Острова детства

– Лариска!!! – кричу я что есть мОчи. – Лариска!!!

Она меня не видит и идет со своей мамой мимо парка, в котором мы гуляем с дедушкой и где я качаюсь на качелях. Градус моего отчаяния нарастает: я вижу, что пройдет еще одна минута, и она скроется в парадном своего подъезда.

– Ларис!!! – делаю я последнюю попытку докричаться до подружки и неожиданно для себя прыгаю с взлетевших качелей, проваливаясь в воздушную бездну, в надежде догнать Лариску у дома.

Через секунду я сижу на земле, а еще через долю секунды чувствую удар по голове и вижу испуганные глаза дедушки, который быстро хватает меня за руку и тащит к себе.

Мне совсем не больно и не страшно, только почему-то стало очень тепло голове, и косынка стремительно стала мокрой.

– Пошли скорее домой, – слышу я голос дедушки и не могу понять: чего он торопится? Мне же надо Лариску догнать.

– Эх, дурында, ты чего прыгать-то вздумала? – хватает он меня на руки и по его перепуганным глазам понимаю, что со мной что-то не так, да и косынка какая-то тёплая.

– Дедушка, у меня там что, кровь? – трогаю я рукой голову и смотрю потом на красную липкую ладошку.

Бабушка с утра одела на меня белую косынку с клубничками, а сейчас она из клубничной поляны превратилась в клубничное варенье, наверное. Почему-то именно эта мысль пугает меня: я испортила косынку!

А потом был травмпункт, где заботливая медсестра, делая укол и перевязку, удивлялась моему терпению и отсутствию слёз.

Бабушка в это время пила какие-то капли, которые ей щедро из пузырька налила медсестра, а дедушка все твердил:

– Что ж я Бориске-то скажу? (Борис – это мой папа)

– Да всё же хорошо, дедуль, – успокаивала я его, кивая своей перевязанной головой. А перевязали меня славно, почти как в фильме про Пашку Корчагина. И я уже представляла, как буду играть с мальчишками в партизан во дворе, и все мне будут завидовать: это же не просто разбитая коленка или локоть! Это целый белый шлем на голове! Раненый партизан!

И Сашке – соседу по коммуналке будет, что показать, правда, его шрам можно потрогать, а мой – пока нет.

Но у мамы с папой на этот счёт были другие мысли. И они совсем не обрадовались, увидев меня вечером после работы, а даже наоборот, мама чуть не заплакала, а папа все вздыхал: «как такое возможно?»

– Ну мне ведь совсем не больно! Просто Лариска меня не слышала и не видела, а я хотела с ней погулять, – пыталась я обьяснить свой поступок взрослым.

– Никогда так больше не делай! – осторожно гладила меня мама по бинтам на голове. – Хорошо, что железный болт прошелся наискосок и только чуть-чуть задел…

– А что бы было, если б ни чуть-чуть? – пыталась разузнать я.

– Больница, операция, да мало ли что еще! – начинала сердиться мама.

– Больница… – это плохо, – соглашалась я, – там надо лежать, и скучно, и пахнет лекарствами, и родителей нет. Никуда не годится!

В больнице я никогда не лежала, но мне казалось, что там – именно так.

Я иду по улице детства и слышу голоса моих друзей и подруг – они настойчиво звучат у меня в сердце, вызывая воспоминания. Наконец захожу под арку перед нашим домом, надеясь, что дом не снесли. Невольно закрываю глаза, глубоко вздыхаю и решаюсь посмотреть: вот он – наш двор, где мы играли, росли, ждали родителей с работы, потом все вместе ходили в школу. Маленький, какой же он маленький! А вот и мой дом! В детстве окна моей квартиры на втором этаже казались вознесенными далеко к небу, а сейчас я не понимаю, что произошло: не мог мой дом быть таким маленьким! Окна нашей квартиры, как чужие люди, смотрят на меня своими слепыми безжизненными глазницами.

И тоска наваливается на меня, придавливает своим тяжелым камнем, тоска по ушедшему детству, или скорее тем людям, которые ушли по улице детства во взрослую жизнь, а некоторые – по радуге в самое небо, оставив навсегда след в моём сердце.

Сашка, Димка, Лариска, Машка, где вы?

