптман.

Захватив оружие, Генрих через четверть часа уже ехал к плато в сопровождении солдата-коновода, вооружённого автоматом.

Километров через пять дорога кончилась, и дальше к плато вела лишь узенькая тропочка, круто взбиравшаяся вверх. Лошади стали пятиться, испугавшись крутизны.

– Оставайся с лошадьми и жди меня, – приказал лейтенант коноводу.

Бросив ему повод, Генрих начал карабкаться по тропинке вверх и вскоре оказался на плато. Оно действительно было большим – с километр в длину и метров четыреста в ширину – и упиралось в подножье высокой скалы. Никакой растительности, кроме травы, здесь не было, лишь справа, на самом краешке этого природой созданного полигона, росло несколько развесистых деревьев. Генрих пересёк плато и подошёл к скале. Вся площадь вокруг была покрыта большими каменными глыбами.

«Именно то, что нужно», – подумал Генрих и двинулся дальше, чтобы обойти всю площадку. Когда он повернул от скалы направо и очутился под деревьями, до него донеслись голоса. Оглянувшись, Генрих увидел на противоположной стороне плато двух одетых в штатское французов, которые только что вышли из-за скалы. У одного из них, старшего, на шее висел немецкий автомат. У другого оружия не было. Они шли в направлении виноградника, громко разговаривая.

Мысль о том, что он попал в критическое положение, молнией промелькнула в голове Генриха. Что же теперь делать? Его автоматический пистолет действует безотказно, а эти двое идут беззаботно, даже не оглядываясь вокруг. Подпустить ближе и стрелять, пока они его не увидели? Но ведь это не враги! Это друзья, которые так же, как и он, борются с врагом, с его и своим врагом. Выйти им навстречу и миром покончить дело? Но ведь он и слова сказать не успеет! Достаточно партизанам увидеть его мундир, и они начнут стрелять. Спрятаться за деревом? Но его все равно здесь заметят – ведь партизаны идут к виноградникам, которые начинаются сразу за деревьями.

Притаившись за стволом, Генрих крепко сжал свои пистолет и не сводил глаз с тех двоих. Они приближались. Когда партизаны были от него метрах в шести, он вдруг выскочил из-за укрытия и громко, даже слишком громко от волнения, крикнул:

– Олюмэ!

Ещё не вполне поняв, что произошло, партизаны остановились и, увидев направленный на них пистолет, медленно подняли руки.

Заметив, что младший из партизан сделал чуть заметное движение, Генрих достал левой рукой ещё один пистолет и сурово напомнил:

– Руки не опускать! Партизаны, словно зачарованные, глядели на дула пистолетов.

– Если вы будете слушаться, я гарантирую вам не только жизнь, но и свободу, – резко меняя тон, сказал Генрих.

– Врёт! – зло бросил пожилой партизан.

– У вас есть шанс уйти отсюда. Только имейте в виду: если вы попытаетесь опустить руку или прикоснуться к оружию – я буду стрелять. А стреляю я так, что после этого вашим родственникам останется лишь поминать ваши души. Старший партизан вопросительно поглядел на молодого.

– Как только мы повернёмся к нему спинами, он перестреляет нас, – сердито бросил тот.

– А что мешает мне сейчас застрелить вас, когда у меня в руках два пистолета? Стоит мне только нажать курки – и вы оба на том свете… Разговоры здесь излишни. Но один совет: у партизан оружие должно быть в руках, а не в карманах, а вы ведёте себя, как на курорте, тоже вояки называется! Ну, хватит разговоров. Турнэ ву! Бегом.

Юноша повернулся и медленно пошёл. За ним двинулся и старший. Вначале они шли тихо, очевидно все ещё ожидая пули в спину, но постепенно шаг их убыстрялся, потом они побежали, время от времени оглядываясь.

Генрих тоже направился к спуску с плато. Партизаны уже добежали до скалы и теперь внимательно следили за тем, что делает этот странный немецкий офицер. Гольдринг приветливо помахал рукой своим недавним пленникам и начал быстро спускаться с плато.

