Через год мы уже организовывали концерты начинающих и матерых рок-групп по всему нашему региону. Мы брали в аренду спортзалы многоцелевого назначения, концерты собирали толпы посетителей. Мы планировали даже выйти в формат open air. Это было бы удивительно легко, особенно когда погода позволяла порхать летом от дискотеки на вечеринку или с рок-концерта на шоу под открытым небом с огромным количеством желающих утонуть в грохочущей музыке и приглушенном свете, неумело, но по-юношески уверенно чертящем свои причудливые фигуры и фантасмагорические переплетения теней темными пьянящими молодыми ночами. В моей жизни все клокотало, кипело, бурлило, стремительно менялось, как кадры заводного приключенческого фильма.
На одной из таких вечеринок в мою жизнь вошла маленькая хрупкая Ада. Она вошла в мою судьбу жестким и уверенным танцем – «два шага вперед и один назад». Она перекроила мои взгляды на жизнь, мои ценности по своим лекалам, отрезала все, что ей не подходило по фасону и размеру, остатки сметала наживую белыми нитками, выкинув ненужные ей пестрые лоскутки моих беззаботных дней в корзину с грязным бельем.
Мы поженились в холодном январе. Я принял решение о нашем зимнем браке только для того, чтобы моя дочь Сабрина родилась в настоящей семье и носила мою фамилию. Предстоящее появление Сабрины на свет дарило мне надежду, что все будет хорошо, что все обязательно будет хорошо. Ведь иначе и быть не может, когда в семье появляется малыш. Я свято верил в это до последнего дня нашего брака. Но уже тогда, во время январской свадьбы, меня ни на минуту не отпускало чувство, что что-то идет не так, что сценарий моего фильма жестоко нарушен. Мой внутренний голос упрямо твердил: «Остановись!» Но было поздно что-то менять. Мой внутренний голос никогда не обманывает меня. Моя интуиция, взращенная свободным и легким ветром на альпийских лугах, на фоне могучих гор, вселяющих наивное вселенское доверие к миру, мое чутье, впитанное в детстве с топленым коровьим молоком, мой инстинкт самосохранения и сохранения устоев семьи отказывались верить в происходящее. Они щетинились, как шерсть обреченного и загнанного в угол зверя, но не могли противостоять жесткой воле моей маленькой хрупкой жены Ады, крушащей все на своем пути и превратившей нашу совместную жизнь в ад.
Холод этого свадебного дня, пронизывающий до костей, остался со мной надолго, на все 25 лет нашего брака. Эти 25 лет брака протекли сквозь мои пальцы, оставив только мо́кроть воды на озябшей ладони. Этот поток сточной ледяной воды, обрушившийся на меня, долгие годы приводил мое сознание в пульсирующий озноб, до гусиной кожи по всему телу. Я долго не мог выгнать этот пронизывающий свирепый холод ни из своего дома, ни из своей души.
За несколько лет нашего брака Ада смогла рассорить меня с моими лучшими друзьями, с коллегами по работе, с соседями и знакомыми. Она пыталась переломать и перекроить отношения моих родителей. Острыми портняжными ножницами она срезала все живые нити, соединявшие меня с моим миром, моим детством, моими мечтами. Я благодарен Аде за эти 25 лет: она родила моих чудесных детей и научила меня тому, как не надо строить отношения в семье.
Прошли первые пять лет. В тот пресный морозный день, играющий на моих нервах заезженной пластинкой, я был, как обычно, в своем офисе на центральной улице Замочково, готовился к переговорам с поставщиком, разбирал и оплачивал счета, планировал детали установки спутниковой антенны в ближайшую неделю. Еле живая электрическая спираль моей души сжалась в комок от холода, но была накалена до предела послеобеденным разговором с Адой. Через витрину офиса, стильно оформленную к Рождеству, краем глаза я заметил машину отца, резко затормозившую прямо у входной двери. Он ворвался в офис – колокольчик взвизгнул, экраны телевизоров дрогнули. Отец дрожал всем телом, руки его тряслись; он бросил на мой рабочий стол письмо.
– На, читай, сынок! – еле выдавил за день постаревший отец и в изнеможении обрушился на диван.