А ведь скоро день рождение у Димки, и как я с перевязанной головой туда пойду? Эта мысль меня волнует сильнее всего.

Димка – это мой сосед с первого этажа. А я живу на втором. Димка заводила и хулиган немного. Все мальчишки его боятся, а поэтому слушаются. Он сильный и хорошо дерется. Наверное, он мне немного нравится, ну совсем чуть-чуть, и это так здорово, что тетя Люба – Димкина мать – пригласила меня на его день рождения!

Она сказала, что день рождения через три недели. А я никак не могу понять: три недели – это сколько? И все время с этим вопросом пристаю к своей маме. А мама в ответ показывает мне пальцы на двух руках, а потом это еще разок повторяет. Получается, два раза по десять пальцев!

Первые разочарования, первые радости и горести – и это тоже улица детства, широкая, с большим проспектом Надежды, который с годами суживается до небольшого переулка, в который мы периодически ныряем, чтобы набраться сил и воспрять, прикоснувшись к ушедшему теплу.

Мама одевает на меня новое, купленное в центральном универмаге платье. Бинты мне сняли, и мама пытается завязать мне хвостики. Я очень нравлюсь себе в зеркале и, прихватив подарок для Димки, спешу на его день рождения. Все гости в сборе, народу очень много, и Димкина мама сажает меня на единственно свободное место у открытого окна.

Я сразу возражаю, говорю, что боюсь простудиться.

Димка смотрит на меня и громко произносит:

– Если ты такая больная, зачем пришла?

Дети начинают смеяться, а я, запылав щеками и сдерживая слёзы, пробираюсь от окна к двери сквозь сидящих и смеющихся за столом ребят.

Димкина мама ругает сына за грубость, но я уже бегу по лестнице наверх, в свою квартиру, мне стыдно и обидно одновременно. Я должна срочно поговорить с Сашкой – тоже моим соседом: мы живем с ним в одной коммуналке. Я стучу в его дверь. Но никто не открывает, и я вспоминаю, что Сашка теперь в интернате. Что это такое, я не знаю, но приезжает Сашка оттуда только в выходные дни. Его мама – тетя Нина – вышла на работу, а смотреть днем за Сашкой, который перемещается только на инвалидной коляске, некому.

– Ты чего так рано? – удивляется мама моему стремительному возвращению с праздника.

Но я бегу мимо нее в свой уголок за шкафом. Там меня ждет еще один мой друг – голубой щенок, которого родители подарили мне на день рождения.

– Меня прогнали с дня рождения, – жалуюсь я голубому щенку.

Он весело смотрит на меня

– Обещай, что ты его покусаешь! – щенок также весело смотрит на меня. – Эх, ты! – вздыхаю я.

– Давай поговорим, дочка, – слышу мамин голос.

– Давай, – тут же соглашаюсь я и сглатываю комочек в горле. Мне очень нужно поговорить!

– Мам, почему люди смеются над другими? Это же совсем не весело, когда другому плохо.

– Конечно, не весело, но они это делают не думая, – вздыхает мама, – просто потому, что им в данный момент хорошо.

– А мне плохо и стыдно. Но почему я всегда болею? – вдруг спрашиваю я.

– Когда дети растут, они часто болеют. Ты вырастешь, станешь сильнее и перестанешь болеть так часто.

– А когда я вырасту, мам?

– О, это произойдет очень быстро! Ты и сама не заметишь!

– Как это, не замечу?

– Ты заметила, как научилась ходить, как потом стала бегать, есть самостоятельно? – улыбается мама.

– А я что, раньше этого не умела? – искренне удивляюсь я.

И почему-то нам становится весело. И я уже почти простила Димку: ведь, в сущности, он и не так плох – вырастет и перестанет быть грубияном!

А я иду дальше дорогой воспоминаний. Дохожу до соседнего дома и слышу Машкин голос: «А мы на следующей неделе переезжаем!»

– Почему? – спрашиваю я.

– А ты что, не знаешь, что наши дома ломать будут, – как военную тайну выдает мне Машка эту информацию, сделав заговорщическое лицо, выпучив при этом и без того большущие глаза.

– А с нами что будет? Мы-то не переезжаем, – пугаюсь я.

– Ну, не знаю! Ты мне потом расскажи, что тут будет. Я-то уже уеду, – просит Машка.

