Глава 6

Переступая порог родительской квартиры, сердце нещадно щемило. Выключенный свет в коридоре. Пустота. Тишина, пугающая своей насыщенностью в привычном облике, до мелочей знакомых комнат, в миг ставших чужими. Утратившими свой уют, ощущение покоя, наполненности.

Привычный аромат, вещи отца на полках вызывают очередной приступ боли. Пронизывающей насквозь тонкой, острой иглой.

– Надеюсь, ты не будешь против, если я останусь? – уточняет Павел, проходя в глубь квартиры и попутно зажигая в комнатах свет.

– Боитесь, что я натворю глупостей? – безразлично следую за ним в сторону кухни.

– Боюсь, – вторит в ответ. Опускает руки от отодвинутой в сторону шторы, занавешивающей окно, выходящее вглубь двора.

– Постелю вам в зале, – сообщаю отрывисто, еле волоча ноги в сторону ванной. Желая смыть с себя усталость вкупе с гаммой столь неприятных, давящих впечатлений и эмоций этого дня.

Вода мгновенно дарит успокоение. Жаль, что его действие длиться совсем не долго. Мысли не исчезают полностью, словно пена в водосточной трубе, растворяющаяся под струями душа.

– Станет легче, – шепчу себе в сотый раз, словно мантры.

Натыкаюсь взглядом на принадлежности отца… Слёз уже нет. Вместо них по щекам текут чистые струи, а губы заходятся дрожью, выводя, заезженной пластинкой, одну и ту же фразу:– Прости меня… Пожалуйста…

Когда я вышла из ванной в квартире царила полнейшая тишина. Я бы подумала, что Павел уехал, да обратила внимание на плотно прикрытые двери зала. Свет потушен. Видно с ночевкой он вполне разобрался сам.

Моя комната встретила хозяйку ощущением гнетущей тоски. Всё вокруг выглядит так же как и минувшим утром и, в то же время, прежним уже не является. Фотографии на выступах книжной полки неизбежно притягивают взгляд, изображая бесценные моменты, которые больше не повторить. Улыбка отца, застывшая на лице в одном из снимков. Добрая, ласковая и такая редкая, родная… Понимаю руку, проводя по стеклу рамки кончиком пальца.

– Прости меня… Пожалуйста, – голос срывается на жалобный писк, хотя и звучит шепотом. – Я так сильно тебя люблю…

Превозмогая душевную боль, стараюсь закрыть перед глазами всплывающие в памяти картины воспоминаний, касаемых отца. С трудом отвожу взгляд от его глаз, запечатленных на фото. Таких же живых. Видящих меня насквозь. Обдающих неизменным теплом… Кажется, продолжи я смотреть в них ещё с пару минут, строгость уйдёт, словно поднятый занавес и он, с улыбкой на губах, подмигнет мне, произнеся особым тоном:

– Кристюш, всё будет хорошо…

Безвольно двигаюсь к окну в желании запахнуть плотные шторы. Приоткрываю створку, наполняя комнату свежим воздухом. Или же избавляясь от обеденного запаха, навивающего болезненные воспоминания. Не могу дать отчёта в том, что именно тянет меня к окну в данный момент, мотивируя действия.

С улицы доносится убаюкивающий звук шелеста молодых листьев. Сжимая пальцы на кромке подоконника, опускаю взгляд вниз, упираясь в припаркованный буквально под окнами черный автомобиль с зеркальными номерами. Не думая, разжимаю пальцы, глубоко выдыхая, вытаскиваю из кармана пушистого халата телефон. Набираю короткий, простой для запоминания номер. Панель автомобиля, сквозь стекло, издает приглушенный свет и в темноте тонировка вовсе не скрывает присутствие водителя. Почему-то я уверена, что сейчас это место занято не Кириллом, а именно хозяином джипа. Возможно, в этот момент он слушает музыку или пьёт крепкий кофе. На часах уже за полночь. Как и Павел считает меня ненормальной? Считает, что я способна отворить окно, выйдя в него вместо двери или натворить что похлеще? Для чего ему дежурить возле моего подъезда? Неужели до него не доходит, что своим присутствием здесь он делает мне только хуже? Впрочем… Я не уверена, что люди подобного склада ума, образа жизни и прочее, прочее, способны задумываться о чужих чувствах.

– Убирайся отсюда, – произношу безжизненно, едва первый гудок сменяется сосредоточенным: – Да.

– Я могу помочь, – парирует уверенно, не обращая внимания на мои слова.

– Точно, – бросаю устало усмехаясь. – Совсем забыла, что имею дело с великим и всемогущим! Хочешь помочь? Так верни мою жизнь! Отмотай назад до того дня, когда ты в ней появился и сотри напрочь все следы своего в ней присутствия!