У меня резко кольнуло под ложечкой, когда я развернул письмо и узнал жесткий почерк Ады. Слова обрушились на меня мелким щебнем, булыжниками скал, глыбами снежной ледяной лавины, вспугнутой пушечным выстрелом с вершины горы и со всей силы несущейся вниз, круша все на своем пути. У меня закружилась голова, мой офис завертелся у меня под ногами.
Гертруда и Курт, прошу вас больше никогда не передавать Сабрине таких ужасных подарков, как в прошлый раз! Странная гитарка, что вы подарили, просто невыносима. Я ее возвращаю, если вам надо, играйте на ней сами. И еще: я больше не хочу видеть вас в своем доме! Ада
Письмо было четким, понятным, однозначным и не требовало ответа. Мой живот туго стянуло нервами, желудок скрутило в узел непрекращающимся спазмом. Это было начало конца моего мира. Это было крушение.
Я ошибся. Я не вернулся сейчас же из офиса домой, я не потребовал у Ады открытого разговора, я не остановил этот несущийся под откос поезд, в котором сидела моя семья.
Я ошибся.
От двери моего офиса до двери моего дома, где находилась Ада, всего 25 шагов. Я не нашел в себе сил пройти эти 25 шагов домой, чтобы немедленно разрешить ситуацию. Я проводил убитого горем отца, я продолжил разбирать деловые бумаги и счета, я закончил планировать установку антенны.
Я ошибся.
Нет, я даже не стукнул кулаком по столу за ужином. Я просто сам приготовил себе еды и зажевал свой нехитрый ужин прямо в офисе.
Эти 25 непройденных тогда шагов превратились в 25 лет непрекращающегося ни на день кромешного ада нашей совместной жизни. Я благодарен Аде за этот ад: она научила меня выживать на грани фола, осторожно ходить в собственном доме по лезвию ножа, проживая каждый день так, будто на карту поставлена вся жизнь.
Ада работала в детских яслях воспитательницей. Эта будничная история случилась в январе, через год после свадьбы, когда Сабрине еще не было и года. Малышка сидела в гостиной, на детском стульчике, неуклюже раскачивалась, хлопала в ладошки, что-то лепетала, тянулась к бутылочке с яблочным соком, но категорически отказывалась съесть хотя бы ложку кабачкового пюре, которым пыталась накормить ее Ада. И вдруг Ада со всего размаху ударила мою малышку по голове. Лучше бы она ударила меня! Голубые, как васильки, глаза Сабрины на секунду расширились от ужаса. Внутри меня что-то надорвалось, оборвалось, взорвалось, выстрелило.
Я ошибся.
Бежать! Бежать из дома прочь! Мне хотелось схватить рыдающую Сабрину, вызволить ее из этого ада и бежать. Но бежать было некуда. Вокруг Замочково распластались безбрежные, заледенелые от лютой стужи поля и луга; январская изморозь жестоко накрыла жухлые останки прошлогодней травы. Этот колючий холод захватил в двадцатипятилетний плен и мою душу.
Прошло много таких холодных, беспросветных лет моего брака. 1991 год принес еще одно потрясение. Холодным зимним утром к моему офису, ставшему к тому времени достаточно известным в нашем регионе, подъехала мама, чтобы передать письмо из Берна.
– Мартин, сынок, извини, что я без предупреждения, но это, кажется, срочно! Смотри, что они тут тебе из Берна пишут! На старый адрес прислали, вот я тебе письмо и привезла. Извини, не удержалась, распечатала, прочитала. Кто бы мог подумать, что тут, в Швейцарии, может случиться такое? Помнишь, в позапрошлом ноябре была публикация доклада Парламентской комиссии по расследованиям об отмывании денег? Все газеты, теле- и радиоканалы только и говорили о скандале с найденными досье швейцарских спецслужб, – взволнованно трепетал ее голос.
– Да, помню, мама, – спокойно ответил я.
– Помнишь, Мартин, была еще в позапрошлом ноябре публикация доклада Парламентской комиссии по расследованиям о телефонном разговоре между министром юстиции Элизабет Копп и ее мужем? Она тогда еще предупредила мужа о начале расследования об отмывании денег и посоветовала ему выйти из совета директоров подозреваемой компании? – продолжал трепетать голос мамы.
– Да, конечно, мама, – я совсем не понимал, какое отношение это все может иметь ко мне.
