Назавтра у Яшки решимости не убавилось. Наоборот, при свете утра все былые переживания совсем уж нелепыми показались. Да только не смог он найти деревню. Зуб бы дал, что именно тут вчера околачивался, и что именно эта тропинка вчера изгибалась, переходя в дорогу – но сегодня ничего подобного не было: деревья стояли плотной стеной.

Яшка долго смотрел на лес, обводя глазами – до тех пор, пока не заметил, что в траве за стволами что-то поблёскивало. Протиснувшись между ними, Яшка наклонился и поднял обронённый им в панике колокольчик.

Страх, было отступивший перед доводами рассудка, сжал ледяными пальцами за самое горло, под рубаху прокрался, схватив за рёбра. Снова бросился Яшка к деревне – к своей Красной горке – на сей раз с колокольчиком.

Дома он бросил его на стол и жадно выпил воды – опустошил две кружки подряд, черпая из ведра.

– Что, гнались за тобой? – насмешливо спросила старшая сестра, Катька, отвлёкшись от чистки картошки.

– Угу, – буркнул Яшка.

Нет, всё же выходит – сон. В самом деле: о деревне он знал, уснул в лесу, как и в детстве – вот она и приснилась. Да ещё и отчетливо как – один в один, как прежде.

– Кать?

– Чего?

Катька, как говорили, гадания девкам в летней кухне устраивала. Но от родни пряталась, да и как иначе? Какой атеист может такую глупость антинаучную одобрять?

Да даже не атеист. Бабуля вот тоже не одобряла – а она под конец жизни вспомнила о религии. И Яшку в городе крестила украдкой лет десять назад. Точно: десять – как раз в тот год, когда ему деревня впервые приснилась. Это летом было, а в церковь бабуля его ближе к зиме затащила – снег уже лёг. Она болела в тот год, да и в целом Яшке расстраивать её не хотелось, а она так просила: «Ну что тебе станется, внучок? А мне покой будет. Порадуй старую». Он и согласился, да и семье говорить не стал. К чему лишняя свара?

– А может один и тот же сон человеку сниться?

– Может. Ещё как может, – убежденно сказала сестра. – А что снится?

– Ну… Место одно и то же. Каждый раз выглядит одинаково.

– Что за место?

– Не знаю я. Улица какая-то. Дома.

– То есть, ты там не бывал?

– Нет, – откровенничать снова Яшка не собирался. Хватило и детского случая.

– И не знаешь, где это?

– Нет.

– Значит, тут два варианта: либо ты в будущем там окажешься, либо это не твой сон.

Прозвучало жутковато.

– Как это – не мой?

– Ну… – сестра пожала плечами. – Так говорят. Можно сон навеять.

– А зачем? Кому такое надо?

– Кому-то, кто, например, куда-то завести тебя хочет. В смысле, чтобы ты туда пришёл.

Её слова Яшке совсем не нравились – от них снова пробежал холодок, вздымая волоски на руках.

– А если бы я знал, где это место?

– Тут тоже два варианта: либо ты туда поедешь скоро, либо по прошлому тоскуешь.

Разговор с ней беспокойство мог разве что усилить, а не наоборот. Яшка пожалел, что заговорил. Воистину: многие знания – многие печали. Где-то он это слышал, не сам придумал – это точно. Но где – не помнил.

Зато он хорошо помнил деревню.

5

Деревня не показалась ни на другой день, ни на третий. Если сначала Яшка никак не мог точно решить, была она или нет, то к среде уже почти убедил себя – это сон.

Но деревня явилась вновь.

Он и глаза опять почесал, и ущипнул себя за руку – прямо в несошедший синяк. Тропа, которая вчера огибала частокол деревьев, снова, обернувшись дорогой, устремлялась вглубь леса.

Яшка ощутил тревожное, азартное предвкушение – точно каскадёр перед новым и сложным трюком. Но не страх, пока не страх. Отметив это, он кивнул сам себе и сказал вслух для пущей храбрости:

– Хватит за нос водить!

Он двинулся прямо к первому дому. Если это не сон, значит, та женщина с жутким лицом должна быть там.

