Не по плечу крыло

 
Не по плечу крыло,
Разлуки не стерплю.
Полет невнятен и косноязычен,
И если на конвертах обозначен,
То потому лишь, что тебя люблю.
 
 
Кромешно лето пылью без прикрас,
Но в августе пытаюсь – наудачу.
Авось, и вправду осенью отплачу
И от тебя уйду – в который раз!
 
 
В который раз тебя переживу,
Еще взлечу, еще достанет силы.
Припомнила – и снова подкосило:
Не по плечу крыло —
и падаю в траву.
 

Хватит уже о любви

 
Хватит писать о любви! Прихватило безлюбье,
На безрыбье живу, на безлюдье пасу голоса.
Ненавистного столько песку на ладонях налипло,
Столько желтых полипов-цветов наросло в волосах,
В этих прядях, пожухлых от желчи
завистливых женщин,
Что и нос пожелтел, и глаза как двойная глазунья —
Все шипят и шипят, пережарясь на желтом мозгу…
Там, далеко, в глубине или в желтых пещерах,
Капали капли о камень и каплют досель.
Но ничего не прочесть на песке – разъедает железо,
И сера, и человечий помет, и весною уродует сель…
 
 
Хватит уже о любви!
Отжелтев, отжелав, отжелтаю —
И ожиданья, как желуди, каплют в траву.
 

Апрель 1975

Ночной полет

 
Ночь. Качает ветер звезды
На стекле оконной рамы,
А еще – мой лик серьезный,
Отрешенный и упрямый.
 
 
Я в ночной рубашке длинной
С прапрабабушкою схожа,
Занимавшей половину
Прапрадедушкина ложа,
 
 
С той, ночами убегавшей
Тосковать о воле бывшей,
С той, единожды солгавшей,
И кого-нибудь любившей.
 
 
Больше грешницы покойной
Я ценю свою свободу.
Села я на подоконник,
Поглядела ликом в воду,
 
 
И, как утренняя кошка,
Потянувшись своим телом,
Оттолкнув ногой окошко,
Сорвалась. И полетела.
 
 
По святой реке небесной
Я плыву дорогой тайной,
Как плывут в реке невесты,
Утонув перед венчаньем.
 

Борщ

 
На днях я как-то колдовала борщ,
Морковь катилась из-под рук кружками,
И под ножом кочна тугая мощь
Скрипела, как пороша под ногами.
 
 
Вот овощи порезаны. И тут
Воочию увидела я чудо:
На кухонном столе моем цветут
Агаты, бирюза и изумруды:
 
 
Жемчужинки капустного листа,
Опаловые луковые стружки,
И рядом лег, как видно, неспроста
С рубином свеклы изумруд петрушки.
 
 
Смешенье красок, бликов над столом,
И цвет так по-бунтарски был неистов,
Что стал мне стол казаться полотном
Подвыпившего импрессиониста.
 

На потолке

 
Этакая ночь – все танцует дерево.
Этакая дичь – все гляжу и гляжу.
Я ни тебе, ни себе не поверила —
Я как в гробу без тебя лежу.
 
 
Этакая жаль – ни коней, ни сосен,
Этакая жизнь – железный чертог.
Надобно жить – а вокруг сплошная осень,
Надобно жить – а вокруг сплошной четверг.
 
 
А на потолке – заревое зарево,
А на потолке все танцует дерево,
А я потому и лежу, заревана —
«Я без тебя, ты без меня», —
На потолке листья звенят.
 

Октябрь 1975

Из написанного в эмиграции

 
Надо было расстаться, уехать,
А я не умела
Возвращалась в уже
Покидаемый дом
Расставляла их на подоконниках,
В окна глядела и пела
И опять уходила, и вновь возвращалась потом.
За бездумность безумную бабью
Прости меня, Боже,
За любовника юного и за подарки
Прости.
Что-то было такое и прежде, но прежде
Была я моложе,
И тогда мне самой на прощанье
Носили цветы.
_{* * *}
Не радуйся! Еще ты не молилась.
И нет прощения еще, но Божья милость,
И не весна еще, и не тепло – а так…
На изголовье – солнечный пятак,
Да на оконце – тающий ледок,
Да материнский вязаный платок
И в поле поезд, в коем ты укрылась.
 