Когда партизаны добежали до скалы, Генрих уже был далеко. Маки увидели лишь двух всадников, галопом мчавшихся по дороге в город.

– Ты что-нибудь понимаешь? – удивлённо спросил молодой старшего.

– Ничего.

Ничего не поняла и старая крестьянка, которая из виноградника тайком наблюдала всю эту сцену.

Присев в кустах, она чуть не умерла от страха, когда увидела, что Жана Тарваля и Пьера Корвиля задержал немецкий офицер. Она даже закрыла уши, чтобы не слышать выстрела. Но ни один выстрел не прозвучал. Вместо этого до неё донеслись обрывки очень странного разговора, который совсем сбил её с толку.

Не прошло и получаса, как весёлый и возбуждённый Генрих уже докладывал гауптману о великолепной площадке, которую разыскал для испытания новых миномётов.

– А когда именно будут происходить испытания? – спросил он Лютца.

– В ближайшие дни. Наш генерал – член приёмной комиссии. Срок зависит от него. Я думаю, что откладывать он не станет. Тем более, что и миномёты и мины к ним изготовляются тут же.

– Ну, тут вы, наверно, ошибаетесь. В окрестностях Сен-Реми я не видел ни одного пригодного для этого предприятия. Лютц улыбнулся.

– А по дороге к площадке вы не заметили маленького заводика, справа от шоссе?

– Километрах в полутора?

– Да. Это как раз он.

– Никогда не поверю! Даже заводом его не назовёшь. Какая-то кустарная мастерская.

– Это снаружи. Снаружи действительно нет ничего похожего да большой военный завод, потому что…– Лютц остановился, желая усилить эффект своих слов, – …потому что завод спрятан под землёй! Там работает более тысячи пленных – русских, французов, поляков, чехов, одним словом, людей, которые никогда уже не увидят солнца. Под землёй они работают, едят, спят и даже умирают. Их и хоронят под землёй.

– Хитро продумано! – вырвалось у Генриха.

Он действительно был поражён неожиданным и таким интересным для него сообщением. Надо немедленно дать знать своему командованию.

– Когда я говорю, что их там хоронят, это не значит, что существует подземное кладбище. Трупы умерших сжигают, а пепел по дешёвке продают местным крестьянам как удобрение для полей. Конечно, о происхождении этого удобрения покупатели ничего не знают. Как видите, утилизация полная, – криво улыбнувшись, закончил Лютц.

Генрих не мог не заметить, что последние слова гауптман произнёс с горькой иронией. Прозвучал звонок.

– Меня вызывает генерал. Возможно, ненадолго. Если хотите, подождите здесь.

– Нет, я пойду умоюсь, а то запылился во время поездки. Встретимся в казино.

Генерал был не один. Напротив него сидел руководитель службы СС майор Миллер.

Адъютант очень не любил этого самоуверенного, нахального гестаповца и был неприятно удивлён, увидав его в штабе… Очевидно, Миллер прошёл к Эверсу, когда он, Лютц, куда-то отлучился.

– Лютц, – начал генерал, указывая на кресло рядом с Миллером. – Майор пришёл по делу, и я хочу, чтобы вы приняли участие в обсуждении. Господина Миллера интересует, что вы думаете о нашем новом офицере по особым поручениям лейтенанте фон Гольдринге?

Лютц удивлённо взглянул на генерала, потом перевёл взгляд на Миллера. Какая всё-таки отвратительная рожа. Особенно этот заострённый нос и подбородок. Делающие майора похожим на борзую. А маленькие, круглые глаза сверлят собеседника, словно буравчики.

– Я знаком с лейтенантом Гольдрингом с первого дня его пребывания у нас в штабе. И могу сказать одно – это культурный, способный и совершенно благонадёжный офицер.

– Как видите, Миллер, мнение моего адъютанта совпадает с моим, – проговорил Эверс.

