2

Собирались, собирались между тем в Киноцентре представители высшего света столицы. Ах, это, конечно, не то, что раньше, в бывшие, давние времена – тут не было законных, что ли, аристократов, потомственных… Но зато какие удачливые, какие талантливые новые люди! И какие красивые… Вот, к примеру, один из таких – референт самого Президента. Ну ведь он же был совсем недавно самым обыкновенным, самым рядовым сотрудником задрипанного НИИ, ничем буквально не выдающимся, не блиставшим никакими особенными талантами, ни умом, а вот разве что принципиальным неприятием окружающей действительности – агрессивным, напористым, желчным и совершенно необаятельным, хотя и хищным в отношении женщин, весьма… И что же? Его заметили, поддержали, и вот он уже в элите! Конечно, теперь-то он ни в какой мере не критикует сегодняшнюю действительность – разве что исключительно прошлую! – потому что новая власть дала ему все, чего не было раньше – он был никем, а стал-то всем! – и, конечно же, конечно, власть эту новую он будет защищать по гроб жизни, потому что она-то и есть справедливая, она-то и есть настоящая. Она и есть балдежная и, можно сказать, – сексуальная во всех смыслах власть для него! Посмотрите, какой гордый, полный достоинства вид теперь у нас, какая осанка, какая снисходительная, однако же добрейшая вроде бы приветливость во взгляде, совершенно изгладились – и заметьте! – в самое кратчайшее время недовольные дистрофичные морщины на посвежевшем, чуть ли уж и не румяном лице! Ну прямо комсомольский вождь прежних времен, как выразился однажды наш хороший гражданский поэт! Он перестал суетиться, он стал хорошо есть и спать, его жизнь совершенно нормализовалась. Красив, красив, ничего не скажешь, а борода? Нет, какая густая, пышная и какого же насыщенного каштанового цвета борода и как она хорошо гармонирует с остальной волосяной растительностью на гордо посаженной голове! И одеколон. Да, он теперь пользуется французским, самым дорогим. Женщины? А что женщины? Одинаковые они все и за угощение и подарки согласны на все. Скучно. Ему не нужно. Так, иногда. Для профилактики. Для здоровья. Женщины, мужчины – какая разница? Да, теперь все равно.

Ну, этот-то ладно, он все же не из самых важных, не из самых нужных новой власти людей, таких у нас множество – только свистни, – но вон, посмотрите, вон тот, с довольно простым и мужественным лицом, без бороды и усов, однако же в великолепном, прекрасно сидящем на суховатой фигуре костюме, видите, вон тот, лет сорока, рядом с очаровательной дамой в платье ослепительной бирюзы? Вот он-то истинная надежда нации, опора молодой демократии старой страны – директор биржи, ее глава, ворочающий, представьте себе, миллионами. О, это, будьте здоровы, какой пройдоха и хлыщ, а вон тот, а вон там еще, а вон…

Да, много, много тут было интересных людей в этом уютном зале и в фойе Киноцентра. И брокеры были, и дилеры, и дистрибьюторы. Брокер, дилер, дистрибьютор, клиринг, лизинг и дизайн… Музыка! Новые, совершенно новые, непривычные, иностранные, но такие очаровательные, такие игривые слова в этой стране, они теперь постоянно звучали вокруг – и с экранов телевизоров, и по радио, и просто в разговорах: новые времена – новые песни! А еще, конечно, и более сложные словечки-конструкции, ну, например, консалтинг, маркетинг, инновационный… Не говоря уж о таких забавных и милых, милых, как, например: холдинг, ноу-хау, траст, маржа, фьючерс! И еще, еще самое очаровательное, журчащее, мужественное, самое, пожалуй, сексуальное: ваучеррр… Ах, ведь вот один удачливый коммерсант сочинил даже небольшую частушечку, этакую молитву-мантру, словесный такой талисман, и обязательно напевал про себя, когда шел на деловую, важную встречу: она будто бы приносила ему удачу, потому как ублажала небось слух какого-то лукавого торгового божества. Вот она, глупая, хотя милая, милая эта частушечка:

Лизинг, клиринг и дизайн!

Брокер, дилер, дистрибьютер!

Цап валюту! Айн, цвай, драй…

И – купил себе компьютер!