Поезд Франкфурт – Мюнхен

24 января 1985

 
_{* * *}
Метель заблудилась в лесу,
Как вдова в трех соснах:
В потерянном счастье,
В напрасных надеждах,
И в блуде яремном.
 
 
Где видишь ты лес?
Это парк. Это плющ навесу.
И льдинка в ладони —
Осколочек жизни огромной.
 
 
Утраченной напрочь.
Кому я ее отнесу?
Кого обольстит эта малость?
 
 
Ладонь горяча
От горечи слез непролитых,
Которым и негде пролиться,
Ведь нету для них ни руки, ни груди, ни плеча.
И у деревьев чужие, холодные лица.
 

Поезд Франкфурт – Мюнхен

24 января 1985

 
_{* * *}
А смысл придет потом.
И смысл, и цель,
С которой совершилось отрицанье
Привычно близкого: отринут дом,
Любовь, постель и громких слов бряцанье,
И винограда хрупкий завиток,
И нежный мандарин,
И злая ночка.
 
 
В Исландии бродяжит Кивиток,
Прадиссидент и вечный одиночка.
Вот он сегодня мне и шлет привет,
И льдинками хрустит,
И что-то лепит.
Сегодня – лед и темь,
А завтра – свет,
И в тишине родится первый лепет
Моих стихов.
И новая волна
Омоет и оплатит все сполна.
 

Поезд Франкфурт – Мюнхен

24 января 1985

 
* * *
Метелица в полях немецких
Живой метели только признак.
Мелькает, как балетный призрак
Чего-то бывшего в той жизни —
В Сибири? Во поле? В отчизне?
Мы все тоскуем по-простецки…
 

Поезд Франкфурт – Мюнхен

24 января 1984

 
* * *
Так долго, так бесплодно – ну и пусть! —
Пришлось играть зачем-то Пенелопу.
Спектакль окончен и театр пуст.
Разорвала ковер, ногою топнуть —
Как будто бы нарыв под сердцем лопнул.
Вся кровь еще отравлена, но взгляд
Уже заметил снег и зимний сад,
И в том саду калины красный куст.
 

Мюнхен

25 января 1985

 
* * *
Сегодня оттепель. Деревья
Болят и маются. Наш парк похож
На те невольные воспоминанья,
Что пробуждает старая любовь,
Что в муках кончилась, скончалась.
А все же нужен глаз да глаз!
Как оттепель – болит, болит…
Гляжу в окно на белые деревья
И зябко плечи кутаю в платок.
 

Мюнхен

25 января 1985

Перекресток дорог

 
Ах, флейтисточка-дурочка, что ж теперь делать, играй!
Видишь, пальцы застыли – сама ничего не сыграю.
За какие грехи нас с тобою отправили в рай?
 
 
Перекресток дорог, у подножья чужого креста
И вокруг тишина, да такая, что некуда деться.
А прислушаться – слышится тихое «Ради Христа»! —
Чей-то тоненький голос из самого дальнего детства.
 
 
Ах, играй что-нибудь! Ради бога, скорей заглуши
Этот жалобный голос, иначе немыслимо будет
Переждать непогоду. Одни мы. Вокруг ни души.
Души здесь только мы – остальные не души, а люди.
 
 
Люди мимо идут по земле, по любви, по делам
И проходят сквозь нас, будто мы только тени живые,
Будто все не для нас – звезды в небе и свет по домам,
Не для нас вдоль дорог и распятия сторожевые.
 

₁₉₉₀

«Был в самом центре Ленинграда мой петербургский уголок…»
Городская лирика

Три музы

 
Голубушки! Елены! Самарянки!
Пробежками от Мойки до Фонтанки,
От Крюкова канала до Невы
Кого спасете вы?
Мне чудится – вы в городе одни.
Текут по лицам желтые огни,
Жилые подворотни дышат смрадом —
Туман над Ленинградом.
Три девочки, три музы, три жены,
Всегда толпой калек окружены.
 

Часовенка

Памяти Валентина Трунова

 
Когда хожу, обижена,
Непонята хожу,
Одно виденье вижу я,
Одну я быль твержу.
 
 
Она не очень грустная,
Но в ней слезинки соль.
Она простая, русская,
И русская в ней боль.
 
