По будням её отводили в детский сад, но и в выходные Ася, по большому счёту, была предоставлена самой себе. Уже лет с трёх она накрепко запомнила: если ты проснулась утром раньше родителей, не смей их будить. Малышка самостоятельно одевалась, шла в туалет, затем умывалась и чистила зубы над кухонной раковиной, подтащив к ней табуретку, после чего готовила себе завтрак: мазала масло на хлеб столовой ложкой, доставала из холодильника нарезанные с вечера кусочки колбасы или сыра, наливала компот из термоса. С тех самых пор «хлеб с маслой и сырой» стал её любимым лакомством, никакой другой еды на завтрак она просто не признавала. Впрочем, Асина мама вообще не являлась великой кулинаркой, традиционно потчуя семью полуфабрикатами – купленными в магазине пельменями и котлетами. Если же она пыталась приготовить что-то самостоятельно (что случалось редко, раз в несколько месяцев), то выходило нечто, надо отдать ей должное, довольное съедобное, но совершенно при этом невкусное. Картошка, которую мама резала крупными неаккуратными ломтями, при жарке неизменно подгорала до чёрных корочек, которые затем приходилось отрезать и выбрасывать; пирог «манник» получался жёстким, как подошва; блины выходили толстенными и тоже пригоревшими; тесто для пельменей она замешивала так густо, что мясо не успевало провариться и оставалось ярко-розового цвета, а сами пельмени получались размером с лапоть. Даже яичницу она не могла поджарить, не испортив при этом её вкуса. Впрочем, мама была глубоко убеждена в том, что умение готовить – не главное для женщины. Самое важное – состояться как личность.

Дорогу до школы родители показали дочери-первоклашке только один раз. Все остальные годы Ася ходила на учёбу самостоятельно или с подругами, Ритой и Нелькой. У неё никто и никогда не проверял уроков – опять же, не потому, что родителям было всё равно; просто они всецело доверяли Асе и надеялись, что у неё вполне хватит собственного ума, чтобы хорошо учиться. И действительно, девочка стабильно получала в школе круглые пятёрки, с первого же класса уверенно взяв курс на золотую медаль.

Однажды в конце четверти математичка – грымза и стерва – вывела ей четвёрку по алгебре. У Аси стояли оценки: 5, 3, 5, 5. Итоговая «четыре» противоречила всем законам логики и математики. Отец пошёл разбираться с училкой, отметку Асе в итоге исправили. Но это был первый и последний раз, когда родители вмешались в школьные дела дочери.

Обе подруги завидовали Асиной свободе и независимости. Девочка видела, как тоскливо вздыхает Нелька, когда оказывается у неё в гостях, мысленно сравнивая Асину жизнь со своей. Ей-то родители не давали и шагу спокойно ступить, поминутно опекая и контролируя. Нелькин дедушка до шестого класса тайно провожал внучку до школы, глупо прячась за кустами и деревьями, чтобы она не увидела его и не оскорбилась. Она, конечно же, всё замечала и внутренне вскипала от возмущения: сколько можно держать её на коротком поводке, она уже взрослая!!! То, что Ася с малолетства сама готовит себе завтрак, вызывало у Нельки благоговейный трепет. Ей же лет до двенадцати не позволялось даже просто брать в руки кухонный нож, а косы мама самолично заплетала дочке аж до получения паспорта.

Асе была ближе и понятнее Рита, чем Нелька. Но в их маленькой компании не было места традиционным девчачьим интригам или разборкам. «Три девицы под окном», – шутливо называл их душевные посиделки папа.

Эта дружная троица славилась своими оригинальными затеями и выдумками. То они открывали игрушечное ателье и обшивали всех кукол и плюшевых мишек из окрестных дворов. То организовывали детективное агентство, чтобы расследовать загадочные преступления вроде пропажи соседского кота, подобно Шерлоку Холмсу. То устраивали конкурс-выставку детских рисунков или состязание певцов… И практически всегда генератором идей выступала Ася. На её кипучей энергии и бурлящей фантазии всё и держалось…

Когда Асе исполнилось тринадцать лет, её сверстников захлестнула волна увлечения «анкетами» – вопросниками в толстых «общих» тетрадках, которые раздавались всем подругам и одноклассницам по очереди, чтобы те их заполнили. Мальчишки, как правило, к священнодействию не допускались – и потому подчёркнуто пренебрежительно фыркали, называя всё это девчачьей чепухой и глупостью.