Глубокий выдох, звучащий в трубке рефлекторно заставляет понизить голос до минимума, отчужденно произнося:

– Что молчишь? От смерти не откупиться даже всеми твоими деньгами? Так?! Значит ни черта ты не можешь… Убирайся прочь в свою беспроблемную жизнь.

Вытираю, скатывающиеся на губы слёзы, в сердцах выпаливая на едином дыхании:

– Ненавижу тебя! Ты последний в списке из тех, к кому бы я обратилась за помощью!

– Главное, что я в нём есть, – доносится из трубки резкое и напряженное. – Соболезную, – произносит совсем другим тоном, которого я прежде не слышала и обрывает разговор.

С пару минут всё так же стою у окна, отчуждённо смотря в окна дома напротив. Точно опомнившись, резко задергиваю шторы, наспех скидывая одежду. Выключаю свет.

– Всё произошедшее сегодня не более чем плохой сон, – убеждаю себя, закрывая глаза.

Проваливаюсь в забвение за считанные минуты, кажется, во сне тоже плача. Видя тоскливую улыбку на неподвижных красивых губах отца. Снисходительный, понимающий взгляд, точно прощающий все прегрешения. Серьезный, строгий и нежный одновременно. Присущий лишь одному человеку, поистине любящему меня…

Утро не принесло облегчения. Самочувствие было такое, словно из меня высосали все жизненные силы. Неспешно поднявшись, первым делом подхожу к окну. Распахиваю шторы, зажмуривая глаза от яркого солнечного света. Необычная погода для Питера, большую часть начала лета, пребывающего под занавесом плотных кучевых облаков. Природа вокруг словно радуется чему-то, благоволит, а я, бросив мимолетный взгляд на опустевшее парковочное место, иду выбирать из своего гардероба темный наряд, более-менее соответствующий трауру.

Выхожу из комнаты на запах свежеваренного кофе. Без улыбки приветствую Павла.

– Как спалось? – произносит взволнованно.

– Скверно, – отвечаю честно, наливая полную кружку. – Вы звонили в больницу?

– Да, – поджимая губы, отводит глаза. – Они ввели Марину в состояние искусственной комы. Говорят, организму так справиться проще, миновав сложный период и излишние переживания.

– Чем маме можно помочь? – роняю тихо, сверля взглядом на столе одну точку.

– Всё слишком сложно, Кристин… – затихает, глядя на меня с толикой жалости и сочувствия. – В ближайшие дни потребуется еще одна операция, я постараюсь обо всём договориться… в специализированной клинике…

– Вы нашли реквизиты в документах папы? – уточняю, безвольно кивая. Дверь в кабинет по утру оказалась не плотно прикрыта и, уж если я не брожу по квартире ночами в бессознательном состоянии: там был Павел.

– Нет, – отвечает неловко. – И это усложняет сложившуюся ситуацию. На счетах твоего отца должна быть весомая сумма, способная погасить все расходы на лечение и реабилитацию Марины. Имея доступ, ты вполне могла бы воспользоваться деньгами в ближайшие дни. Пусть это и не вполне законно… В худшем случае, как сейчас, будет потеряно время, которого нет, – опускает глаза, искривляя линию губ. – Ты вступишь в права наследства спустя полгода. Моих сбережений хватит на начальный период, а дальше придётся ломать голову над тем как собрать оставшуюся сумму.

– Сколько? – произношу отчужденно.

– Не знаю, – отвечает правдиво. – Десятки тысяч.

– Вы не о рублях? – нервно усмехаюсь, получая в ответ скоропостижный кивок головы.

– Володя не оставил завещания. Это бы облегчило ситуацию. Да он и не думал…

Грузно выдыхаю, слыша обрывистое:

– Прости. Знаю как тебе больно. Мне надо ехать.

Не объясняя, куда и зачем, поднимается из-за стола, направляясь к двери.

– Я с вами, – заявляю безапелляционно. Отчетливо понимая, что останься я дома одна – сойду с ума от терзающих мыслей. Молча кивает, пропуская вперёд.

Выходя из подъезда, отчаянно пытаюсь внешне создавать иллюзию покоя. Сажусь в автомобиль Павла, боясь спросить, куда лежит наш путь.

Первая точка маршрута. Серое одноэтажное здание, словно спрятавшееся за высокими корпусами больницы. Скрытое от лишних глаз густой посадкой кустарника. Невзрачное и пугающее. Вызывающее приступ животного страха с каждым метром приближения к настежь открытой железной двери парадного входа.

– Тебе лучше подождать здесь, – напряженный тон не скрывает спрятанного в нём волнения и беспокойства.