– А как же я тебе расскажу, где я тебя найду? – удивляюсь я.

– А ведь точно! Это что же, мы теперь не увидимся?!? – на глаза Машки наворачиваются слёзы.

– Выходит, что так! – я тоже готова разрыдаться.

– Я буду приезжать! Папу попрошу, что бы он меня к вам привозил, – обещает Машка, и мы обнимаемся, как будто прямо сейчас расстанемся на веки вечные.

– Вы чего это? – спрашивает вездесущий Димка, появившийся не пойми откуда.

– Машка переезжает, а нас будут ломать, – путанно объясняю я ему.

– Как ломать?

– Вот так, прям с нами! – говорю я

– Не поймешь вас, девчонок, пойду у отца спрошу! – убегает к себе домой Димка.

Дом жив, пока в нем живут люди, наполняя его своими голосами, шумом звонков и открывающихся дверей, смехом, слезами, бесконечными желаниями, как сейчас скажут, – энергетикой. Унылое впечатление производит заброшенный дом, словно одинокий и всеми покинутый старик, душа его еще жива, но изношена до предела и скрипит, как потертая половица или вдруг распахнутая сквозняком оконная рама: звуки есть, но они тревожны и скорее напоминают жалобы. Дом покинут и ненужность его очевидна.

– Мам, а что такое «ордер»?

Мне это слово напоминает слово «орден», ведь ордена вручают, а что и ордер вручают, я узнала от папы. И мне немного смешно: орден – красивый и его можно повесить прямо на рубашку, а от этого ордера-бумажки, какая может быть польза, и зачем его вручать?

– Это путёвка в новую жизнь! – смеется мама.

– А мы по этой путёвке навсегда поедем или как в Крым, на лето?

– Навсегда! У тебя там будет своя комната, и кухня будет только нашей, и ванна с туалетом! – продолжает описывать очевидные преимущества новой жизни мама.

– Это хорошо, но всё равно грустно.

– Ну почему, дочка?

– А как же мои друзья?

– На новом месте встретишь новых друзей!

– Встречу, – повторяю я.

Южный берег Крыма и Черное море – это счастье! И городские родители, лишенные бабушек и дедушек, проживающих в экологически чистых деревнях и летом ждущих к себе в гости внуков, в погоне за солнцем, морем и чистым воздухом стремятся вывезти своих дорогих бледнолицых чад, которые за нескончаемый зимний период: осень-

зима—начало весны, – забыли вкус южных фруктов, к нему, к морю, во что бы то ни стало и во что бы это ни обошлось.

И моя семья – не исключение. Ежегодно мама устраивала зимние переговоры-переписки с таинственной бабой Зоей, имеющей счастье жить в Алупке, в небольшом доме, из которого до моря можно добраться пешком. Каких-то сорок минут! Сущий пустяк! Зато во время пешеходной прогулки мы имеем чистейший воздух южного берега Крыма, в меру увлажненный и приправленный эфирными маслами стройных кипарисов и эвкалиптовых деревьев.

К этому южному счастью мы едем в плацкартном вагоне поезда «Москва- Симферополь», ритмично покачиваясь в такт стучащих по шпалам колес, под позвякивание чайных стаканов, бьющихся о подстаканники и иногда выплескивающих наружу волну черного чая, тем самым своеобразно напоминая нам о конечной цели нашего путешествия: мы едем к Черному морю!

И ни по чем нам мирный храп соседа с верхней полки, разморенного дорогой, с выступившей испариной на толстокожем лице, и его свесившаяся в коридор на уровне лба пассажиров, проходящих в сторону туалета, мозолистая стопа, увенчанная короной из пальцев-колбасок с толстенными ногтями, изъеденными грибком.

На одной чаше весов пассажиров – сила желания попасть в туалет по большой или малой нужде, на второй – препятствие в виде газовой бомбы, норовящей угодить прямо в нос страждущего облегчиться. Мне легко: я маленькая, и юрко пробираюсь внизу между полками, не рискуя встретиться со стопой-препятствием.

У меня другие сложности: удержаться на бултыхающемся из стороны в сторону и источающим зловония унитазе, зажав одной рукой нос, а второй – вцепившись в дверную ручку, постоянно стремящуюся открыться и любезно впустить вовнутрь толпу ожидающих своей очереди в коридоре. Я неловко балансирую, усевшись верхом на клозет, словно наездница в цирке, рискуя либо провалиться в сердцевину зловоний, либо удариться чем придется о раковину.