Заполняли старательно, пыхтя и высунув язык от усердия, разрисовывали странички фломастерами и украшали всевозможными узорами, вензельками и прочими финтифлюшками. Занимались этим дома и в школе, на переменке или прямо во время урока – тайком, прикрывая пёстрые странички ладошкой, чтобы училка не засекла. В середине каждой анкеты обязательно находился листок, загадочно свёрнутый конвертиком и подписанный огромными буквами: «СЕКРЕТНО! ОТКРЫВАТЬ НЕЛЬЗЯ!» Разумеется, все разворачивали конверт и обнаруживали там язвительную обличающую фразу: «Ах, какая ты свинья, здесь же сказано – НЕЛЬЗЯ!» Анкета считалась тем круче, чем больше в ней было вопросов – и если одноклассницы ограничивались парой десятков, то Ася могла запросто наваять вопросник на двести пунктов, причём без всяких пошлых банальностей в духе «открыв секрет, себя ты губишь – теперь пиши, кого ты любишь». Впрочем, и заполняя анкеты, она тоже старалась соригинальничать, как-то выделиться – её ответы были неизменно эпатажными, рассчитанными на широкий общественный резонанс. В графе «любимый фрукт» Ася многозначительно писала: «все экзотические фрукты», а в графе «любимый цвет» – «все насыщенные цвета». Но самый большой хай поднялся после того, как Ася честно ответила на вопрос, считает ли она себя красивой. Она просто написала: «Да, очень!»

Все девчонки их школы стояли на ушах от такой бесстыдной наглости. На подобный вопрос принято было отвечать куда скромнее: «Я считаю себя симпатичной» или даже «Не знаю, со стороны виднее». Но Ася плевать хотела на пересуды и насмешки.

– Я просто написала правду, – пожимала она плечами, – в то время как вы все лукавите. На самом деле, каждая девчонка, любая из вас – даже самая жуткая страшила – в глубине души считает себя прекрасной принцессой и писаной красавицей.

Одноклассницы потупились: доля истины в её словах имелась. Но всё-таки это было ужасно нескромно, и за Асей прочно закрепилась слава самовлюблённой гордячки.

Впрочем, на её дружбу с Ритой и Нелькой это никак не повлияло. Девчонки готовы были прощать Асе многое за её компанейскую, широкую натуру и неизменно фонтанирующее воображение.

Фантазёрка Ася постоянно что-то выдумывала, попросту говоря – врала, но делала это так искусно, что ей верили даже тогда, когда она несла полный, казалось бы, бред. Удивительно, но она была способна убедить подруг в чём угодно: и что обнаружила Сказочный лес, спрятанный в её шкафу, где обитают все герои их любимых сказок (привет тебе, Нарния!); и что умеет по ночам летать на подушке – нужно только ровно в полночь шепнуть секретное заклинание; и что у неё среди игрушек, в скорлупке от грецкого ореха, живёт самая настоящая Дюймовочка… Рита и Нелька смотрели ей в рот, боясь даже моргнуть – так здорово у неё выходило, так реалистично и достоверно она им всё это рассказывала.

У Аси был жадный ум, цепкий к деталям. Её школьные сочинения неизменно зачитывались вслух перед классом расстроганной учительницей, прерывающей чтение пафосными восклицаниями: «Каков оборот, а?! Нет, но как тонко подмечено, подумать только, что за умница!» Её очерки, рассказы и эссе публиковались в «Пионерской правде», поэтому многие пророчили Асе славу журналистки или – берите выше! – писательницы. Она подмечала уникальные особенности даже у заурядных, привычных всем явлений.

Только Ася могла так живо описать морозное зимнее утро, когда встаёшь с постели ещё затемно: как похрустывает снег под подошвами сапог, как переливается он в свете непогашенных фонарей… А вот мамаша спешит в детский сад – везёт на саночках карапуза, закутанного в сотню одёжек; личико его почти полностью скрыто шарфом, только сонные глазки таращатся из-под шапки – ни носа, ни рта не видно… Трах-та-ра-рах! На очередном повороте санки кренятся набок, ребёнок вываливается из них, как мохнатый колобок, и остаётся лежать в сугробе, но, поскольку рот у него туго перетянут шарфом и позвать на помощь невозможно, потерю мать замечает только через несколько метров… А здание школы ярко освещено и виднеется издали: первые уроки ведутся ещё при электричестве. Потом постепенно светает, и учителя гасят в классах лампы.