– Я смогу, – делая шаг вперёд, задерживая дыхание, вторгаясь в безликое пространство, отделанное кафелем и пропитанное насквозь формалином.

Происходящее последующих двадцати минут кажется сущим кошмаром, глубоко поселившимся в сознании. Ты помнишь урывки действий, слов. Тщетно пытаюсь отвлечься и забыть об увиденном.

– Это не он, – едва не кричу, вцепляясь в руку Павла до хруста на пальцах.

Безжизненное, израненное тело, лежащее напротив меня, кажется, имеет лишь небольшое внешнее сходство с моим отцом. – Это не он, – твержу в который раз, выведенная Павлом на воздух.

– Ты сможешь это принять, милая, – гладя меня по спине, сдерживая застрявший в горле крик. – Должно пройти время.

– Не хочу помнить его таким, – монотонно качаю головой, вырываясь из теплых рук и двигаясь в сторону машины.

Заключение о смерти, вместе со свидетельством, точно нарочно попадаются на глаза, притягивая взгляды к приборной панели. Вздрагиваю в очередной раз, наткнувшись на них. Поспешно убираю документы в бардачок, подальше от глаз. Пытаясь не думать, что написано на этих плотных листках.

"Куда теперь?", хочу спросить и молчу, ожидая остановки в конечном пункте. Лучше не знать. Проще не знать.

– Спасибо, – произношу, искоса глядя на Павла. – Одна бы я ничего не смогла.

– Это мой долг, – поджимает губы, не отрываясь от дороги. – Думаю, для моих детей твой отец сделал бы тоже самое.

Отделение полиции, находящееся почти на окраине района. Хмурые лица вокруг. Должные внушать доверие, а действующие с точностью до наоборот. Настораживающие. Отталкивающие.

– Необходимо написать заявление, – точно оправдываясь, произносит Павел. – Решить, что делать с машиной… – кривится, поправляясь. Тем, что от неё осталось.

Проходим внутрь, предъявляя паспорта. Плутаем по коридорам и этажам многослойного здания. Тучный следователь с наметившимся брюшком и ранней залысиной, точно делая одолжение, приглашает в нужный нам кабинет. Монотонные разговоры. " Подпишите здесь… поставьте дату… С моих слов записано верно…"

Не думая, исполняю указания, ощущая себя словно накаченная наркотиками. Пустой. Недопонимающей смысла происходящего. Желающей выбиться из этой гонки сопротивления. Опустить руки. Остановиться.

– Кристина Владимировна, вы будете требовать на суде ужесточения меры наказания для виновника ДТП?

Недоуменно смотрю на него, смутно понимая происходящее.

– Вам надо подписать эту форму, – недовольно произносит мужчина напротив, не удостаиваясь моего ответа.

Павел сдержанно забирает бумаги, обещая ознакомиться с ними позже.

– Вам необходимо видео для суда? – обращается к Павлу, поняв, что разговаривать со мной бесполезно.

– На том участке дороги имелись камеры? – осведомляюсь пересохшими от волнения губами.

Молча поворачивает экран компьютера в мою сторону, щелкая мышкой по чёрно – белому изображению. Обычное движение. Я узнаю этот отрезок трассы. Три, максимум пять километров от дачи Вани. Молниеносно обгоняющая форд девятка. Узкий участок дороги. Перекрытая правая полоса под ремонтные работы. Замираю, не дыша. Вылет лихача на встречку. Фура, пытающаяся уйти от лобового столкновения резко подает вправо, не рассчитав, что тому, кто находится на второй полосе абсолютно некуда деться… Она буквально сметает в кювет машину отца, более не появляющуюся в радиусе действия камер после лихого маневра водителя девятки.

Сглатываю, отводя глаза от монитора.

– Воды? – хрипло уточняет мужчина в форме.

– Нет, спасибо, – отвечаю дрожащим от волнения голосом. Поднимаясь с места, молча следую в сторону двери.

– Этот пацан получит своё, – точно ободряюще кидает в догонку служитель закона.

Замирю в дверях, едва не врезаясь в Павла, идущего сзади след в след. Поворачиваюсь назад, обреченно уточняя, сама не понимая для чего мне нужна эта информация.

– Сколько ему лет?

– Восемнадцать, – доносится глухо.

Не комментируя, ухожу прочь, ловя себя на мысли, ввергающей в большее отчаяние. "Ещё одна сломанная жизнь…"

Случайность, обернувшаяся трагедией. Цепная реакция, начавшаяся с мимолетного события, вскользь брошенного слова… Виновник всего произошедшего, словно по заказу, предстает перед глазами. Слава Богу, лишь картинкой, посланной подсознанием в мысли, иначе моя психика не выдержала бы измождения, излившись на него выплеском эмоций последних дней.

