Школьные годы чудесные!

Сашок

Мы сидим на скамейке рядом, бок о бок, вернее, проведя условную границу отчужденности, поодаль. Ты говоришь о своей жизни, работе, делах, о дочке, которая растет умницей и красавицей. Говоришь, говоришь, ты никогда не спрашиваешь, как я? Ты понимаешь, что я не отвечу: я улыбаюсь и отклоняю любые вопросы о моей личной жизни. Не потому, что скрываю, а потому, что твои внезапные появления в моей жизни как раз приходятся на кризисы твоей личной жизни: такой спокойной, уютной и обеспеченной – такой, о какой мечтала для тебя твоя мама, – и на новые периоды в моей: новая работа, новый роман. Впрочем, живем мы не так далеко друг от друга, и ты волей-неволей становишься свидетелем происходящего на моей территории.

А еще по старой привычке, ты ежегодно поздравляешь меня с восьмым марта. Почти каждый год. Почти, потому что последние пять лет я живу в другой стране, и наша встреча здесь – неслучайность. Когда ты всей семьей собрался на отдых к морям, ты тоже по старой привычке позвонил моим родителям и уточнил место на глобусе, где теперь обитаю я. Мое новое место проживание совпало с местом, куда ежегодно устремляется поток туристов из России, как и в былые, советские времена, предпочитающих летом отдых у моря, правда, теперь выбирая заморскую здравницу: практично, недалеко, всё включено!

И вот мы оказались на одной скамейке, но через условную границу.

– Хорошо выглядишь, – вдруг говоришь ты, перестав перечислять проблемы, возникшие в твоей жизни за последний год.

– Это все спорт и шведский стол! – отшучиваюсь я. – А приходите-ка к нам на ужин с женой и дочкой!

На твоем лице отразилась серьезная внутренняя работа.

С моим мужем ты знаком, а вот я с твоими домашними – нет.

В моих глазах чертики, а в твоих – усталость и нерешительность. Ты изменился, покруглел немного, отпустил животик для солидности, твои вечные юношеские прыщи-оспины вместе с максимализмом и настырностью покинули тебя. Кот домашний средней пушистости. Из синих глаз ушла колкость, на ее месте возникла домовитость и покой: ты переболел и выздоровел, чему я очень рада!

– А что? – наконец отвечаешь ты. – Давайте встретимся!

Понимая нелепость этой идеи.

Мы познакомились в школе. В те годы я была выдающимся своим ростом подростком с прыщавой наличностью, декорированной появившимися в то время маскирующими средствами, переживающим по поводу некоторых, не сильно округлившихся частей своего тела, и поэтому дефицит женственности восполняющим ярко накрашенными ресничками. В школе, конечно, красить ресницы было запрещено. Но, учитывая мой пылающий пятерками дневник и в остальном отличное поведение, учителя смотрели сквозь пальцы на этот мой маленький дисциплинарный недостаток.

К тому моменту, как я перешла в восьмой класс обычной средней школы, замки железного занавеса приоткрылись, и население рьяно начало изучать иностранные языки. С английским в школе у меня было совсем не плохо, но мама, уловив современную тенденцию, решила закрепить мои знания частными уроками. В этой связи два раза в неделю после школы я стала брать уроки английского у нашей школьной учительницы. Татьяна Викторовна загружала меня по полной программе и, помимо грамматики, заставляла заучивать стихи Роберта Бернса, а иногда сонеты Шекспира. Ей казалось, что так она расширяет мои языковые возможности. И когда они расширились до невозможности, она решила поделиться достигнутыми совместными успехами со своим выпускным классом, успехи которого хромали на две иностранные ноги.

– Ты справишься! – подбодрила она меня и выставила перед старшеклассниками, предварив мое лирическое выступление фразой, гарантировавшей их безмерную любовь:

– Учитесь, лентяи, как надо относиться к подготовке домашнего задания и одновременно заниматься английской литературой!

10 «Б» выстрелил в меня тридцатью парами насмешливых глаз. Зацепившись за немного сочувствующий взгляд на последней парте (или мне так показалось в тот момент, так как моя близорукость и намеренно забытые очки, дабы не видеть своего триумфа, несколько искажали удаленную действительность), я начала:

o my loves like a red red rose that newly sprung in June…

А дальше понеслось: я отцепилась от спасительного взгляда и, почувствовав, что аудитория окаменела то ли от моей откуда-то взявшейся уверенности, то ли под строгим царственным взглядом Татьяны Викторовны, выдала им еще и Шекспира.