Ася обожала зиму. Это время года сулило столько развлечений и праздников!.. Можно было валяться в пышных и высоких, почти в человеческий рост, сугробах, а также рыть в них тайные ходы и пещеры… Или играть в снежки, или лепить из снега фигуры и заливать их водой, чтобы замёрзли… Ну, и вершина мастерства – строительство целых оборонительных крепостей, сказочных дворцов и запутанных ледяных лабиринтов! А лыжи, а коньки, а катание с горки на кусках картона (впрочем, можно прямо на попе, и тогда приходишь домой с совершенно белыми – в льдышках – полами пальто или шубки)!..

Или преддверие Нового года, когда сам морозный воздух, кажется, наполнен ожиданием любимого праздника!.. Окна украшены вырезанными из белой бумаги снежинками и картинками, нарисованными красками прямо на стекле – снегирями, Дедом Морозом со Снегуркой, зайчиками и белочками… И родители приносят с работы подарки – одуряюще пахнущие шоколадом, вафлями и мандаринами картонные кульки с тематическим новогодним рисунком. Сунешь туда нос – и вдыхаешь сладкий аромат, и жмуришься от распирающего грудь счастья…

Зимние каникулы, конечно, были прекрасны сами по себе, но настоящим незапланированным счастьем становились те дни, когда занятия в школе отменяли из-за морозов. Ася на всю жизнь запомнила это ощущение: когда ночью просыпаешься от завывания за окном и понимаешь, что это шумит вюга. Некоторое время ты ещё прислушиваешься к ней, а затем поглубже зарываешься в уютный кокон одеяла и снова проваливаешься в сладкий цветной сон. А утром сквозь дрёму слышишь, как в соседней комнате проснулась мама, как она шумит водой в ванной – умывается, а затем идёт на кухню жарить папе яичницу… И понимаешь с тоской, что пора вставать… О, мучение, как же не хочется вылезать из тёплой постели и собираться в школу!.. И тут в комнату на цыпочках входит мама и шепчет, наклонившись над кроватью: «Доча, спи, моё солнышко, по радио объявили, что уроков сегодня не будет, минус тридцать…» Нежданное, сумасшедшее счастье – ура! Праздник!!!

А потом мама с папой уходят на работу, и ты остаёшься в квартире совершенно одна. Целый день свободы, с утра до вечера, можно делать всё, что захочешь! И болтаться по дому в ночнушке неумытой, с растрёпанными волосами, и хватать котлеты руками прямо со сковородки, и кусать сырую сосиску, стоя перед открытым холодильником… А затем мчаться звонить подружкам: срочно ко мне!!! Те моментально прибегают на зов, они и сами не прочь развеяться: Ритины старики постоянно дома, а у Нельки особо не покуролесишь. Девчонки ставят какую-нибудь пластинку, и начинаются дикие танцы!..

А ещё зимой можно гадать: писать на бумажках различные мужские имена и складывать их в старую папину шапку, после чего, не глядя, вытаскивать свою судьбу. Рита однажды вытянула странное имя – Серхио, и ужасно ругалась затем на Нельку; оказывается, эта интеллектуалка вычитала его в каком-то испанском романе! «Где мне теперь прикажешь искать этого Серхио?! – вопила оскорблённая Рита. – Старой девой, что ли, оставаться?»

Были ещё страшные, жуткие гадания: со свечой и зеркалом, но подружек постоянно пробивало на хиханьки да хаханьки, так что ничего путёвого из этого ни разу не вышло. Они всё ещё были глупенькими и наивными девчонками, для которых слово «суженый» казалось чем-то заоблачно далёким и несерьёзным.

Ася, как самая старшая, предсказуемо повзрослела раньше них. Благополучно миновав все опасности переходного возраста (ни прыщей, ни подростковой сутулой неловкости, ни скверного характера), к тринадцати годам она по-прежнему была дивно хороша, только уже не детской, а девичьей красотой, этакой нежной юной прелестью.