Яшка намерился постучаться, но оказалось, что дверь приоткрыта. Тем не менее, чтобы войти в неё, пришлось приложить усилия: она рассохлась и едва шевелилась в проёме.

Что за дом такой, что внутри как в бане: веники да кадушки? Над ними – ряды полок с банками, на полу – подсолнухи, видно, только сорваны – яркие, свежие.

Пахло травой. Не сушёными травами: дикой лесной травой. Так она пахнет, если свежую размять как следует пальцами, растереть в ладони.

Стол знаком – тот же стол под белой кружевной скатертью, на нём – погасшие свечи. Всё тот же венок, и ладанка свисает на длинной ленте.

Услышав хлопанье крыльев где-то под потолком, Яшка поднял голову. По длинной жёрдочке переминалась сова – чёрноглазая неясыть. Таких разве что на картинке в атласе увидишь – оттуда он её и узнал. Отчего ж она не спала? Разве не положено так ночной хищнице – или совы вовсе не спят?

Холодно вдруг стало, Яшка поёжился.

– Не боишься больше? – спросил за спиной голос одновременно мурлычущий и надтреснуто-старческий.

Яшка вздрогнул от неожиданности, сглотнул, глядя на половицы. Он весь покрылся потом снаружи, и раздражением от собственной трусости – изнутри. Он ведь знал, что тут живёт та женщина – всего лишь женщина, хоть и изуродованная! – так отчего же никак не мог обернуться?

– А на днях тебе здесь не понравилось, – голос – вполне дружелюбный – звучал уже впереди и казался совсем молодым. Теперь он журчал как весёлый ручей.

Яшка заставил себя поднять глаза. Перед ним стояла девчонка – ровесница, или, может, старше на год-два. Лёгкий румянец на щеках, светлые глаза насмешливы, как у Любки, а одета и причёсана нелепо. Волосы убраны в высокую косу, уложенную на темени восьмёркой. Платье голубое с оборками, до самого полу длиной – такое только в учебниках на картинках с буржуями и увидишь. Небось, выудила из бабкиного сундука.

Хотя Яшка и не успел особо разглядеть ту ужасную женщину, но и виденного достаточно, чтобы отметить явное сходство. Дочь или сестра.

Девчонка приветливо улыбнулась, села на лавку, и, подняв с пола подсолнух, принялась лущить его прямо на скатерть. Из-под стола, лениво потягиваясь, вышла чёрно-белая собака: один глаз на чёрном, другой на белом. Зевнула, равнодушно взглянула на Яшку и примостилась у лавки.

Солнце светило в окна, покрытые паутиной. Не осталось следа от недавнего холода.

– Ты кто? – осмелел Яшка.

– А ты? – отодвигая со лба выбившиеся волосы, рассмеялась девчонка. Пальцы у неё длинные и тонкие, руки красивые. Совсем не рабочие, ни намёка на трудовые мозоли. Но двигались они ловко. – Ты – гость, тебе и представляться.

– Яшка. Из ближней деревни, Красная горка.

Она кивнула, продолжая споро лущить подсолнух.

– А я Лиза. Хорошо, что снова зашёл. Мне тут бывает одиноко.

Второй раз сказала про прежний визит: выходит, точно видела Яшкино позорное бегство. Стало очень неловко.

– Одиноко? Разве ты не с мамой живёшь?

– Нет. Пока я здесь одна.

– Но я видел тут женщину…

Лиза пожала плечами.

– Сейчас в деревне больше никого нет. Ты не мог видеть кого-то, кроме меня – а меня почему-то напугался.

Яшка промолчал. Что тут сказать? Не говорить же, что Лиза показалась ему гораздо старше, а, главное, чудовищно безобразной. Однако, если не шутит – и это в самом деле была она – значит, у него, и правда, с головой нелады.

– Садись, – хозяйка указала глазами на табуретку напротив лавки.

Яшка сел. Тоже поднял подсолнух и принялся семечки выбирать. Вроде как надо что-то делать, раз пришёл, да и занять себя – когда руки при деле, и в голове меньше волнений.

