Глава 6
На обе лопатки

Я уже минут пятнадцать сижу в кабинете редактора и пробегаю глазами сценарий передачи. Ольга Васильевна в это время занята своими бумагами, но попутно дает ценные указания:

– Ты вопросы почитай, конечно, но… Знаешь, я сильно подозреваю, что ребята будут отвечать «да», «нет», «ну», «ага» и «угу». А тебе придется развивать эти и другие красноречивые междометия до параметров логических ответов. И чтобы все это в конечном итоге напоминало связную беседу.

Я смеюсь:

– Вообще, не факт, что если они борцы, то только морду бить умеют.

И редактор смеется:

– Да они не морды бьют, они на лопатки кладут. Просто как сделать это, они знают, а как об этом рассказать нет.

Я, если честно, со спортсменами знакома мало. Возможно, Ольга и права.

– Может, мне с ними о чем-нибудь другом поговорить? Увести разговор в сторону?

Ольга Васильевна смотрит на меня с усмешкой:

– Рита, мало тебе предупреждений об отсебятине? Ребята на европейском чемпионате «серебро» взяли, по-моему, об этом стоит поговорить, это серьезный повод для разговора. Конечно, все мужики у тебя в эфире рано или поздно все равно заговаривают про любовь, но… хоть для начала, что ли, давай про спорт!

Я пожимаю плечами:

– Интересно же про все: про любовь, про спорт, про жизнь. Начнем, конечно, про спорт. Греко-римская борьба… Пять раз произнести вслух – уже какой-то разговор. А там уж, как пойдет. Помните, как мне полковник милиции Бродского в эфире читал? «Прощай, позабудь и не обессудь. А письма сожги, как мост. Да будет мужественным твой путь, да будет он прям и прост».

Ольга смотрит на меня как-то особенно внимательно и вдруг говорит:

– Рита, по-моему, тебе надо думать об авторской программе. Ты созрела. А вот «Утро» явно переросла.

Так, сразу я ничего не говорю, не до такой степени мы накоротке, но спросить-то можно!

– Ольга Васильевна, это вы мне комплимент сделали или намекаете, что я уже не вписываюсь в молодежный формат?

Она даже хмурится недовольно:

– Брось, Рита. Какое там, «не вписываешься», при чем тут молодежный формат. Ты замечательно работаешь! Но рамки тебе тесноваты. Я же не зря про «отсебятину»… Если дать тебе волю, ты сама придумаешь вопросы и так «раскрутишь» собеседника, как никто! Люди с тобой хотят разговаривать, с тобой лично, это очень важно… Ты же наша Опра Уинфри!

Я задумываюсь: ведь подобные мысли мне уже приходили в голову. Не про Опру, конечно, мании величия у меня нет. Но… в конце концов, я же не собираюсь «будить страну» до пенсии. И мне есть, чем поделиться с экрана, кроме лучезарной улыбки.

Ольга Васильевна наблюдает за мной. И «забрасывает» еще одну «удочку»:

– Назвать передачу как-нибудь… Может, «Мастера и Маргарита»?

Я отрицательно качаю головой:

– Очень уж в лоб… И претенциозно. Нет, тут надо подумать.

Ольга даже смеется от удовольствия:

– Вот видишь, я права! Ты уже не хочешь слушать и соглашаться. У тебя обо всем свое мнение.

Пожалуй, Ольга Васильевна права. Я киваю задумчиво, а она продолжает:

– Рита, поверь моему опыту. Я тебя старше и здесь – всю жизнь, со студенческой скамьи, буквально. Еще студенткой бегала по заданиям, куда пошлют. Ты просто рождена для телевидения. С этим действительно или рождаются, или нет.

Целый день вспоминаю этот разговор. Он очень важен для меня и во многом объясняет мой внутренний «раздрызг»: да, мне хочется делать больше, чем я делаю. Я еще не знаю как, но, по-моему, знаю что.

