В эти моменты она горда и бесстрашна, как взрывная волна. Во всё остальное время она тоже горда и сильна. Но не всегда бесстрашна. За ней семья, кумэтра, клан, род. Мама и дети. Мужа нет. Кто может жить со Взрывом?

Испуг, свойственный почти всем без исключения молдаванам, держит ее судьбу на привязи всё остальное время. Как-то я сказала ей после очередной беседы, в которой она жаловалась на то, что у нее нет занятия, достойного ее ума и характера, что она сама взрывает в себе свою внутреннюю гранату и сама потом падает на нее животом в момент, когда граната еще не успела разорваться. Она сама тормозит себя и останавливает в моменты, когда надо делать решительные усилия и идти судьбе навстречу. В этот момент она обвиняет свою маму и свое воспитание, всю молдавскую культуру и устройство страны в целом. Обычно я сержусь, хмурю лоб и поджимаю губы, за чем следует ее легкий взрыв, призванный меня устрашить. Я немного устрашаюсь, довольно сильно расстраиваюсь, а потом мы, так и не успев поссориться, поскольку всё происходит чрезвычайно быстро, миримся и запиваем или заедаем чем-нибудь вкусным наше непонимание друг друга.

Я люблю Эксплозию как цельного и яркого человека. Она редкая женщина, с которой я могу дружить. Мы обе не сливаемся с ландшафтом проживания и поэтому, меняясь, остаемся такими, какими были раньше. Это дает нам радость узнавания друг друга даже после долгой разлуки.

Почему именно она – одно из лиц страны в нашем понимании? Потому что ее черты мы видели во многих других людях, но именно в ней они проявляются ярче и точнее всего.

Счастья тебе, Эксплозия!

Мош Бэтрын – дословно «Старый дядя». «Старик» – в Молдавии вовсе даже не обидное слово. Старик – это тот, кто знает. «Те, у кого нет своих стариков, должны пойти и купить их себе», – говорит Мош Бэтрын. Старик – это тот, кто садится весной на землю, чтобы понять, насколько она прогрелась и можно ли начинать сев. Если старики сказали, что сеять еще нельзя, то сеять не будут, и никогда не сеяли, даже если в колхоз приходил приказ из райкома. В райком докладывали, что сев успешно идет, а сами ждали, когда старики посидят голыми ягодицами на земле и скажут, что можно. «Их простата точно говорила им, можно или нельзя», – хохочет Мош Бэтрын. Хохот этот не такой уж и добродушный. Это хохот над колхозным строем, над бюрократической партийной системой, для которой показатели процесса были важнее итогового результата, над тупостью чиновничества в целом и над тем, что оно так и смогло смять молдавское село.

Он другой, он не такой, как все остальные. В нем есть боярская кровь, и в критические моменты это чувствуется. В нем нет того самого испуга, который присущ почти всем без исключения молдаванам. Он никогда никому не был угоден. В советское время его травили и назначали диссидентом, в нынешнее время его притравливают новые жаждущие власти. Все оттого, что он как раз любит говорить правду и часто оказывается прав впоследствии. Правда вообще в Молдове не в чести. Она вообще-то в большей части случаев никому не нужна. Она актуализирует испуг и лишает ориентиров адаптации. Основной принцип общения в Молдове – это подстройка под интересы собеседника и сообщение ему именно той информации, которой он ждет, но данная информация должна одновременно быть выгодной или хотя бы точно не быть опасной тому, кто ее сообщает. Общение в Молдове – это участие в игре по сложным правилам, с комплексом изощрённых расчетов, которые ведет ваш собеседник, подсчитывая, кто вы, откуда вы, как вы выглядите, от кого вы пришли, что вам может быть нужно на самом деле, и что вы говорите о том, что вам нужно, что может быть нужно тем, от кого вы пришли и тем, кто живет там, откуда вы пришли, что может быть выгодно всем присутствующим и всем не присутствующим, но влияющим на происходящее участникам беседы. В результате чаще всего общение пустое и бессмысленное, по крайней мере первые полчаса, на протяжении которых вам надо успеть доказать то, что вы именно тот, за кого вы себя выдаете, и что вы не несете угрозы вашему собеседнику ни в коем случае. Тогда дело пойдёт, у диалог появится смысл, живость и прагматика.

Мош Бэтрын тоже выжидает, но не очень долго. Если собеседник по каким-то вышеуказанным параметрам его не удовлетворяет, он просто уходит от общения под тем или иным предлогом, которые он придумывает мастерски. Если вы проходите его soul-контроль, как огурец проходит сквозь кольцо, которое определяет, можно ли назвать его корнишоном, вы получаете интереснейшего собеседника, обладающего энциклопедической памятью, искреннего и открытого.