– Этот телефонный разговор в конечном итоге привел к отставке первой женщины – федерального советника! Помнишь? А потом этой Парламентской комиссии было поручено провести и общее расследование по всему департаменту в целом, а потом и Генеральной прокуратуры, и Федеральной полиции? И они случайно обнаружили огромную коллекцию досье и карточки в алфавитном порядке, помнишь? Ты помнишь, Мартин? – встревоженно щебетала мама.
Я был занят рабочими вопросами, и слова мамы воспринимал очень поверхностно. Да и какое мне дело до политических событий, когда тут в семье каждый день… Кроме того, в голове у меня притаилась и раскручивалась одна шальная идея: а что если попробовать установить эту спутниковую антенну на грузовую.
– Мартин, более 900 тысяч человек в Швейцарии были под постоянным наблюдением.
– Хорошо, мама, спасибо тебе за письмо, я обязательно прочитаю его, только позже, хорошо? Положи его, пожалуйста, в наш почтовый ящик. Давай я приеду к тебе сегодня после обеда на кофе, договорились?
А через полчаса маленькая хрупкая Ада огнедышащим вулканом ворвалась в мой офис, втиснув в комнату безграничное напряжение сталкивающихся тектонических плит ее жилистого, крепко сбитого тела – его как будто приводили в движение теплогравитационные течения мантии земли. Это бесцеремонное вторжение в плотный график моего рабочего дня, превратившееся уже в устоявшуюся традицию в нашей совместной жизни, не предвещало ничего хорошего.
– Ну, смотри, что тут тебе пришло из Берна! На, читай! Куда ты вляпался опять, тупой баран?
Мое тело, натренированное такими регулярными налетами и внезапными набегами, как обычно, осталось спокойным снаружи. Но внутри, где-то в области живота, нагнеталось нечеловеческое напряжение между точками А и В электрической цепи натянутых до предела нервов, электрическое поле в 25 шагов между офисом, ставшим за долгие годы моим укрытием и спасением, и домом, превратившимся в душную клетку. Это было адское, нестерпимое напряжение, готовое разорваться миллиардами электронов, отнятых у атомов и стремящихся притянуть миллиарды других таких же электронов, выдрать их с корнем из моей накаленной до беспредела души. Мой внутренний вольтметр зашкаливал. Разность потенциалов была настолько очевидна, что предпринимать что-либо просто не имело ни малейшего физического смысла. Электрическое поле пришло в неистовое движение. Ни материал проводника, ни подключение нагрузки, ни температура больше не оказывали никакого влияния на это напряжение, ставшее запредельным.
– Доброе утро, Ада. Ты уже позавтракала? Что написано в письме? – спокойно спросил я.
Казалось, что мое внутреннее спокойствие вызвало у Ады еще больший приступ ярости.
– Там написано, что на тебя есть досье в Берне. И что каждому разрешено запросить и проверить личную информацию в досье. Ее многие годы собирали спецслужбы! Что ты там натворил, безголовый идиот? – голосила Ада.
Воздух судорожно сжался. Мое сердце подкосилось, защемленное компрессией. Силовое воздействие разрушительной энергии привело к уменьшению объема воздушного пространства, атмосферное давление подскочило, температура каждого нового слова повышалась. Ада, стоящая в рамке стеклянной входной двери офиса, внезапно сделала несколько шагов к моему столу, где я сидел с горой рабочих бумаг. Я спокойно привстал. Расстояние между нами резко начало сжиматься, стягиваться, скручиваться в упругую пружину. Маленькая хрупкая Ада собрала свои крепкие жилистые руки в кулачки. Я снова сел в кресло. Тектонические плиты, движимые высвобождаемой энергией ее тела, рвались наружу, на свободу. Я отложил в сторону ручку и в изнеможении опустил ладони на холодную и гладкую поверхность стола. Я видел, как Ада, словно в замедленной съемке, тягуче приближалась ко мне, ее мускулистые руки с маленькими стиснутыми кулачками взмахнули в воздухе, как крылья грозной хищной птицы, готовящейся взлететь. Теперь между нами была лишь пара шагов.
– Ада, я сделаю запрос и узнаю, что они там насобирали про меня в досье, – медленно, размеренно и твердо ответил я.