В тот период она немного отдалилась от подруг – перемены, происходящие с её телом, занимали Асю куда больше болтовни об игрушках и мультфильмах, которыми всё ещё жили Рита с Нелькой. Они бредили куклой Синди, которую увидели в рекламе по телевизору – невиданной заморской красавицей; даже не верилось, что заграничные дети могут спокойно играть с этим чудом, а не поклоняться ему. Ася же переживала стресс в связи с первым приходом месячных. Это было пугающе, волнующе, но в то же время даже приятно: осознание того, что она стала девушкой, наполняло её гордостью и чувством собственной важности. Вот только стирать и кипятить окровавленные тряпки было ужасно унизительно. Достать нормальные гигиенические прокладки в девяностые было не так-то легко, в аптеках изредка появлялись толстые целлюлозные «Натали», похожие скорее на матрацы, чем на средства интимной гигиены, но и они использовались лишь в особенных случаях, чуть ли не по праздникам. Ходить с ними было ужасно утомительно – мешал ком между ногами, но всё же это было лучше, чем противные застиранные тряпки, проложенные ватой.

В ней проснулся жгучий интерес ко всему, что было связано с взаимоотношениями полов. Как-то раз, роясь в секретере в поисках маминой янтарной брошки для школьного вечера, она наткнулась на пачку презервативов. Ася даже удивилась – ну надо же, родители такие старые, а всё ещё занимаются этим. В упаковке не хватало пары кондомов, но когда несколько месяцев спустя Ася снова полезла в секретер, то обнаружила, что количество презервативов не изменилось. Очевидно, секс родители практиковали не так уж и часто, что было вполне логично в их возрасте – по Асиному глубокому убеждению, после тридцати лет стыдно было даже думать об этом.

Сама же она запоем читала эротическую литературу – благо, в то время на российские книжные прилавки буквально хлынули всевозможные любовные романы, брошюры об интимной жизни, пособия по сексу и прочие прелести; среди периодики же особенной популярностью пользовалась газета «СПИД-инфо», откуда Ася почерпнула множество интересных и познавательных вещей.

Ей дико хотелось обсудить свои открытия с подругами, но Рита и Нелька были ещё слишком малы для подобных разговоров. Как-то раз, любопытства ради, Ася поинтересовалась у Риты, испытывала ли она когда-нибудь оргазм, на что девочка жутко покраснела, сконфузилась и промямлила, что это невозможно – она же ещё ни с кем и никогда не занималась сексом. «Вот дура», – подумала Ася с сожалением, но тему предпочла не развивать. Больше же поделиться было не с кем. Хоть Ася и привыкла эпатировать окружающих, но откровенничать насчёт тайн собственного тела почему-то не хотелось.

Пытаясь совладать с бушующими в ней страстями, она принялась писать короткие рассказики – о прекрасной любви, но с неизменным уклоном в жёсткую эротику, где реализовывала все свои смутные и пугающие фантазии. Однажды по рассеянности Ася забыла тетрадь с опусами на самом видном месте – вместо того, чтобы привычно спрятать за книгами на полке. Разумеется, по закону подлости именно в тот день маме срочно понадобилось что-то на её письменном столе, и она практически сразу же наткнулась на дочкино творчество. Рассказы она прочла не без интереса; когда же Ася вернулась из школы, мать невозмутимо вернула ей тетрадку и философски заметила:

– Вот сразу видно, что ты пока только теоретик, а не практик. В жизни, увы, всё не так восхитительно…

Ася побагровела и промямлила в ответ что-то маловразумительное, в глубине души расценив это как грубое нарушение своего личного пространства.

Мама, конечно же, была права – всё, что Ася описывала в своих рассказах, являлось лишь плодом её воображения. Но дочка была полна решимости испытать это и на собственной шкуре… Главное – найти подходящего кандидата.

В четырнадцать лет она встретила Диму. Это была самая настоящая первая любовь, какая бывает только у подростков – яркая, бурная, пронзительная. Их потянуло друг к другу, как магнитом. Ася не могла не замечать, какими тоскливыми глазами смотрит на Диму Нелька, похоже, и сама имеющая на него виды, но ничем не могла помочь подружкиному горю. Она прекрасно отдавала себе отчёт в том, что Диме нет до Нельки никакого дела – вернее, он относился к ней с искренней дружеской симпатией, но как девушка она его совершенно не интересовала, так что Ася даже не особо терзалась чувством вины по отношению к подруге.

