А вы знали, что в блокаде Ленинграда, что случилась в Великую Отечественную войну, виноваты прежде всего жертвы? Нет? Ну так Юлия Яковлева подробно раскроет эту тему вам и вашим детям (детям – поскольку книга позиционируется как детская):
- ... Ты же хотела знать, за что вам все это? Теперь ты знаешь! Вы переполнили этот город чужим горем!
– Я никого не…
– Вы! Вы! Виноваты все! Добрые наследники злодеев! И те, кто просто видел зло и стоял рядом! Вы думали, сойдет? Никому не сойдет!
Он больше не кривлялся, не притворялся. Он был страшно зол, видела Таня.
– Даже у самой глубокой чаши есть края. И она наполнилась! Часы перевернулись! И все слезки – они теперь капают обратно на ваши головы! Понятно? Вам! Пора! Платить!..
Злодеи – если вы не поняли - это большевики, сломавшие традиционный уклад и отнявшие у тогдашней аристократии её привилегии, включая возможность ездить на балы. И те, кому революция принесла ощутимую пользу. И те, кто был законопослушным гражданином и верил партии. И те, кто родился после революции, особенно в 1940 году – эти по Яковлевой «добрые наследники злодеев» вполне себе заслужили свою участь.
А сама Великая Отечественная продолжалась только потому, что так хотелось Ворону. То есть Сталину. А население оказалось всего лишь разменной монетой в политической игре:
Шурка был везде и ясно видел, что Ворону страшно – липким и отвратительным страхом. Второе чудовище было не разглядеть: что-то кольчатое-колючее-шипастое. Оно тоже оставляло липкий гадкий след. Чудовище побаивалось Ворона, а Ворон боялся его – так, что клацал челюстью. Не сводя глаз, Ворон вынимал из большого мешка каменные ватрушки и проворно скармливал чудовищу одну за другой. И все приговаривал: «На вот… на вот… на вот…» Шурка, который был везде, понял, что эти ватрушки были города.
Почему Сталин – Ворон? Потому, что Чёрный Ворон – это автозак. А при Сталине – сажали. Чем Яковлева, не жалея метафор, пугает читателя ещё в «Детях ворона». Хотя автозаки ездят по городам и сейчас. И сажать не перестают. И не так уж, чтобы совсем не по делу.
В самой же ленинградской блокаде – по Яковлевой – нет ничего героического. Не работают заводы. Не налаживаются переправы (та же знаменитая Дорога жизни). Не сохраняются памятники культуры. Не сохраняются тёплые человеческие чувства. Не проявляется взаимопомощь. Всё, что там есть – это голод, холод, деградация, воровство, попытки съесть собачку и людоедство (последнее, правда, за кадром, но вполне недвусмысленно упоминается) плюс постоянное подлавливание на антисоветской агитации. Ну а чего вы хотели? Не мы такие, жизнь такая:
когда людям хорошо – они хорошие. Когда им плохо – они плохие. А когда им ужасно – они ужасные. А хороших или плохих людей или, там, добрых и злых – нет. И сейчас людям очень плохо. Вот и все.
А то, что под обстрелами мужественно стояли – так это потому, что просто боялись своё место в очереди потерять. Все эти последние известия от государства о героизме – это «последние враки».
Есть, правда, в Ленинграде госпитали, но если человек идёт туда работать или сдаёт кровь, то это исключительно потому, что податься ему больше некуда. Есть школы, но и туда ходят исключительно для еды. А обучение в ней – такое, как показано у Яковлевой - напоминает диалог с воображаемым дураком.
Ну не стала бы ни одна нормальная советская учительница обвинять Пушкина в антисоветизме. Хотя бы потому, что Пушкин в СССР – «наше всё», а его дружба с декабристами не позволила бы очернить его репутацию. А уж если речь шла о «Евгении Онегине», учительница вполне бы могла рассказать, что старушка Ларина при всей своей милоте была помещицей-крепостницей. Которая била служанок и брила лбы, то есть отдавала крестьян, находящихся в её собственности, в солдаты. А служба эта длилась 25 лет. И к чему она могла привести – см. у Некрасова «Арина – мать солдатская». А отданный крестьянин – вполне мог быть чьим-то мужем и отцом. И тогда уже его семья обрекалась на полную нищету – см. у Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Что помещики, тратящие астрономические суммы на развлечения, заставляли крестьянок петь при сборе ягод, дабы те не дай бог ягоду-другую не спёрли. Что няня у Татьяны Лариной была выдана замуж в 13 лет (то есть в возрасте слушающей про Онегина аудитории) потому, что нужна была работница в дом, а её жених был ещё моложе. Что Онегин, так же, как прочие дворяне, паразитировал на труде крестьян, а сам ни дня не работал. И, собственно, именно доход с крестьян позволял ему выезжать на балы и жить в Петербурге – в квартире с лепниной, красивыми парадными лестницами и мебелью. Причём Онегин был ещё добрячком. А другие могли перевести крестьян не на оброк, а на барщину – чтоб те вовсе бесплатно работали.