Мош Бэтрын не лжет. Иногда он маневрирует и лавирует, но, если мне удается прижать его к стенке логически и показать, что я понимаю, что именно он хочет скрыть, он стойко соглашается на ответ. Он может так и не сказать правду, если это ему невыгодно, но лгать не будет.

В отличие от него, Эксплозия врёт часто. Точнее, она не врёт, она фантазирует о действительности,

Обычно я очень остро, почти физически чувствую ложь и сержусь на лжеца, но вранье Эксплозии, как ни странно, меня умиляет. Я тоже его ощущаю, я уже даже предчувствую его, я знаю, что она сейчас скажет еще до того, как она произносит эти слова, но ее неправда наполняет меня сочувствием и даже раскаянием. Ведь это я поставила ее в такое положение, что ей пришлось врать! Ведь я же знаю, как ей важно во что бы то ни стало сохранить лицо, как ей трудно, просто невозможно признать свои промахи, ведь я же знаю, что ей безумно страшно столкнуться лицом к лицу со своей неудачей и просто невозможно увидеть, что в некоторых случаях она сама во всем виновата. Еще острее она переживает промахи и неудачи всей страны, которую любит безумно. Она такая беззащитная в этот момент… Ей незнакомо самопрощение. Именно поэтому у нее нет возможности увидеть свои ошибки и действовать иначе, чем она действовала до этого.

Мош Бэтрын еще ни разу на моей памяти не был беззащитен. Он легко относится к своим ошибкам, видимо, сказывается его научно-техническое прошлое, в котором ошибки всегда могли присутствовать в расчетах в той или иной мере и, вовремя исправленные, не представляли особой угрозы. Но он остро ощущает возможную беззащитность другого человека.

Инфлакарата – молдаванка, но именно она больше, чем все мои румынские знакомые, похожа на статую Овидия в Констанце. Она высокая, что нечасто встретишь в Молдове, и статная, у нее крупные, правильные, скульптурно вырезанные черты лица. Ее красивые скулы – почти точная копия скул Овидия. Inflakarat по-румынски означает «пылкая, спонтанная, порывистая», и Инфлакарата удостоилась от нас этого имени за нрав порывистый, темп жизни рваный, склонный к бешеному, образ мысли нелогичный, но тем не менее целенаправленный. Ею невозможно не восхищаться, но часто невозможно принимать без доли раздосадованности. Быстро, впрочем, растворяющейся в лучах её обаяния и доброжелательности.

Элеватия – румынка, живет в Румынии (Elevat – приподнятый, возвышенный, повышенный). У нее красивое лицо с тонкими аристократическими, боярскими чертами («boier», «boieroaică» до сих пор говорят в Румынии), умные зеленые глаза, насквозь пропитанные балканской грустью. Вытренированное умение ждать и страдать, то, чего я решительно не умею и от чего категорически отказываюсь. Она моя полная противоположность и одновременно точное в меня попадание. Точнее, мне кажется, что иногда мы с ней как будто поем в терцию, не в унисон, а в терцию, или сексту, что тоже красиво. Поем так слаженно, как будто пели еще со времен прошлой жизни.

Она почти всегда всем недовольна и страдает всю свою жизнь, исключая время детства. Она недовольна своим социальным положением, семейным статусом, зарплатой и руководством, ей не нравится ее машина, погода, ее беспокоит ее здоровье и ее будущее, но она никогда не сделает ничего решительного, чтобы что-то исправить в своей жизни. В этом она есть полная противоположность Эксплозии и Инфлакарате.

Зачем мне румынка в книге о Молдове? Затем, что через таких, как она, простых румын (боярство осталось глубоко в прошлом, богатство отобрано, статус потерян), я стараюсь понять и объяснить Молдову с их точек стороны.

Три дамы не знакомы друг с другом. Причем, к моему удивлению, не знакомы между собой даже Эксплозия и Инфлакарата, хотя живут в одном городе и занимаются приблизительно одним и тем же. Я подозреваю, что Элеватия Эксплозии могла бы понравиться, они одинаково смеются. Вы замечали, что друзья смеются одинаково и над одним и тем же? У них же даже родной язык общий, чего у меня с Элеватией нет. Элеватия прощает мне мой ужасный английский. Сама она перескакивает с языка на язык, с румынского, на которым общается с официантом, на английский, на котором обращается ко мне и к маме, и через полсекунды на французский, на котором говорит с Сергеем, так же легко, как молдаване средних лет переходят с молдавского на русский.