Московские будни

С чего начались мои московские будни? Конечно, с поиска места, куда можно возвращаться вечерами после объятий общественного транспорта. Думала, что еду в столицу подготовленной ко всему. Столько историй прочитала и выслушала о схемах обмана, чёрных риелторах, сдаче в аренду несуществующих квартир. Но всё-таки побаивалась. Макс поселился в общежитии, пропитанном запахами жареной колбасы и свободы, а я поехала в агентство недвижимости. Приветливый риелтор Антон повёз меня по окраинам Москвы, показывая варианты. Понимала, что окна не будут выходить на Тверскую, но всё же. Чего только ни увидела, посетив три квартиры.

Хозяйка первой, милая бабушка, сдававшая комнату, сразу объяснила, что слышит плохо, поэтому надо кричать или писать записки. Мыться желательно не каждый день, чтобы не испортить кран. Периодически к ней приходит ночевать сын, он добрый, недавно вышел из тюрьмы, и ему тесно в своей коммуналке, когда друзья приходят в гости. Дальше я не слушала.

Во второй квартире жила семейная пара с тремя детьми, безусловно, тихими и безобидными, как было обещано. Мы на минутку присели на диван в комнате, которую нам любезно предлагали, и тут прибежала девочка, удивлённо посмотрела и попросила выйти из её спальни. Оказалось, мы должны были эту спальню делить с ней и её братом и сестрой. Не очень хотелось. Я закипела основательно, увидев следующую квартиру, где жили три парня, не совсем похожие на трёх богатырей, но ожидавшие сестрицу Алёнушку, которая наведёт порядок, соберёт окурки и перемоет горы посуды. Месяц копили, наверное.

Солнце опускалось за московские высотки, перспектива ночевать на улице не вдохновляла. Антон заметил моё настроение, понимая, что клиент готов сорваться, причём на нём, полистал что-то в телефоне и нашёл лучший, по его мнению, вариант. Мы ехали в «квартиру мечты». Говорить он умел так же хорошо, как я – слушать. И через полтора часа, подойдя к дому, я предвкушала счастливую московскую жизнь в уютном гнёздышке на окраине серой ветки метрополитена. Антон обещал, что от станции метро «Алтуфьево» до квартиры десять минут пешком, видимо, он перепутал, правильнее – бегом, а пешком всё-таки двадцать. Я нервничала, Антон расхваливал себя:

– Десять лет работаю риелтором, у меня репутация. По объявлению и первой фразе хозяина сразу понимаю, что и как. Опыт, – он деланно улыбнулся. – Хотя хвастаться не люблю. Всё сами увидите.

Увидела. Девочка, с которой мне предстояло жить, действительно была довольно милой, особенно по сравнению с предыдущими потенциальными соседями. Хозяин? Вот в нём меня что-то интуитивно смутило сразу. Послушать бы внутренний голос. Не случилось бы тогда в моей жизни множества ситуаций, комичных и не очень, связанных с этим хозяином. Описывать их не буду. Вкратце неинтересно, а писать об этом целую книгу не хочу. Тогда это было острым и важным, как всё, что происходит в «сейчас». А в сегодняшнем «сейчас» плохое забылось, пугающее сквозь призму воспоминаний кажется немного занятным. Да и ничего страшного со мной в той квартире в итоге не случилось. Жива, здорова, пишу книгу.

Хозяин квартиры, Фёдор Степанович, мужчина средних лет с активной жестикуляцией, бодро рассказывал, что живёт в основном в Подмосковье. Но иногда заезжает в квартиру. Крайне редко. А ещё реже остаётся ночевать у соседки через стенку, если допоздна бывает в городе. Всё звучало складно. Девочка утвердительно кивала, безмолвно отвечая на вопрос, хорошо ли ей живётся.

И… я поселилась в комнате три на четыре в Алтуфьево, уснув совсем не с мыслью: «На новом месте приснись жених невесте!» Я думала о Москве и о том, как мы с ней подружимся. Вместе с темнотой пришли они: страхи и грусть. В голове засела фраза: «А что, если…» – прихватив с собой нехорошие продолжения: «А что, если не найду хорошую работу? А что, если в этом большом городе не найду друзей? А что, если буду много работать, но никогда не встречу любовь? А что, если…»

Несколько дней жила в подавленном состоянии. Конечно, я не только грустила и боялась. Ещё смотрела вакансии, звонила, что-то делала, ездила к Максу в общежитие. Но грусть не проходила. Я уже полюбила Москву, но ещё скучала по прошлой жизни, боясь уступить место жизни настоящей. Из тоски помогла выйти старая знакомая, оказавшаяся в Москве проездом как раз на седьмой день моего не совсем оптимистичного состояния. Её утренний настойчивый, как и сама Таня, звонок заставил меня выпрыгнуть сначала из постели, а потом и из печали:

– Привет москвичам.