Компьютеров у коммерсанта этого было будто бы и на самом деле несколько, а уж видиков, музцентров и всяких микроволновок-миксеров тем более, а частушечка все приносила и приносила удачу, и он решил будто бы купить себе уже и второй «мерседес» – для брата, – потому как деньги-то теряли цену, а валюту за деревянные не всегда цапнешь. И все у него, коммерсанта нового, хорошо было, но только побаивался он очень одного словечка, точнее – понятия, которое, в отличие от предыдущих, навевало ужасную тоску. Даром что звучало не на английский и не на немецкий, а вовсе даже на нежный французский лад, отчасти напоминая прекрасные романы, читанные когда-то в далеком детстве: «Три мушкетера» к примеру, или «Двадцать лет спустя», или почему-то даже не совсем приятное: «Всадник без головы». Противное словечко, мерзкое, хотя и звучит, если не знать смысла, красиво: ре-ке-ти-и-р… Да-да, несмотря на многочисленную нанятую уже на кровные денежки охрану, оно, это «французское» словечко, все равно смущало.

Ну, в общем, много, много было интересных людей в здании Киноцентра сейчас, чего уж там. Были, конечно, и представители этой самой профессии, обозначенной красивым «французским» словом, только их, конечно, так сразу ни за что не определишь в толпе, тем более, что они порой один к одному напоминали представителей совсем другого, можно даже сказать противоположного, ведомства и, в отличие от франко-звучащего, вполне даже ле-ги-ти-мированного, раньше называвшегося на три буквы, потом тоже на три, но другие, а сейчас как будто и вовсе на две, если, правда, не на все четыре. Различить представителей было трудно, но, что ни говорите, и те, и другие все же славные молодцы!

А вообще-то ура, ура, получилось, получилось! Удалось наконец создать-вывести породу настоящих людей в кратчайшие сроки! Сколько старались другие – не получалось. А тут получилось, получилось! Есть теперь в демократической нашей России настоящие мужики, есть!

Посмотрите, вот они, вон они, красавцы удалые, молодые, крепкие, крутые! Здоровые, сильные – им принадлежит страна! Свободные! Не отягощенные глупостями. Им, им принадлежит будущее, достойным! Они наверху – остальные внизу, мужчины, женщины, какая разница! И делают, что хотят! Какая тут гармония, какие там сопли-слезы! Топчи, бей, плюй, ломай – вот он, истинный секс!

Гитлер, Муссолини… Кто там еще? Ленин, Сталин? Они, что ли, сверхчеловеки великие? Может быть, Ницше, славивший Заратустру? Ракоши, Пол Пот, Мао, Саддам? Ерунда. Наш доблестный Президент – вот кто сумел добиться. Не на словах – на деле! Молодые, оборотистые, сильные молодцы выросли. Рынок, свободный рынок – вот отец хозяев жизни! Никаких сантиментов, никакой глупой жалости! Пусть неудачник плачет! Стариков – долой! Инвалидов – долой! Ветераны? Еще чего! Слабым не место в обществе будущего – обществе российского свободного рынка! Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Лекарства? За деньги, большие деньги. Образование? А зачем же всем? Нет, пусть образование будет у лучших, сильных, богатых, самых-самых, которые заплатят столько, сколько надо. За все – платить! Вот лучший принцип отбора.

Айн-цвай-драй! Орднунг! Орднунг! Порядок – долой шушеру всякую! Долой природу! Деньги наперед инстинкта. Ваучер – наперевес. И – вперед к победе вожделенного, радостного, милого сердцам обновленным капитализма!

Вот ведь хитрецы наши правители: не говорили, как другие, что мол, «Россия – империя зла», что, мол, нужно и другим дать жизненное пространство, достойнейшим, что, мол, дранг нах остен или там «Верхняя Вольта с ракетами», нет. Наоборот: «Свободная великая Россия, любимые россияне», благополучие и процветание. Милые, милые вы наши овечки, шелковые, безгласные… Ведь сколько полчищ пыталось: и татаро-монголы, и Литва, и шведы, и турки-японцы, и Наполеон со своими пушками-ядрами, а уж про Гитлера и говорить нечего. А – шиш! Не взяли! Тут же – спокойненько, без всяких выкриков-лозунгов, без полчищ – собрались потихоньку в лесу три мужика крепких… И – на тебе, выкуси, нет державы! Есть что-то невыразительное, причем на три буквы опять же… Секс сплошной, ну просто всеобщий, порнуха и блуд. Но дальше-то, дальше. Тихо, спокойно. Никакой тебе философии, никакого глобального плана – Вейсман-Морган там или «окончательное решение национального вопроса через Циклон-Б», – а просто: свободные цены… Мол, хорошо будет, вы только не рыпайтесь, не трепыхайтесь. Сначала больно, а потом приятно. Легкий шок, терапевтический, а потом, сами понимаете, балдеж всеобщий и кайф кое-кому. Раньше-то что кричали? Горячие деньги! Давящая масса! Денежный навес! Реформу опасно, мол, проводить, потому как возможны эксцессы, народ не поймет… А тут тихонько так, мол, ради вашего же блага, потерпите немножко. Это как легкая операция, как зуб выдернуть или как дефлорация, извините-пардон: сначала больно, а зато потом никаких болей не будет, все путем, выздоровление, улучшение к осени… И все в порядке, никаких эксцессов, поверила девушка. Денег горячих нет, навеса нет, ничто не давит, а главное-то, главное: хозяева появились! Все, кранты. Трепыхаться поздно. Настоящие хозяева жизни, истинная раса господ! Либер-рынок, суверенитет! Зачем концлагеря строить для всяких там неполноценных и слабеньких? Зачем девушку-Россию обижать грубостью? Лучше можно: по месту жительства обессилить. Потихоньку так, почти ласково. Ни строить ничего не надо, ни проволоки колючей, ни пуль, ни газа дорогостоящего. Тихая спокойная санация. Решение всех вопросов, так сказать, ампутация чувственности, этакая анестезия. Пожалте на свободные земли, господа иностранцы, жизненное пространство – достойным! За валюту, разумеется, за валюту, не за деревянные же. Девушка трепыхаться не будет – она в шоке, потому как терапия-то шоковая…