– И как у вас там, в Красной горке? – спросила Лиза. Так, между делом: как будто они давно хорошо знакомы, а сейчас он просто в гости заглянул.

– Да как всегда, – пожав плечами, он непроизвольно ответил в тон. – А у вас отчего тут пусто? Где все?

– Уже скоро вернутся, – улыбнулась Лиза.

Помолчали.

– Густо у вас подсолнухов в этом году, – смущённо сказал Яшка.

Он столько хотел узнать у жительницы деревни – а теперь ничего не приходило на ум.

– Да. Хороший год.

Снова тишина, но не гнетущая, не нервная, не виноватая, как бывает после ссоры с отцом или матерью, когда они разговаривать не хотят. Это другая была тишина: приветливо-выжидающая.

– И сложно ж найти вашу деревню, – выдохнул Яшка.

– А ты, как получается, искал?

Яшка смутился, потупился. Лиза опять рассмеялась – широко, открыто, искренне. И разговор в свои руки взяла. Он сразу потёк рекой.

Расспрашивала о жизни, семье, деревне. Но не в лоб – от таких вопросов сразу хочется на все замки запереться – а как-то вскользь, отчего самого тянуло обо всём рассказать. Даже хоть о постыдном: о том, как в техникум дважды не поступил.

Лиза не осудила:

– Раз не поступил, значит, в селе пока останешься работать. И то хорошо – семья поблизости.

– Так-то да, но ненадолго всё это. Осенью в армию ухожу, – погрустнел Яшка.

И вдруг заговорил, себе на удивление, о том, о чём и думать-то позорно: что отчаянно не хочет туда идти, не хочет быть солдатом. Да он и оружия-то отродясь в руках не держал – его и на охоту не заманишь.

Только о Любке Яшка отчего-то умолчал.

Лиза кивала участливо.

– Выпьешь чаю? – только и сказала.

Чайник поставила, пироги достала. Дивные пироги с повидлом – то ли слива, а то ли и не слива вовсе. Сладость неописуемая – так и таяли во рту. Яшка ел, хвалил и никак не мог оторваться. И неловко не знать в гостях меры, да только хозяйка всё новые подкладывала:

– Не стесняйся, ешь на здоровье. Я много напекла – что мне одной с ними делать?

Он совсем размяк, растёкся, как то повидло. Сколько бы не имел вопросов – а так ни одного и не задал.

А Лиза инструмент какой-то музыкальный достала – и не скрипка, и не балалайка – играть принялась да петь. Странные песни – на слух как старинные, да только отродясь Яшка таких не слышал. И слова вроде русские – а повторить бы не смог.

Очнулся он, как в окно взглянул: ночь!

– Ох, и засиделся я, – представил сразу и гнев матери, и дорогу через ночной лес – неизвестно ещё, что хуже.

Надеялся Яшка где-то в душе, что хозяйка остаться предложит, но нет:

– И верно, домой пора.

– А у меня и фонаря нет, – как-то жалобно сказал он.

– Так я тебе дам, – обещала Лиза. – Тут недалеко идти до села, не бойся – не заплутаешь.

«Легко тебе говорить!»

– А чтобы и в следующий раз дорогу сюда нашёл, я тебе еще кое-что дам. В руках покрепче держи – и увидишь, куда идти. Только никому не показывай и один приходи.

Яшка сам не понял, как в его ладонь легла кость – желтоватая, сухая, начищенная. Не разобрать, какого животного. Он сжал её в ладони и укололся сильно, но сразу и не заметил. Уже утром увидел, когда разжал руку – а та в крови вся.

Он спал в сарае за домом, а как там оказался – не помнил.

6

Яшка чувствовал себя, как будто крепко перебрал – так и сказал матери. А может, так и было? Больно уж странным теперь казался вечер в лесной деревне. А особенно – эта кость («С кем подрался-то, шалопай? Все из-за Любки петушитесь, как пить дать» – беззлобно обругала мать, увидев порезы). В самой-то кости, конечно, ничего такого не было: Яшка вполне мог где-то подобрать её с пьяных глаз. И уж скорее поверил бы в то, что в самом деле упился до потери сознания, чем в то, что сказала про неё Лиза.