Внезапно пружина расслабляется, атмосфера разряжается. Ада бросает мне испепеляющий взгляд, силы которого могло бы хватить на вспышку света от электрического разряда грозы, и выбегает из офиса. Воздух стремительно разжимается, но молнии еще долго искрят в обесточенном пространстве. Я остаюсь на обед и ужин в офисе, глотаю холодный бутерброд, возвращаюсь домой лишь за полночь. В доме тихо.
…И снится мне, как будто я снова маленький, мне лет пять или шесть, и мы с мамой Труди и папой Куртом в Венеции. Весна. Апрель. Я кормлю итальянским хлебным мякишем бесстыжих священных голубей на площади Святого Марка. Потом мы плывем на длинной гондоле с ее вечным гондольером, получившим свою профессию в подарок по наследству и рассказывающим нам легенды этого прекрасного города, где сбываются все задуманные мечты. Мы медленно проплываем под мостом Риальто, мама и папа смотрят друг на друга и улыбаются. Наш гондольер рассказывает об алой розе, символе вечной любви в Венеции.
– Сегодня как раз 25 апреля! – удивленно щебечет мама, вопросительно глядя на папу.
– Да, сегодня в Венеции день влюбленных! – тараторит балагур-гондольер.
– Это мой маленький подарок для тебя! – Папа протягивает маме жестяную табличку «По средам закрыто». – Дорогая Гертруда, теперь мы сможем еще больше времени проводить вместе, бродить по холмам, путешествовать, ходить в горы.
– Милый Курт, это самый лучший подарок, который ты мне когда-либо дарил! – Мама улыбается, на глазах ее блестят слезы радости.
Я ничего не понимаю в этом разговоре и больше не слушаю их, а просто восхищенно разглядываю бесчисленные водные такси, яхты, прогулочные катера и теплоходы, ожидающие своих туристов. У меня настоящий теплоход! Папа купил мне в подарок игрушечный кораблик! Я гордо несу его перед собой, его огоньки горят, мерцают и отражаются в вечных венецианских каналах. Как только мы вернемся в Замочково, я сразу же испробую его в нашем ручье. Я верю, что теплоход обязательно поплывет!
Прошло много холодных лет. Не стало отца. Крепкий лед наших отношений с Адой все же дал глубокую трещину. Я балансировал на льдинах, раздираемых мощным глубинным течением бурлящего потока, пытаясь удержаться на плаву, пытаясь собрать их воедино, пытаясь скрепить то, что удерживать уже не было никаких сил. Мне было некуда отступать. За моей спиной были дети. В январе 2008 года мы поехали с Адой в «Икею» купить новую кровать для шестилетней Алины. Уже в магазине я почувствовал легкий дискомфорт в животе, а затем резкий жесткий спазм пронзил спину и скрутил все мое тело. Сначала легкий озноб, а затем ледяная лихорадка сковала мне спину, ноги, руки, я не смог сесть за руль.
– Вечно с тобой одни проблемы, даже в магазин съездить нормально не можешь, – процедила сквозь зубы Ада.
Приехал мой знакомый, забрал нас, а потом отвез меня к домашнему врачу.
– Все будет в порядке, не переживайте, господин Либгут, все показатели крови в норме, – сказал мне наш приветливый врач.
– Спасибо, вам, господин Капеллер, вы меня успокоили, – с облегчением выдохнул я.
– Вот вам антибиотик на неделю, два раза в день, утром и вечером. Диета, продукты с низким содержанием клетчатки и побольше пейте воды, два литра в день уже хорошо. Спокойная жизнь и никакого стресса! И, конечно, обращайтесь к нам при необходимости. Что еще я могу сделать для вас? – спросил меня доктор Капеллер.
Он действительно ничего больше не мог для меня сделать. Если бы его естественные правила были так просты в исполнении! Но я верил, что все будет хорошо.
Я ошибся.
Уже через несколько месяцев, воскресным апрельским вечером, часов в 11, пронзительная острая боль в правой части живота проткнула меня насквозь. Я дополз на четвереньках до дивана в гостиной. Дети были на каникулах у родителей Ады. Я попросил Аду позвонить врачу «скорой помощи».
Она нехотя набрала номер, недовольно бубня, что завтра у нее рабочий день и ей надо спать. Рано вставать в ясли.
Женский голос на другом конце трубки, казалось, был не особо рад ночному звонку. Я не помню, что убедило ее приехать к нам домой.
О проекте
О подписке