– Я тоже, герр генерал, не сомневался в благонадёжности барона фон Гольдринга, но мы получили сигнал, Миллер многозначительно поднял палец, – какой именно, я не могу сказать. Кроме того, в наши обязанности входит – и вы это хорошо знаете – проверка каждого нового офицера, получающего доступ к секретным документам. Именно потому я и обратился к вам, герр генерал. Вы должны помочь мне в этом.

– Но имейте в виду, Миллер, что речь идёт не о каком-то неизвестном человеке, а о бароне фон Гольдринге, которого оберст Бертгольд знает с детства! Об этом он говорил мне лично. А сам оберст Бертгольд – друг райхминистра Гиммлера. К тому же теперь оберст Бертгольд работает в Берлине, при штаб-квартире господина Гиммлера! Представьте себе, Миллер, что об этой проверке узнает Бертгольд?

– Но мы имеем указания проверять абсолютно всех! И вчера, к сожалению, не зная подробной биографии лейтенанта фон Гольдринга, я звонил по поводу полученного нами сигнала – о, теперь я уверен, что это глупость! – своему шефу и получил от него строжайшее указание немедленно произвести проверку. Уверяю вас, Гольдринг о ней не узнает.

– Но какое ко всему этому отношение имеем мы? – чуть-чуть раздражённо спросил Эверс.

– Нам нужна ваша помощь, – пояснил Миллер. – Необходимо, чтобы вы послали барона в Лион. Это поможет осуществить разработанный нами план. Лучше всего послать Гольдринга с пакетом в штаб корпуса. Остальное мы берём на себя. О последствиях проверки я сообщу вам лично. Надеюсь, вы поможете, герр генерал, и уверяю вас, что об этом никто не узнает.

– Ладно, – согласился Эверс. – Но больше ничего от нас не требуйте. Когда именно послать барона?

– Сегодня. Поезд отходит в шестнадцать сорок.

– Надеюсь, майор, вы больше не будете беспокоить нас вопросами, касающимися моего офицера?

– Признаться, меня самого волнует эта история после того, что вы мне сообщили о взаимоотношениях фон Гольдринга с Бертгольдом. Но отступать уже поздно, поскольку я получил самое категорическое распоряжение и даже согласовал с шефом план этой маленькой операции. Итак, мы обо всём договорились! До свидания. Миллер поклонился и вышел из кабинета.

– Не нравится мне эта затея, гауптман, – сердито заметил Эверс, когда за Миллером закрылась дверь. – Но и отказаться мы не имеем права. Во всяком случае надо, чтобы Гольдринг не узнал о проверке. Иначе он доставит нам через Бертгольда немало неприятностей. Иметь дело с господином Гиммлером – это всё равно, что сидеть на пороховой бочке и держать в руке зажжённый шнур.

– Такой орешек, как Гольдринг, явно не по зубам Миллеру.

– Но мы должны сегодня же отправить барона в Лион.

– Он офицер по особым поручениям, и если послать его в штаб корпуса даже с обычной армейской запиской, это не вызовет у него никаких подозрений. Гольдринг даже не будет знать, что в пакете. Остальное не наше дело.

– Тогда приготовьте пакет и от моего имени вручите его лейтенанту, приказав отвезти в Лион. Только не обмолвитесь ни словом.

– Не волнуйтесь, герр генерал.

У входа в отель «Темпль» Генрих встретил старую крестьянку. Он, верно, не заметил бы её, если бы женщина не окинула его долгим, ласковым взглядом и не поздоровалась первая.

– Бонжур, мсье!

– Бонжур, мадам! – ответил совершенно изумлённый Генрих. По собственному опыту он уже знал, что французы избегают здороваться с немцами.

Войдя в гостиницу, Генрих хотел подняться прямо к себе, но по дороге его остановила мадам Тарваль. На этот раз на её губах не сияла профессиональная улыбка хозяйки гостиницы. Лицо женщины было взволновано, губы дрожали. Но глаза глядели необычайно ласково и как-то вопросительно.

– На дворе так жарко, барон, – сочувственно сказала мадам Тарваль.

– Я не привык к такой погоде в такое время года, согласился Генрих.