А что, если и она просто привиделась в похмельном бреду?

К полудню Яшка расходился – ломота и сухость во рту отступили, хотя слабость по-прежнему разбирала. Злой сам на себя – и угораздило же вообще связаться с этой проклятой деревней! – он снова поплёлся в лес. Брат, работавший на комбайне в колхозном поле, ждал его там в помощники, так что Яшка задерживаться не думал. Лишь убедиться: есть ли деревня и девушка – и поставить на этом точку. Всё, хватит! Так и до больницы, в которой лечат психованных – жёлтый дом, так её называли – недалеко. Хоть он в армию и не рвался (и краска залила щёки, как вспомнил, что признался в этом вслух), а совсем не хотел комиссоваться по той причине, что псих.

Однако в лесу, от мысли о встрече с Лизой, стало уже не досадно, а радостно.

Яшка спрятал кость поглубже в карман. Хотя он никому её не показывал, но не хотел и касаться: ну, никак ведь не могло быть такого, чтобы дорога вдруг как-то связалась с нелепой костью!

Деревню в лесу он не нашёл.

– Да вы издеваетесь, – сказал вслух, обращаясь неизвестно к кому.

Достал кость, сжал в руке – целой, не забинтованной. Гладкая она, аж блестит – разве могла поцарапать?

Сжал – стал смотреть на деревья. Те, разумеется, и не думали расступаться – остались на своих местах, как стояли. Яшка громко и довольно нервно расхохотался. Он что, и в самом деле поверил в сказку?

Повернувшись, он пошёл обратно, в сторону Красной горки. Стараясь ни о чём не думать, понуро глядел под ноги – а под ними тропинка, тем временем, шагнула к деревьям и обернулась хоженой дорогой.

Яшка сглотнул. Чертовщина ведь какая-то! Или что, просто не туда в первый раз забрёл? Да быть того не может: за последние дни он этот лес проклятый вдоль и поперёк изшастал, уже каждое дерево, каждый камень чуть не по имени знал!

У дома с подсолнухами Лиза развешивала бельё. Кружевное да шёлковое – тоже из бабкиных закромов. Издалека увидела Яшку, глазастая: рукой махнула.

Подойдя, он буркнул под нос приветствие, и принялся помогать, хотя не только касаться её белья, но и смотреть на него было как-то неловко.

– Хмурый ты сегодня, Яша. Случилось что?

Яшка помедлил с ответом, потом в карман полез, вынул кость, которую успел спрятать:

– Вот, ты дала…

Она внимательно посмотрела на неё, тронула пальцем. Сейчас рассмеётся или сердиться начнёт. Скажет – что ещё за глупые шутки.

– Смотри, держи в надёжном месте, и без нужды не доставай.

Значит, всё правда: и кость эта, и слова вчерашние.

Она посмотрела Яшке в глаза, словно ожидая вопроса – но мысли, с утра и так совсем неясные, снова окончательно сбились.

– Ммм… А что это хоть за кость-то? От какого животного?

И вот теперь она и рассмеялась:

– Если правду скажу – ты мне не поверишь, а неправду и без меня выдумать сможешь.

Бельё заканчивалось, а Яшка все оглядывался, невольно надеясь услышать в тишине звуки хоть лесной жизни, если не сельской. Ни корова, ни коза не подали голоса, и даже птица нигде не чирикнула. Единственными живыми существами, виденными здесь, оставались сама Лиза, её сова и её же собака, что сейчас выкусывала блох у порога.

– А правда, что спалили вашу деревню? – решился он.

– Ещё какая, – кивнула Лиза, пришпилив прищепкой последнюю простыню. – Славный день. Пройдёмся?

Прошлись в молчании. Тишину только шаги нарушали – скрежет мелких камней под ногами – да колыхание налетевшего тёплого ветра. Он словно гладил по щекам, ласково перебирал волосы. Ничего не изменилось в деревне, однако Яшке вдруг стало куда спокойнее. Хотя и молчали, а будто бы так и надо. Вдруг захотелось взять спутницу за руку – но он не осмелился.