Не могу сказать, что мне аплодировали, но покидая класс, я заметила некоторый интерес, появившийся в глазах, внимавших английским поэтам. В тот момент я еще не подозревала, что начнется нездоровая амурная лихорадка, вызванная торжеством интеллекта, поскольку до этого дня внешних необыкновенных особенностей я у себя не замечала. Да и мои одноклассники, придавленные моим физическим ростом и отличным дневником, не совершали особых любовных поползновений.

Амурная эпидемия, охватившая 10 «Б», добавляла мне уверенности. Я даже по-другому смотрела на себя в зеркало, часто оставаясь довольна увиденным в нем. Придирчивость отошла на второй план, ровно как и критическое отношение. Расцветали девочки, забытые зимой – полностью можно было отнести к моей персоне. Из школы меня провожал то один, то другой мальчик из того злополучного класса; кто-то бренчал на гитаре под окнами, кто-то просил подтянуть его по английскому. Из состояния эйфории меня вывела плачущая Татьяна (девочка из того же 10б), требующая вернуть ей ее Валеру. Прослыть вероломной и «красть» чужих женихов мне совершенно не хотелось.

Любая эпидемия, внезапно начавшись, так же нежданно и заканчивается при помощи прививок, профилактических мер и во время принятого лекарства. Однажды, оглянувшись вокруг, я увидела только Сашку – неизвестный вирус поразил его надолго и вызвал хроническое расстройство, характеризующееся периодами то нестойкой ремиссии, то нового обострения. Ответить ему тогда взаимностью я не могла. Сердце мое было занято…

Эх, это первая и такая странная любовь, рубцом оставившая след в моем сердце и долго не разрешавшая ему полюбить снова.

А мы, спустя 20 лет, сидим с Саней на строго разграниченной скамейке, далеко от нашей школы, наших встреч в прошлом. Солнце нещадно палит и высвечивает проплешины в его когда-то богатой иссиня черной шевелюре, синие глаза смотрят мимо меня, в то пространство, которое отдалило нас друг от друга, он спокоен, мы уже давно чужие люди, связанные когда-то непонятным вирусом, поразившим только одного из нас.

С праздником

С утра стою у зеркала и рассматриваю себя:

– Мам, по-моему, один хвостик выше другого получился.

У меня хвостики на голове всегда почему-то несимметричные. И сегодня, несмотря на праздник, один хвостик на другой задорно сверху смотрит. Зато резиночки праздничные, вишенками украшенные.

– Мам, можно я без шапки пойду – на улице солнце.

– Это самое опасное время. Подует ветерок, и заболеешь! Надень косынку, чтобы хвостики не примять, коли шапку надеть не хочешь!

«Ну да, они из-под косынки баранками торчать будут: настоящая праздничная девочка- бублик,» – вздыхаю я про себя, а вслух произношу:

– А хоть колготки новые можно надеть? – не теряю надежды на красоту.

– Надевай, только теплые штаны не забудь сверху. В школе их в мешок для сменки положи.

Вот они – мои меховые трусы: тёплые, холодонепроницаемые! Придется их в раздевалке незаметно стащить с себя, чтобы девчонки не смеялись.

Гордо подняв голову в предвкушении праздника в школе, выбегаю на улицу! Там сегодня тепло и солнечно. Мужчины спешат на работу. Женщины по-особому красивы: реснички, щечки, губки, коротенькие по случаю юбки и высоченные каблуки. Как они на них по снегу и льду передвигаются? Недоумеваю я. Ну, наверное, когда вырасту, тоже смогу, хотя нет! Мне и на коньках-то сложно: все время падаю, а тут… каблучок тоненький, длиненький, как же он их держит? Да еще и бегут они так странно, из стороны в сторону качаясь. Красиво! А вот и мужчины, некоторые уже с цветами. В школу, наверное, поздравлять или на работу…

– Юлька, стой, – слышу я голос соседа Пашки. – Дай я тебе ранец до школы донесу!

– Паш, а зачем? Я его каждый день таскаю, и вроде ничего…

– Да ты что! Сегодня праздник – нельзя сегодня. С праздником тебя, кстати! – Пашка вытаскивает меня из ранца и, смущаясь, впихивает мне в руку гвоздику. – Это тоже тебе, – тихо, себе под нос, говорит он, но всё-таки так, что бы и я услышала.

– Спасибо, – улыбаюсь я и подтягиваю съехавший набок платок, а вместе с ним и сползший хвостик. Видимо, Пашка, когда освобождал меня от тяжести ранца, случайно мою прическу примял.