А завтра поговорю с плечистыми ребятами из сборной по греко-римской борьбе: пусть научат меня, как укладывать судьбу «на обе лопатки» и выигрывать хотя бы «серебро»…

Я еду к маме. Еду в ее новую квартиру, которую сама ей и подарила. «Сама» – это, конечно, перебор, «сама» – это Миша, его деньги. Он у нас основной добытчик на всю семью. Иначе никак не получается, да и по определению, так сказать, не может быть: у него реальное дело, он (вернее, его «сотоварищи» – фирма) производит конкретную продукцию – такую же весомую, как все, что он говорит и делает. Это асфальтовая плитка, маленькие тяжеленькие «паззлы», которые своим фигурным панцирем покрыли уже почти весь наш город. Раньше, когда дело только раскручивалось, он радовался, как ребенок, оказавшись на улице, вымощенной «своей» плиткой: обязательно топнет по ней ногой и скажет: «Наша земля!»

Но, конечно, если бы не моя ласковая убедительность, у мамы не было бы новой квартиры, совсем недалеко от нашей собственной.

Я родилась в деревне, вернее, в маленьком поселке городского типа под Молодечно. И ничего из этого самого раннего детства не помню: вскоре после моего рождения семья переехала в районный центр. Позже мама рассказывала, как радовалась новой «благоустроенной» квартире: она была в центре Молодечно, на пятом этаже, внизу, как на ладони, располагался городской рынок. Это казалось маме пределом ее мечтаний, и это, наконец, воплотилось в жизнь!

Когда я подросла, и мы с ней стали подружками, мама делилась: «Я всегда знала, что буду жить в большом городе, буду смотреть вечером в окно и видеть море огней!» И показывала мне это «море огней» – по-разному светящиеся окна в квартирах таких же пятиэтажек, габариты проезжающих по нешироким улицам машин, уличные фонари, ночное освещение рынка…

Когда я стала взрослой и уехала учиться в столицу, родители объявили мне, что вместе жить больше не будут. Семью они сохраняли исключительно ради меня: старший брат уже был женат, давно жил отдельно. Это, конечно, для меня, семнадцатилетней, не стало страшным открытием: и не такие взрослые дети все чувствуют и замечают, даже если родители «шифруются». А наши семейные проблемы были слишком очевидны: папа часто «давал повод». Родители развелись, а вот жить пришлось все равно вместе, просто по разным комнатам, как соседи.

В общем, спустя год я вышла замуж. А через несколько лет, когда у меня родилась Катька, мама приехала помогать мне на первых порах, да так и осталась. А папа и сегодня живет в нашей маленькой квартирке в Молодечно, в комнате с видом на «море огней». Я часто бываю у него, так часто, как могу. Это мой папа, и я его люблю и жалею…

Конечно, мне очень повезло с мужем. Отчуждение, возникшее между нами, – это только моя вина. Объяснить все это я могу, а вот исправить что-то? Не знаю, не знаю…

Да, мамина квартира… Сначала мы приобрели новую для нас, с расчетом, что мама будет по-прежнему жить с нами вместе. Дело в том, что вот этой анекдотической пошлятины по поводу «тещи и зятя» в нашей семье никогда не было.

Это не значит, что они с Мишей были «не разлей вода». Но мама, раз и навсегда оценив спокойную надежность моего мужа и поверив ему, очень уважала его. И даже в наших ссорах всегда принимала его сторону. Он-то об этом и не знал, но именно мама могла найти для меня такие слова, что я складывала лапки ковшиком и бежала мириться. Однажды, после очередной нашей размолвки, она сказала мне: «Ему тридцать, а у него уже виски седеют. Думаешь, легко ему? И еще твои свинячьи выходки терпеть…»

Сочетание ее душевной теплоты и простонародной грубости меня мигом приводили в чувство. И становилось жалко Мишу, в ту пору действительно загибавшегося на производстве, и себя, эгоистку, и маму, наверное, жалевшую и меня, и его, и себя.

Еще запомнился случай. Поругались мы с мужем, как водится, сижу, надутая, у мамы в комнате, шиплю ей все, что недовысказала ему. А она так буднично, вполголоса говорит: «Ну, разведись с ним, где еще такого доброго, такого смешного найдешь?» И слезы у меня хлынули потоком, и побежала к своему, действительно доброму, действительно смешному…

А какие претензии к мужу я выдвигала тогда? Стыдно даже вспоминать. Дома бывал мало. С Катькой не гулял. Денег тоже не хватало. Ах, да, еще не проявлял ко мне должного внимания. Попросту говоря, со мной не спал. И ведь причины его мужских проблем были мне понятны, они уважительными были, эти причины, даже, пожалуй, социальными. Трудным было «перестроечное» время: финансовая неразбериха, общая нестабильность, дефицит. Но нет! Шашки наголо и в бой! Дура… И как его хватило на все: и дело свое отстоять, и мои истерики вытерпеть? Может, чувствовал, если уж он дрогнет, то Екатерина Дмитриевна костьми ляжет, а семью дочери сбережет. Нет, конечно, свою семью. Ведь мы по-прежнему семья.