Так дошли до окраины.

– Вон там часовня стояла, – указала Лиза кивком головы на обломки, лежавшие в стороне. – А здесь – усадьба помещичья.

– Как в клочья разорвало, – заметил Яшка, поддев носком ботинка мелкий обломок.

– Точно так и вышло. От взрыва-то оно всегда так выходит. С другой стороны – оно и к лучшему: на что нам теперь та часовня?

В целом Яшка был с ней согласен, но проявил практичность:

– Так под хознужды можно пустить. Инвентарь какой там хранить, семена. Да хоть что.

– Но у нас и так места вдоволь.

Ветер, прежде ласковый, стал колючим – и Яшка повёл лопатками, и Лиза поёжилась.

– Дождь собирается, – предположил он и взглянул на небо.

Голубое, ясное – несколько легких облаков никак не предвещали ненастья.

– Это уж вряд ли, – сказала Лиза. – Пойдём домой.

«Домой», не «в дом». Хотя, чему удивляться: она там живёт.

Пришли, чай сели пить – на сей раз с маковыми булками. Теперь, снова с помощью Лизы, Яшка о семье стал рассказывать. Подробно так: кого как зовут, сколько лет, чем занимается. Даже о чём мечтает. Странный вопрос: про других Яшка легко на него ответил, а вот за себя бы сказать не мог.

Стемнело, она погадать предложила.

На словах-то Яшка в такое не верил, и над сестрой смеялся, но на деле судьбу узнать был совсем не прочь.

Из ящика стола Лиза карты достала – истрёпанные, засаленные, стёршиеся. Вроде те же дамы и короли, но колода какая-то необычная – Яшка не видел, чтобы в деревне такими играли.

Ловко, одним движением, Лиза вытянула карты полукругом, в радугу, так же ловко собрала их обратно, и пятиконечной звездой раскинула, гадалка-коммунистка.

– До поры жизнь твоя беззаботной была. О будущем особо не тревожился, взрослость не торопил, – прищурившись, она вгляделась в карты.

– Пожалуй, – улыбнулся Яшка. О том, что сказала Лиза, подумал впервые – но согласился: всё так и есть.

– Был кто-то близкий тебе, кто сильно тебя любил и оберегал. От беды спасал.

Яшка пожал плечами.

– Не помню такого.

– Не может быть. Лучше думай. Быть бы тебе в могиле, если не хуже, если б не тот человек.

И точно: вспомнилась бабуля. Жар, печка, противная травяно-сладкая микстура. Городской доктор – холодные инструменты, саквояж, белый халат пахнет страхом и лекарствами. Мать плачет – слёзы капают на раскалённые щёки, но отчего-то от жара не испаряются. И бабуля рядом: холодное полотенце на лбу, она что-то шепчет, шепчет и капает в рот ту микстуру.

– Верно. Я маленьким сильно заболел, едва не умер. Говорили, бабушка меня выходила.

– Вот видишь. Говорю же – не могла ошибиться. Так, а тут у нас что, в недавнем прошлом? Ссору вижу у тебя дома: не ладишь со старшими, с мужчинами.

Яшка кивнул, вздохнул, только сейчас вспомнив об обещании брату. Ссора – это точно, и не только в недавнем прошлом, но и в скором будущем: сегодня уже.

– Девушку вижу рядом с тобой. Она – ветреница и кокетка, мечтает много, и больше о пустом, душа её вся в материальном.

Любка? Или сама Лиза? Но нет: Лиза точно не такая.

– А теперь и в будущее посмотрим. Ждёт тебя… – Лиза замолчала, потом беззвучно шевельнула губами.

– Что? Скажи, как есть!

– Дальняя дорога, а за ней темнота. Боль вижу в ней и предательство. Всё произойдёт так, как ты совсем не ждёшь, и даже те испытания, которые ты предвидишь, обернутся тяготами куда большими. Вижу потери. Сердце твоё будет разбито. Изгнание вижу в конце.

– Что ж ты такое говоришь… – Яшка совсем погрустнел от такого гадания. И дёрнул же чёрт – на подобное согласиться, а потом ещё и расспрашивать!