 
Стоит, стоит часовенка
В лесу, где бурелом.
Со снятыми засовами,
Со скошенным углом,
 
 
С бурьяном необузданным,
Со сбитыми дверьми —
Она еще не узнана,
Не найдена людьми.
 
 
Стоит, стоит часовенка,
С годами все темней…
И людям будет совестно
Явиться перед ней.
 

1966

Мостик с грифонами

 
Был в самом центре Ленинграда
Мой петербургский уголок,
Канала четкая ограда
Была каймой моих дорог.
 
 
Туда орган людского хора
От Невского не долетал,
Там у Казанского собора
Был узкий мост через канал.
 
 
Тугие крылья двух грифонов
Его держали над водой —
Он в памяти остался фоном
Моих хождений за бедой.
 
 
Кому-то вовсе не приметен
В обличье сказочно-простом,
Он был единственным на свете —
Он между нами был мостом…
 
 
Давно в том месте не была я
И не сорвусь, не полечу.
Ты спи, печаль моя былая,
Тебя будить я не хочу.
 
 
Развеял номер телефона
И адрес времени норд-ост…
А златокрылые грифоны
Все также охраняют мост.
 

Ленинград 1975

Океан первоначальный

 
В зелено-солнечной воде
Ныряю золотою рыбкой
И выгибаюсь грудью гибкой,
Подобно сказочной ладье.
 
 
И вот зеленый Петергоф
С волной сливается причальной,
И нет на свете берегов —
Есть океан первоначальный.
 
 
Еще не выросла трава
На бледных отложеньях мела,
И ящеры об островах
Задумываются несмело.
 
 
Потом возникнут города,
Законы, войны и искусство —
Ну, а пока что в мире пусто,
А я печальна и горда:
 
 
Так постигаю я с азов
И жизнь дарующие воды,
И одиночество природы,
И человека дальний зов.
 

1967

В обугленный неба пролом

 
Чтоб не знать, что ты любишь меня,
Не удерживать и не томиться,
Я рванула из летнего дня,
Как из леса горящего птица.
 
 
И в обугленный неба пролом,
Позади остывающий быстро,
Я пошла по спирали, крылом
Рассыпая горящие искры.
 
 
Задохнувшись в пустой синеве,
Я к Неве наклонилась напиться.
Но огонь отразился в Неве —
Вот какая я, стало быть, птица?
 
 
Не зови! Не откликнуться мне,
С каждым днем забираю все выше,
Только спелые искры, как вишни,
У небес остаются на дне.
 

На пушкинских дорогах

 
Красавица моя, экскурсовод!
Вели водителю помедленнее ехать.
Буран в пути. А главная помеха —
На пушкинских дорогах гололед.
 
 
На пушкинских дорогах гололед.
Друзья мои, теперь остерегайтесь.
Веселый черт и златокудрый витязь,
Что вас за новым поворотом ждет?
На пушкинских дорогах гололед.
 

Гелионы

 
Гелионы плывут на солнце.
Слышу палубу под ногами.
Озираюсь вокруг сонно:
Это мы с тобой? Это с нами?
У кормы, похожей на замок,
Спит невольник, как ворон черен.
А из трюма доходит запах
Ароматных кофейных зерен.
На штурвале – твои руки,
А глаза уже сбились с курса
И вот-вот с моими столкнутся.
И тогда не станет разлуки.
Только с курса тебе не сбиться —
И мы так приникнем друг к другу,
Как зарей подожженные птицы
Приникают к воде с перепугу.
Для тебя – это только сказка,
Да и мне это только снится,
Но взгляни, – как меняют окраску,
Вдоль зари пролетая, птицы!
 
 
Гелионы плывут на запад,
Где меня тишина разбудит.
Это, может быть, будет завтра,
Может быть, никогда не будет.
 

Небесные дороги

 
Невидим глазу звезд неспешный ход:
Бредет над головой земных прохожих
Одна луна – небесный пешеход,
Да юркают проворно в подорожник,
Растущий возле Млечного пути,
Метеориты, ящерки небес.
Я выберу одну и рядом с ней
Замру и, спинку гладкую потрогав,
Подумаю: куда же мне идти?
Я в городских запуталась дорогах —
Небесные и проще, и ясней.
 

Сентябрь 1973