Мама много лет терпела и ждала, когда ее горячо любимый гулена угомонится. Сдалась только тогда, когда гулянка, по понятным причинам, прекратилась, а началась пьянка – по тем же понятным причинам.

Вот мамин дом на Некрасова. Высокая «башня», построенная по новой, какой-то то ли «каркасной», то ли «монолитной» технологии. Смотрю на это торжество современного градостроительства с гордостью. Да не только за то, что свой дочерний долг – хотя бы и при помощи мужа – перед матерью выполнила, а просто: люблю свой город! Так здорово смотреть на эти дома-супермодели, раскрашенные в яркие теплые цвета, и мечтать, что все в нашей жизни будет хорошо: чисто, прочно, надежно, достойно. Мы ведь уже живем в таких домах! Вот они – потрогать можно, потопать, сказать: «Наша земля!»

Мама открывает дверь с ручкой и листком бумаги в руках:

– Привет, доча, – и убегает в комнату. Оттуда кричит: – Проходи, я сейчас, рецептик один запишу только…

Прав был герой одного старого фильма: «Ничего не будет: одно телевидение!» На работе у меня телевидение, дома – во всех комнатах, прихожу к маме – вот оно!

Захожу в комнату. Рецепт не кулинарный: целитель-самоучка Халатов на пару с некогда популярной актрисой поучает малообразованных домохозяек, как беречь здоровье. Актриса говорит почти так же много, как и Халатов, улыбаясь при этом, как Гуинплен. Углы ее накачанного силиконом (или жиром с ягодиц, не знаю…) рта подтянуты вверх, но латексный натянутый лоб и лишенные мимических морщин глаза как будто не принимают участия в улыбке. Если абстрагироваться от ее трескотни, и просто смотреть в глаза… Ужас! Да, но «человек, который смеется» хоть попал в руки жестоким изуверам, а эта богатая дама по доброй воле легла под нож пластического хирурга.

– И чему ты у них учишься? – спрашиваю я, садясь с мамой рядом на диван.

– Нужно с утра выпивать стакан минеральной воды с ложкой меда и соком половины лимона, – говорит мама, все еще глядя на экран. – Это полезно для обмена веществ, а значит для кожи, волос, общего тонуса. Напиток – тормоз для старения.

– Стареть нужно с достоинством, – неожиданно назидательно изрекаю я. Неожиданно для самой себя, потому что проблема старения занимает меня последние дни больше, чем хотелось бы.

Мама смеется:

– Вот и ложились. Я, кажется, только этим и занимаюсь все время: старею с достоинством.

Я спохватываюсь:

– Мам, да я не про тебя, про себя. Настраиваться как-то надо на новый возраст, чтобы не выглядеть смешно. Ну, помнишь ту байку про кинозвезду: «Маленькая девочка… Девушка… Молодая женщина… Молодая женщина… Молодая женщина… Бабушка умерла». Вон, как эта мумия.

Киваю на экран, где Халатов со своей свежемороженой коллегой уже прощаются с телезрителями.

Мама замечает:

– Да уж, зря она так с собой. Нос зачем-то поправила, губы надула. Зря, у нее в молодости носик был курносый, глаза синие, блондинка… Чего еще хотеть? Такая была миловидная.

Сочетание этих «особых примет» полностью совпадает с набором прелестей Алисы. Вспоминаю Алису, и все мои проблемы встают передо мной «в полный рост». И я решаюсь поделиться ими с мамой.

– Знаешь, мама, я номинирована на «Золотую Телевышку» в этом году. Но почти наверняка мне ее не присудят, – от частого повторения, видимо, эти слова я уже могу произносить спокойно, почти без выражения. Уже хорошо.