Либер-рынок, суверенитет!

Лучше рынка ничего на свете нет!

Ваучер – наше оружие!

Все боевые инстинкты разбужены!

И ведь как все другое само собой решилось. Сколько бились предшественники над культурой, например – при одном слове, говорят, за револьвер хватались. Газеты закрывать пытались с такими хлопотами. Ну и недовольные были, конечно: репрессии, мол, покушение на свободу слова! А тут простенько так, потихонечку и без репрессий. Свобода слова? Разумеется! Газеты? Да сколько угодно! Только… Только бумажка, господа хорошие, вот сколько будет стоить, и доставочка вам, сами понимаете, не задарма, и всякие там прочие почтовые и экспедиторские услуги, ого-го! И горючее, извольте, за валюту теперь, по курсу вот какому, и про чиновничков не забудьте, они тоже жить хотят, хорошо жить, отстегивайте им, не стесняйтесь. Тихо, спокойно, само все лишнее и отомрет. Зачем запреты? Политика умной должна быть, вот и все. Своих – на ключевые посты! Чужих и говорящих не то не пущать! Толерантность такая у нас, вашу мать!

Ну, а если бы сразу так все наш Президент и сказал, получилось бы что? Фига! А тут – получилось. Ай да секс у нас в России демократической – хитрый, умелый, ласковый, толерантный этакий… Все в нужные позы становятся, все!

Солнце потихоньку садилось. Прощальным ласковым светом оно золотило мрачные стены здания Киноцентра, его узкие длинные окна, листья соседних деревьев, желтеющие уже в преддверии осени. Великий Режиссер выбрал желтоватое освещение для еще одного спектакля в бесконечной трагикомедии на этой планете. Метрах в двухстах от сравнительно небольшого здания, где сейчас должно было произойти очередное действо, за деревьями парка, на берегу одетой в асфальт и камень реки высилось другое здание – большое, обтекаемое, с закругленными стенами, не так давно ставшее на весь мир знаменитым, ибо один из спектаклей был связан с ним. Над ним реял на ветру трехцветный российский флаг.

Еще год назад этот флаг был святым. Не только для «афганца», для многих. Теперь, думая о нем, «афганец» ощущал стыд. Символ страны не утерял святости, но то, что он реял над тем строением и реял, как ни в чем не бывало, выглядело теперь кощунством. Потому что главные трахальщики – там.

Вчера проехал и прошел весь предстоящий маршрут. День был погожий, солнечный. Воскресенье. У метро торговали. Такой грязи, как теперь в столице когда-то великой страны, он не видел нигде, даже в оккупированном Афгане. Обрывки бумаги, коробки, пакеты, веревки, пыль, какие-то щепки. Война? Нашествие вражеских полчищ? Торговали кто чем. От пестрых заграничных тряпок до поношенного отечественного старья и электрических лампочек, которые исчезли из магазинов. Сытых лиц почти не было – разве только несколько продавцов в пестрых скоморошьих палаточках, расписанных иностранными буквами: молодые, уверенные в себе, довольные. Довольные чем? И откуда у них вся эта заграничная мишура, которую они продают по астрономическим ценам, для кого? Мучил вопрос: говорят ли те, что бойко торгуют, на его родном языке? Кто они? Приехали оттуда вместе с товаром или все же свои? Подошел, спросил. Как будто бы из своих – «челноки»… Не враги они вовсе. Такие же. Временно довольные внешне. На самом деле чувствовалось: не очень. Его жена когда-то тоже занималась «челночеством», это для нее – как и для него – плохо кончилось.