– Привет, – я старалась взбодрить голос.

– Ты что, спать сюда приехала? – Таню не проведёшь.

– Ну, я это, совсем не сплю, – я иногда терялась от её напора.

– Вот и хорошо. Я на Курском вокзале, проездом у вас, – о, как приятно было слышать «у вас», – пойдём погуляем по столице?

На сборы у меня было полчаса вместе с завтраком. Не забалуешь. Я немного возмущалась про себя, так, для порядка, а через два часа мы уже пили с моей знакомой оптимисткой чай в центре Москвы.

– Ну, рассказывай. Где была? С кем познакомилась?

– Фонтан на ВДНХ видела. И… всё. Работу ищу.

– А познакомилась с кем?

– Ни с кем. Как-то не знаю. Пока ещё город незнакомый. Вот устроюсь на работу, там будут коллеги…

– Жень, ты серьёзно? Я тебя не узнаю. Где наша Ромашка, которая даже мусор с улыбкой выносит и знает всех вахтёрш в общежитии напротив?

– Тань, мне грустно.

– Ах, грустно? Это дело нужное, давай грустить. В двадцать семь симпатичной и неглупой, хотя сейчас сомнения берут, девушке в Москве только и остаётся что грустить. Чем ещё заняться? Ты права.

– Перестань издеваться надо мной.

– Только после вас.

– Да я всё понимаю. Просто тоска напала…

Дальше пошли слёзы, рассказы об уходящей молодости и поиске себя. Хорошо, в кафе было много салфеток. Ромашку прорвало. Расплакалась. Никто в кафе особо не обратил на это внимания, совсем не из деликатности. У людей слишком много своих забот. В этом вся Москва. Можно возмущаться. Но не так и плохо, когда без надобности люди не вмешиваются в жизнь. Я говорила, говорила, салфетки и слёзы заканчивались.

Таня выслушала меня на удивление терпеливо, а потом высказалась, немного жёстко, но в тот момент это было лучшим, что она могла для меня сделать:

– Ромашка, что ты ноешь? Ты зачем приехала? Плакать по принцам-самозванцам? Фотографии старые пересматривать? Скучать? Ты хотела перемен, все уши прожужжала. Так меняй что-то. Я тебя старше на десять лет, у меня дети, и заметь, ничего не боюсь. Да если бы мне сейчас оказаться на твоем месте, я бы столько всего сделала. А ты сидишь, воду льёшь, кучу салфеток испортила. Хватит. Пойдем гулять. Вечером уеду. А через месяц жду отчёт о счастливой жизни.

– Понято, – я не спорила, хотя и не очень-то верила, что найду материал для отчёта.

Мы гуляли по Красной площади, ели мороженое, шутили. Давно я не смеялась так беззаботно. Вроде бы ничего не изменилось: работы по-прежнему не было, съёмная комната была не самым уютным убежищем от душевной непогоды, будущее не имело очертаний. Но меня грела фраза, жившая в душе: «Всё хорошо. Сейчас. И всегда. Улыбнись». И я рассмеялась, случайно толкнула прохожего мужчину с кейсом, спешившего по делам. Он хотел возмутиться, но, увидев мою радость, пляшущую в уголках глаз, только улыбнулся.

Вечером домой ехала прежняя Ромашка, уверенная в себе, в жизни и доверяющая своему новому большому городу, с которым так хотелось подружиться…

А друзья писали, звонили, ахая и охая. Было ощущение, что большинство из них, по факту мало знакомых друг с другом или совсем не знакомых, договорились. Менялись номера входящих вызовов, голоса, а фразы и интонация были одинаковыми. Диалоги повторяли друг друга.

– Что ты там забыла, в этой Москве? Возвращайся.

– Зачем? Я хочу попробовать здесь. Может, получится.

– Да что получится, а? Охота тебе жить в съёмной комнате? Ведь как тут всё хорошо было…

Причём, если бы я начала уточнять, у кого всё было хорошо, ответы могли бы их не порадовать. Я слушала, они предлагали взять обратный билет. Вспоминая то время, не раз задумывалась: «А была ли Москва тогда ко мне строга? Обрадовалась ли она моему приезду?» Сейчас понимаю, что она уже тогда меня полюбила, у нас это получилось сразу, взаимно, но… непросто. А «просто» – это и не совсем моё слово. Она хотела ощутить мою верность, пробуя на прочность. А что я? Слушала прошеные и непрошеные советы друзей, плакала на чемоданах, сбивала набойки в поисках работы. И верила… В себя и в Москву. Продолжали звучать вопросы: «Ну что, не надоела тебе “нерезиновая”? Может, обратно?»