– Почему? – растерянно спрашивает мама. – Нет, так нечестно. Несправедливо! Когда я бываю в санатории, у меня все просят твой автограф, ну вот все. Как узнают, что я мама Риты Дубровской, так сразу улыбки, вопросы… Ты очень популярная! Я тобой так горжусь! Вот поеду на Нарочь, ты мне подготовь автографы – отвезу всем девочкам из персонала, которые просили. И фотографии дай, они будут рады.

– Я фотографии с автографами дам, конечно. Даже календарики дам, – дело в том, что у нас же на канале их специально печатают для «промоушена», у меня их вагон, – но я не об этом, мама.

– А о чем? – мама смотрит, чуть отклонив голову, как бы со стороны. И вдруг – как обухом: – С Мишей что-то не так?

А я, не сгруппировавшись вовремя, отвечаю, как есть:

– И с Мишей тоже.

Мама встает и выключает без толку вещающий телевизор. Садится в кресло, которое стоит у стены. Как будто отодвигается от меня. Да, тут поддержки не жди.

– В чем дело-то? – устало спрашивает мама.

– Во мне, – честно отвечаю я. – Я чувствую, что ко мне все просто привыкли, что ли. Зрители, коллеги, муж. Я расту, изменяюсь, старею, наконец. И отдаю им всем больше, чем получаю! Я просто обозначена как-то, ну и ладно. Наверное, мне этого уже мало.

– Тебе хочется большого и сильного чувства от них от всех? – надо же, мама иронизирует. А я не буду:

– Да, ответного чувства.

Мама настроена юмористически:

– С мужем – это понятно. Хотя мне кажется, Миша относится к тебе даже лучше, чем…

– Чем заслуживаю? – кротко вопрошаю я.

– Нет, чем раньше. Ну ладно, это мое мнение. А как ты проверишь, вот со зрителями? Они должны поцеловать экран, когда ты на нем появляешься?

Как я легко начинаю злиться в последнее время!

– Знаешь, легче всего смеяться над тем, чего не понимаешь. Попробую на примерах из жизни… Миша – бизнесмен. Он работает, вкладывает деньги, ну что еще… Разрабатывает стратегию, строит планы, реализует их. И конечный результат – налицо. Ты воспитываешь мою дочь, меня воспитываешь до сих пор («просвистело и ухнуло прямо в мой огород», как говорит мама), и результат тоже виден.

– Заметен, прямо скажем, – вставляет мама свои ответные «пять копеек».

– А у меня результат может быть один – признание коллег, профессионалов. Потому что их признание – это реальное подтверждение моей пусть не очень заметной, но вовсе не призрачной популярности у зрителей. Все связано. И знаешь, не так обидно, когда работаешь год из года, и это воспринимается как должное. Обидно, когда вроде бы заметили, но решили ничем не отмечать. По здравому, так сказать, размышлению.

Мама обдумывает мои слова. Я молчу. Не жду, что она выдаст какую-то сентенцию, которая меня утешит или объяснит что-то. Что объяснять, зачем утешать… Так и происходит: утирать мои невидимые миру слезы никто не собирается.

– Пойдем, чаю попьем, – говорит мама, направляясь на кухню.

Мы пьем чай и едим чудные пирожки с капустой и картошкой. Мама не боится располнеть: очень уж она у меня энергичная. Я, будем считать, тоже.

За окном вечереет. Сгущаются сумерки. Мама поворачивает голову смотрит в окно. У нее красивый профиль: правильный нос, брови вразлет… Мне достались мамины брови и папин нос. Давно я не ездила к папе, в Молодечно… И мама вдруг говорит, будто подслушав мои мысли:

– Помнишь, я тебе говорила давно: «Однажды я буду жить в городе, и у меня за окном будет море огней». Думала, что это про ту нашу квартирку, в Молодечно, а это было про вот этот мой дом. Смотри, какие огни внизу… Спасибо вам, дети, вы у меня лучше всех.

Горло перехватывает… А внизу сияет и переливается вечерней светомузыкой столица. Вон там, чуть левее – проспект Победителей, высотные отели, казино, реклама, если посмотреть на восток – сверкает разными цветами «бриллиант» Национальной библиотеки. Столичные дороги пестрят светлячками машин, автобусов, трамваев… Мама отводит глаза от окна, с будничным звяком ставит чашку на стол, смотрит на меня и произносит:

– А теперь рассказывай, что у вас все-таки случилось с Мишей. Или с кем-то другим?