Да, врагов как будто бы не видно нигде. Не война все-таки, как будто бы. Но тогда что? Нашествие чье-то? Но чье? Болезнь… Агония когда-то великой страны.

Нужно было переходить улицу, но путь пересекала толпа людей с лозунгами и транспарантами. Демонстрация армян в защиту Нагорного Карабаха. Угрюмые, сосредоточенные люди шли по направлению к Садовому кольцу.

«Сегодня фашисты осаждают Степанакерт, завтра они будут здесь». «Россия, тысячи армян погибли на фронтах войны, защищая тебя. Защити ты их сегодня!» Такие лозунги.

И это, подумал он. И это. Одно из. Без счета. Абхазия. Приднестровье. Средняя Азия. Осетия и Чечня… Без счета. Виноват ли во всем Президент? Хотел ли он, чтобы было именно так? Да ведь это не имеет значения. У него гигантская власть, а значит, он отвечает за все. Не можешь – уйди. Не хочешь уходить – отвечай! Да где уж. Он и не думает о таком. Одна сжигающая мысль – быть самым-самым. Кому отвечать-то?

Один из демонстрантов вдруг протянул ему газету. Экстренный выпуск.

– Возьмите, почитайте.

Взял, быстро просмотрел заголовки статей. Стыдно, подумал опять. Стыдно.

Шел механически и вдруг понял, что идет не к Киноцентру, а к Белому дому. Тем путем, как тогда, в Августе! Улица была пустынна, безлюдна. И следов не осталось. Нигде не осталось следов – они получили свое. Теперь все шито-крыто.

О, какие дни тогда были, какие прекрасные дни! Внезапно надвинулась непогода, моросил дождь, дул леденящий ветер, но он, капитан, был счастлив. Он понимал, что запросто может погибнуть – как наверняка понимали и многие из тех, кто шел вместе с ним, – но он был счастлив. Его просто распирало от счастья, глаза были на мокром месте, когда видел этот нескончаемый поток людей к Белому дому, над которым на маленьком аэростате был поднят тот самый трехцветный флаг – гордость и совесть защитников, земляков, соотечественников, родных людей. Шли не только мужчины – шли женщины, некоторые были с детьми; по дороге во дворах находили железки, доски, отыскивали где-то бетонные плиты, выкорчевывали булыжники. Только в снах или в фантазиях своих раньше он видел такое, что-то похожее проскакивало в книгах, а сейчас свершалось наяву. Вот она, желанная солидарность, на которую, кажется, уже и надеяться перестали. Не «все, как один, по призыву родной Коммунистической партии», не «в едином порыве», не «все встают» и «бурные несмолкаемые» – будь они прокляты! Люди начали становиться людьми. Милые вы мои соотечественники, братья и сестры. Народ страны, граждане Родины. Уж как губили нас, как запугивали и унижали, а вот! Потом, через месяцы, когда снова надвинулась тьма, нашлись, конечно же, холуи, которые оболгали святые дни, шипели, что тогда собрались одни кооператоры и проститутки у Белого дома и чуть ли не все были в доску пьяны, не ведали, мол, что творят, а путч на самом деле был опереточным, несерьезным, настоящего штурма будто и не планировалось, и об этом якобы все «защитнички» знали… Но это не удивительно, это потом. А тогда… Он никогда и нигде не видел столько светлых, хороших лиц вместе, даже в церкви. В церкви выпрашивают, прибедняются, некоторые вообще лицемерят, в церкви опасности нет. А здесь… Ни одного низкого, бранного слова не слышал за все три дня там. В метро, на своей улице – сколько угодно. Но не там. Там святость была.

Святость была у них у всех – кто на площади. Но, как теперь стало ясно, не у него. Не у того, кто был в самом Белом доме, а потом вышел смело и аж на танк забрался свое воззвание лихо читать. И ведь верили ему! И он, капитан, верил.

В Афгане он умер. А тут ожил. Три августовских дня – счастливейшие. И как удивительно, что 21-го вышло вдруг солнце. Солнце победы. Он понял, что есть нечто дороже, чем жизнь. Свобода! Многие думали так. Это теперь он понял, что они были – лохи. Герои, да. Но с густой и длинной лапшой на ушах. И он был такой же.

И все же, какие дни! Какие счастливые, хотя и горькие были дни! Пусть будет проклят тот, кто предал самые светлые, самые святые надежды людей.

Да, его все-таки не убили в Афгане, раз он воскрес в Августе. Его убили потом, после Августа. Свои, соотечественники. Поверившие, поддавшиеся…

А тогда… Тогда он даже любовался тем, кого собирался теперь убить.