И Дима, и Ася понимали, что рано или поздно они переступят ту самую черту, которая пока что отделяет их от мира взрослых. Собственно, они уже вовсю практиковали любовь не только духовную, но и телесную – объятия по тёмным углам, поцелуи, долгие ласки… Асе нравилось дразнить Диму: она словно демонстрировала свою женскую власть над ним, давая себя целовать и частично раздевать, но не более – он весь аж дрожал, но Ася неизменно держала его на расстоянии, не давая перейти к главному. Однако оба знали, что когда-нибудь это с ними непременно произойдёт…

РИТА

Долгожданный дверной звонок стремительно наполнял Ритину душу радостью, как воздух наполняет воздушный шарик. Счастье буквально распирало её изнутри, и она не бежала, а летела в прихожую навстречу матери. Она готова была простить ей всё – даже то, что она явилась уже практически ночью, за пару часов до Нового года.

В первый миг Риту неизменно ослепляла мамина красота. Какой же она всё-таки была прекрасной, удивительной, из другой жизни – будто из иного мира! За год девочка успевала отвыкнуть от матери, и каждая новая встреча ввергала её в священный трепет. Она смотрела на стройную и гибкую женщину, которая, заразительно смеясь и что-то оживлённо болтая, стряхивала снежинки со своих длинных волос, а затем, изящно потянувшись, выныривала из пальто и устраивала его на вешалку. После этого можно было прильнуть к матери с полным правом – обхватить её руками, прижаться изо всех сил, обнять, замереть от восторга, зажмуриться и не дышать…

Однако мама ни минуты не могла постоять спокойно. Отстранившись, она брала Ритино лицо в ладони и весело смотрела ей в глаза.

– Ты так выросла, доча, с ума сойти! – приговаривала она. – Уже, наверное, читать умеешь?.. В самом деле?.. И писать?.. Скажи на милость, какая умничка!

– Хоть бы патлы прибрала, – беззлобно ворчала бабушка. – Трясёшь тут своими космами – кто знает, где ты шастала весь год, вдруг вшей подцепила? Может, ребёнка и близко нельзя к тебе подпускать…

Ни мама, ни Рита нисколько не обижались на бабушку за такое дикое предположение. Они видели, что старушка и сама довольна: глаза её сияли от радости за внучку и от того, что видимость семейной идиллии послушно соблюдается – все в сборе, можно и за стол садиться.

Впрочем, новогодние застолья никогда не проходили тихо и мирно – мама обязательно что-нибудь отчебучивала, после чего бабушка неслась к домашней аптечке за валерьяновыми каплями.

Так случилось и на этот раз.

Едва взглянув на заставленный праздничными яствами стол, Полина Кочеткова скривила своё красивое лицо в брезгливой гримаске.

– А у вас, как я вижу, традиционное меню? Я такое не ем.

– В каком смысле? – озадаченно переспросил дедушка.

– В прямом. Я вегетарианка, – отчеканила она.

В то время у Полины был очередной роман – на этот раз с каким-то Гуру, как она почтительно именовала его даже за глаза. Он учил возлюбленную йоге, медитации, гармонии, просветлению и прочим возвышенным вещам, не имеющим ничего общего с поеданием плоти.

Обескураженная бабушка потребовала разъяснений.

– Что такое «вегетарианка»?

– Я не ем животную пищу, – с гордостью отозвалась Полина. – Только растительную. Никакого мяса!

– Так у нас только курица и холодец, – удивилась старушка ещё больше. – И салатики – селёдочка под шубой да оливье с колбаской… Где ж тут мясо?

Полина презрительно фыркнула.

– Типичные обывательско-мещанские рассуждения. Когда вы говорите: «Колбаса – это всего лишь колбаса, это не живая корова» – вы лжёте самим себе, заглушая голос совести.

– Совесть-то здесь при чём?! – обалдел уже и дед.

– При том! – отрезала Полина. – Поедая мясо, вы становитесь причастными к убийству. Вы совершаете насильственные, жестокие, неестественные для себя действия, и душа на самом глубоком уровне это понимает.

– Ну какое ещё убийство, Полюшка, опомнись! – бабушка всплеснула руками, всё ещё не совсем понимая сути высказанных им претензий. – Колбаса с селёдкой в магазине куплены, а ножки для холодца я на рынке взяла.

– Ага, все так говорят, когда мясцо подъедают, – дочь ехидно прищурилась. – Знаете, почему? Чтобы сокрыть от самих себя причастие к убиению. А между прочим, в курсе ли вы, что животным белком питаются раковые клетки? – выдвинула она новый аргумент.

Бабушка схватилась за сердце, но Полина уже вошла в раж.