Мама периодически взволнованно стучит в дверь, интересуясь, как я там, и одновременно напоминая об ожидающих, а я каждый раз отнимаю руку от носа, разжимаю ноздри, чтобы ответить ей, тут же задыхаюсь от нахлынувших запахов и испытываю приступ тошноты.

А за окном вагона пролетают чудеснейшие пейзажи, платформы-остановки с бабульками и дедульками, расставившими свои заманчивые сети с продуктами, предназначенными для изголодавшихся в дороге путешественников, уничтоживших по мере продвижения поезда на юг свой домашний запас провианта, с вожделенными южными спелыми фруктами —мечтой городского жителя. Последние выскакивают из поезда на полустанках, чтобы затариться продуктами и успеть обратно заскочить в поезд, пока он не начал движение, о чем постоянно извещает проводница.

Прибыв в Симферополь, мы пересаживаемся с поезда на рейсовый автобус, который мчит нас к бабе Зое, в прекрасную и долгожданную Ялту!

Баба Зоя деловито встречает нас на пороге дома, жалуясь на рост количества отдыхающих летом горожан и на недостаток места в ее домике, кивая головой в сторону новых пристроек к дому – сараев без окон, которые мы уже заметили на подходе к ее дому.

Помимо заранее оговоренной в переписке оплаты за жилье мама щедро высыпает на стол перед бабой Зоей московские гостинцы: пару палок колбасы, несколько банок тушенки, россыпи дефицитных конфет, которые строго, поштучно, выдавались мне в дороге.

Баба Зоя вмиг сметает дары волхов со стола в непонятно откуда появившийся пакет и протягивает нам ключи от дома, от маленькой каморки с одной кроватью и раскладушкой, но с целым окном, за которым виден уголок ее сада!

«Да, осталась последняя комнатка в домике, да, потому что еще зимой списывались, ага, удобства во дворе, мыться раз в неделю по очереди, знаете же, что у нас, у крымчан, вода – дефицит, не то, что в ваших московиях. Ну ничего, море-то зачем? И так чистыми будете. И после восьми вечера никуда! Дом я закрываю. А что делать? Народу понаехало разного из городов ваших, хулиганят, а вы уж тут не шумите, потихонечку живите. Да, за ребенком своим следите – в саду ничего рвать нельзя! Баба Зоя все на базар несёт, вот там и купите. Ой, бледненькая-то какая она у вас и худющая, не больна ли чем? Нет, ну и хорошо! У нас загорит и оздоровится. К нам поэтому все и едут ваши, из городов, чтобы здоровья набраться, воздухом нашим подышать, в море нашем искупаться. Желающих много, мест все меньше, приходится строить и достраивать (баба Зоя еще раз кивает головой в сторону сарая), а это тоже затраты! Вот и крутимся. А ведь это в конечном счете – забота о вас, что бы отдыхалось вам хорошо. Ну, и вы видите себя смирно, тихо и отдыхайте. За здоровьем же приехали». Закончила баба Зоя свой монолог, в который моя мама успевала вставлять лишь утвердительные кивки головой.

Баба Зоя, баба Зоя… и где теперь она, наша крымская баба Зоя?

Мир детства – прозрачный и кристально-чистый, резонансный к любому прикосновению: нежному и грубому, – стремительно меняющийся в своих крайностях от неудержимого смеха до самых искренних слез негодования, в котором сказка и быль настолько переплетены между собой, что можно одновременно оказаться в двух реальностях: настоящей и выдуманной. Только в детстве можно поиграть со своими любимыми книжными героями, напроказничать с Карлсоном и улететь на Луну с Незнайкой, а потом вернуться на ракете домой, чтобы позавтракать в их веселой компании. Только в детстве деревья высокие, улицы широкие, а дороги бесконечные и все-все кажется огромным!

Воспоминания о детстве всплывают в нашей памяти фрагментами – волшебными островами, образующими целый Архипелаг, в котором все части связаны между собой солнечной разноцветной радугой. И мы бежим по этой радуге от острова к острову, чтобы, напитавшись солнечным теплом, вернуться обновленными и безвозвратно повзрослевшими…