Зачем они это говорили? Кто-то реально переживал за меня, кто-то, возможно, осуждал за смелость. Всякого хватало. Тяжело давались такие разговоры. Но, что удивительно, несмотря на внушаемость, я оставалась непреклонной. Всё выслушивала, с кем-то спорила, кому-то не считала нужным что-либо объяснять. Было непросто, но внутренний голос заставлял расправлять плечи, вежливо класть трубку, скрываясь от «добрых советов», и идти дальше. Помогали родные и те друзья, которые в меня верили. Вдохновляли случайные знакомые, цитаты в социальных сетях, говорящие в унисон с внутренним голосом. А ещё помогали стихи, которые я привезла с собой и продолжала писать в новом городе, чужом и уже своём одновременно.

Город пьедесталов и низин проверял на прочность не только меня. В начале второй недели студенчества Макс позвонил, испугав меня встревоженным голосом:

– Жень, привет. Что делаешь?

– Ничего, а что? Ты почему такой озадаченный? – я знаю каждую ноту в голосе брата, и скрыть от меня тревогу ему ещё не удавалось, хоть он и не любитель жаловаться. Мужчина.

– Я в больнице.

– Макс, что случилось?

– Не волнуйся. Жить буду. Говорят, аппендицит. Ты приедешь?

– Адрес?

Через полтора часа я шла, развевая, как флаг, белый халат, по одной из городских больниц. Макс ждал меня.

Ему было плохо, больно. А у меня началось покалывание в ладонях. С детства, когда мне страшно или грустно, ладони покалывают, как будто неумелая швея разбросала иголки, а я их собираю не глядя.

– Ну ты как?

– Хороший вопрос. На дискотеку собираюсь.

– Шутишь. Значит, не так всё плохо. – Ироничная манера общаться, особенно со мной, – визитка Макса. Не обижаюсь. Он по-доброму.

– Когда операция?

– Через час, – дыхание перехватывало от страха за него, но меньше всего мне хотелось испугать брата.

– О, так ты похудеешь на целый аппендицит. Ладно, не бойся, я буду ждать в коридоре.

Я не уговаривала его не волноваться, не рассказывала о том, что каждый день в мире вырезают тысячи аппендицитов, что этот орган ему никогда не был нужен. Макс этого не любит. Через час его увезли в операционную, оставив меня один на один с переживаниями и телефоном.

«Хоть бы всё было хорошо. Господи, помоги, пожалуйста. Я постараюсь впредь не жаловаться, не страдать по пустякам. Буду жить и благодарить. Только пусть с ним всё будет хорошо», – повторяла и повторяла я.

Ходила по больничному коридору, заламывая пальцы и звоня маме. Она уже взяла билеты на поезд. По факту в операционной он был два часа, а по ощущениям – безумно долго. Сколько я всего передумала за это время. Вспоминала как мой братишка, тогда ещё Максимка, ударился о качели, и ему зашивали челюсть. Как я тогда волновалась за него. Мне было десять, но я уже любила его по-взрослому ответственно и по-детски беззаветно. Годы мало что изменили. Макс стал выше меня, оставаясь младшим братишкой, за которого я переживала, наигрывая пальцами на больничных стенах нетерпеливую мелодию страха.

Врач, вышедший из операционной, наверное, ко всему привык и научился запирать на замок эмоции. А как иначе, если каждый день у него в руке не мышка от клавиатуры и не карандаш? Скальпель ревнивый, не терпит невнимательного к себе отношения. Я еле сдерживала эмоции:

– Скажите, как он?

– Хорошо, только в футбол сегодня играть не пойдёт, – у хирургов юмор так юмор.

– Когда его привезут в палату?

– А что, соскучились?

– Он будет жить? – я готова была разрыдаться. Врач понял, что его юмор не оценили.

– Да будет, будет, куда денется. Идите в палату, сейчас привезут туда вашего героя. Кто он вам, кстати?

– Брат, – теперь уже я не сдерживалась и плакала.

– Ну чего вы, девушка? Всё хорошо.

– Извините. Я от радости.

– Отделение нам затопите своей радостью, – врач улыбался. Его чуть не затопило волной благодарности, текущей из моих глаз.

– Спасибо вам большое!