Сюжет повести такой: главные герои готовятся эвакуироваться. Но приходят чекисты и, естественно, всё портят. Неясно, какие претензии они могли предъявить тёте Вере, которая забирала детей из детдома вполне официально и на законных основаниях. Неясно, почему чекистам надо было искать конкретно тётю Веру, ехать на место её работы, спрашивать там адрес и отправляться к ней домой, отнимая тем самым у себя драгоценное время и возможность вовремя покинуть Ленинград. Неясно, почему они ищут совершенно незнакомого человека, чтобы тот посторожил их добро. А не привлекут для этой цели, например, соседку по коммуналке Маню. Но слова «чекист» и «идиот», видимо, для автора синонимы.
В результате тётя Вера и оставшиеся с ней дети вынуждены переживать блокаду в комфортабельной чекистской квартире с кучей соседей. Хотя блокада – страшная вещь даже в таких условиях. Дети – это всё те же скорбные разумом Шурка и Таня из «Детей ворона». Тане уже исполнилось 13 лет, и своё взросление она, как положено главной положительной героине детской повести, начинает с воровства. Ну действительно: зачем рассказывать, что 13-летний подросток может, например, вымыть пол или приготовить обед? Воровство Тане прощают, и с этого момента девочка становится очень принципиальной. Настолько, что главным её делом стало вывести на чистую воду младшего братца. В результате есть нечего, тётя Вера приходит с работы никакая, а единственная проблема, которая волнует девочку – поиск хозяев игрушечного мишки и частично вопрос о переименовании улиц и дореволюционной орфографии. Братец Шурка, видя, что в доме из съедобного нет ничего, кроме жидкой каши, берёт последние деньги и карточки, идёт за хлебом на другой конец города, покупает пряники и, пройдя несколько кварталов, выкидывает их в урну. За весь изображаемый Яковлевой период блокады ни Шурка, ни Таня не принесли ни ведра воды, ни полена дров. Возможность подкормиться в школе они бездарно профукали. И даже в очередь за хлебом встают с явной ленцой. Не потому, что так уж обессилены от голода – почему-то кроме повышенного аппетита и временами боли в животе они никакого дискомфорта не испытывают. А потому, что все бытовые вопросы за них решают либо тётя Вера, либо соседка Маня. И только когда первая исчезла, а вторая деградировала, ВНЕЗАПНО выясняется: «Надо было искать дрова. Самим. И воду. Самим. И хлеб. Самим.». Интересно, что сами подростки после выяснения этого факта так ничего и не ищут, предпочитая… ждать маму.
Шансы выжить у этих двух ленивых инфантилов в условиях реальной блокады были бы равны нулю, если бы Яковлева не подсовывала им обильных подачек – вроде ВНЕЗАПНО оказавшейся в распоряжении квартиры, забитой вещами, которые можно выгодно обменять, ВНЕЗАПНОЙ посылки с сухофруктами, конфетами и витаминами и материализации нарисованных груши и булки. Шансы проявить себя в тех условиях, в которые помещает их Яковлева, также равны нулю. Поскольку:
a) ленинградское общество - в трактовке Яковлевой - деградировало, а с деградантами себя не проявишь;
b) герои живут практически вне общества.
Единственная возможность проявить себя при таком раскладе может быть только в параллельной реальности. Или в Туонеле – загробном мире из финских преданий, если кто не понял. Здесь наиболее интересен правильный выбор героев, поскольку автор даёт понять, чего конкретно она ждёт от аудитории.
Человек в сером смягчился.
– Слыхала такое выражение – испить до дна чашу горестей? А? Слыхала?
Таня шмыгнула носом. Кивнула.
– Ну так пей! – Он обернулся, бережно снял с часов верхнюю чашу, где еще плескалось на дне, сунул ей под нос: – Пей!
То есть испейте до дна чашу горестей. Покайтесь за прошлое. Прокляните собственную историю. И будет вам счастье, пони и радуга. Восстановленная экономика. Еда и топливо. А без этого можете вообще не трепыхаться. Всё равно трагический финал будет вам гарантирован. Ну что ж, для взрослых подобный вывод становится частью уже немодной моды. Приходится внушать его детям.
П.С. На самом деле рассказывать детям о блокаде важно и нужно. Всё зависит от того, с каких позиций рассказать.
Можно с позиции труженика, старающегося остаться человеком в максимально тяжёлой ситуации. - А можно с позиции людоеда, для которого «не мы такие, жизнь такая».
Можно отнестись к блокаде как к испытанию на прочность, которое ленинградцы всё же выдержали, и одновременно как к величайшей трагедии. – А можно, как к заслуженному наказанию, вслед за которым наступила повальная деградация.
Можно с уважением к истории и стране. – А можно с сознательным обгаживанием истории и страны.
Если вам нравится второй вариант, и вы хотите воспитать своих детей именно на нём, то так и быть, читайте «Краденый город». Если всё же отдаёте предпочтение первому варианту, читайте лучше Верейскую «Три девочки». Девочки там не старше героев Яковлевой, живут не богаче, питаются не лучше. Во время блокады видят ужасов гораздо больше, не говоря уже о том, что смерть Верейская открыто называет смертью, не прикрывая её эвфемизмом «превращение в куклу». Но каков контраст!