Когда я успела запомнить его в мельчайших деталях? Так, что по памяти, имея подобный талант, легко могла бы написать точный портрет… Зачем я позволяю ему бессовестно вторгаться в мои мысли? Захватывать сознание неразбавленной горечью, злостью. Неутолимым желанием высказать всё, что я чувствую. Сковывать тело яростью и, одновременно, страхом, подгибающим колени в ощущении его присутствия рядом. Наверное, всему можно найти оправдание. Особенно тому, чего не понимаешь, боишься. От чего отчаянно бежишь.

Похоже в моем случае это фактор самозащиты. Проще думать о нём, забивая дыры мыслями о самодовольном идиоте, возомнившем себя центром вселенной, чем о событиях минувшего дня.

Чёрт! Кусаю губы, ощущая свою вину. Не так в подобной ситуации должна вести себя примерная дочь.

– Прости меня, папуль, – шепчу одними губами, оказавшись на улице. Облегченно выдыхаю, понимая, что Павел отстал и не способен разглядеть безумия, охватывающего меня с головой.

– Куда теперь? – дождавшись своего спутника, уточняю нейтрально.

– Совещание акционеров. После мне необходимо уладить всё с погребением… Тебе лучше вернуться домой. Бледная, точно смерть, – резко заминается, видно осознав нелепость сравнения. Поспешно извиняется, заключая:

– Похороны завтра…

Стискиваю зубы до боли, не зная, что на это сказать, жалобно произнося:

– Отвезите меня к театру. Заберу машину и поеду в больницу.

– К Марине не пускают, – с сожалением во взгляде проговаривает медленно, точно боясь ранить словами. – Не стоит тебе садиться за руль. Я попрошу водителя пригнать машину к дому.

Молча заводит мотор, двигаясь в противоположную фабрике сторону. С минуту сижу, задумавшись. Может, стоит его развернуть, появившись на собрании? Ведь в ближайшее время мне тоже придётся его посещать… А если… Баженов будет там? Обязан быть. Следовательно, мне стоит держаться подальше. Нельзя портить репутацию отца, а за свои слова и поступки, под этим язвительным взглядом, сейчас я вовсе не могу отвечать.

Павел доставил меня до больницы в кротчайшие минуты. Его сосредоточенность на деле и, не подвластность эмоциям, поражали. Ранее мне не приходилось видеть его таким. Привычный милый толстячок, с лукавой улыбкой чеширского кота, канул в прошлое. Предо мной оказался сильный мужчина, способный взять на себя мои неприятности. (Отвратительное слово в этой ситуации, но…). Он отъезжал, а я, отвернувшись к шлагбауму, вновь расплакалась, видя в его поведении своего отца.

Как и предполагал Павел, в палату меня не пустили, сославшись на внутренние правила поведения в отделении реанимации. Приткнувшись в угол у двери, исходя внутренней дрожью, я изредка отвечала на вопросы появляющегося в поле зрения медперсонала. Тихо плакала и чего-то ждала.

Не знаю, сколько времени просидела, молча перебирая в памяти моменты прошлой жизни. Казало бы недавние события, минувшие, по ощущению, слишком давно. На меня всё реже обращали внимание. Будто мне удалось слиться с безликой серостью больничного коридора. Не выделяться на фоне редко стоящих лавочек и многочисленных закрытых дверей.

– Вам нет смысла изводить себя, – послышалось сбоку.

Плавно поворачиваю голову, замечая материализовавшегося ниоткуда врача.

– Езжайте домой.

– Позвольте мне… хотя бы взглянуть на неё… Пожалуйста, – произношу на выдохе, заливая ворот рубашки слезами.

– Не положено, – отвечает с долей сочувствия.

– Пожалуйста, – вторю, поднимаясь с холодного пола. – Скажите сколько… Я заплачу…

Поджимаю губы, видя его искривившееся лицо.

– Ваш знакомый внёс достаточную сумму на счёт клиники, для проведения должного лечения.

– Когда ей станет лучше?

– Это сложный вопрос. Мы делаем для этого всё возможное.

– А…, – замолкаю, слыша слегка приглушенное:

– Приходите завтра вечером. В восемь пересменка. У меня ночное дежурство. Вне лишних глаз я вас проведу.

– Спасибо, Максим Сергеевич, – проговариваю имя, значившееся на его бейджике. Фамилию я, увы, не успела запомнить. Сложная. Толи литовская, толи польская… Благодарю, улыбаясь в ответ, наблюдая как он поворачивается в сторону двери.

Бреду в сторону выхода, смотря себе под ноги, по пути вызывая такси. Ждать его приходится совсем не долго. А на улице, между тем, солнечная погода сменяется накрапывающим мелким дождем. Вызывающим ещё большую грусть и тоску.