И кожа у нее обязательно должна была разгладиться, ведь Дрим говорил, что это естественный процесс: дети растут, их морщины растягиваются, и постепенно они становятся такими же красивыми, как все взрослые. Да и сил у них все прибавляется и прибавляется, это так здорово! Однажды… Мира, зажмурившись, часто воображала этот день… Однажды этих самых сил станет так много, что она даже сможет бегать, не задыхаясь, и забираться на деревья, не опасаясь сорваться из-за того, что ноги становятся ватными и трясутся.

– Давай залезем на дерево!

Эви, задремавший от тепла, как кот, смешно заморгал. Зелень в его глазах сгущалась постепенно, будто тоже медленно приходила в себя.

– На какое еще дерево?

– Да на то, где красные ранетки. Знаешь, вкусные! Я с земли подбирала. Но наверху они ведь еще вкуснее!

– Как же мы залезем? – он с сомнением посмотрел на свои тощенькие, дряблые ноги. – Силенок не хватит.

Мира заспорила:

– В прошлом году я же лазила, помнишь? С чего же сейчас их не хватит?

«А вдруг не хватит? – пузырьки возле сердца сделались ледяными и разом впились в него. – Да ну… Я же расту. Значит, и сил должно становиться все больше и больше. Так Дрим говорил…» Для начала встав на четвереньки, она выпрямилась и переждала привычное головокружение, от которого в глазах возникал целый мушиный рой.

– Пойдем! – она дернула мальчика за руку. – Знаешь, какие они хрустящие! У меня прямо слюнки уже текут.

Эви поднялся, но было видно, что он совсем не горит желанием лезть на дерево. Пристально разглядывая что-то у реки, (Мира тоже оглянулась, но ничего особенного не увидела), он пробормотал:

– Можно кого-нибудь из взрослых попросить. Им же легче залезть! Прата, например… Он не откажется.

– Но мне самой хочется! – закричала Мира. – Когда они – это же совсем другое. Они и так все для нас делают: готовят, книжки читают и стирают… Все! Но мы же тоже должны хоть что-то делать, а то так вырастем и ничему не научимся. Как тогда?

– Откуда берется стиральный порошок?

Она уставилась на него в недоумении:

– Что?

Мальчик виновато растянул синеватые сухие губы:

– Я вот все думаю: откуда вообще все берется? Порошок, мыло, продукты… Туалетная бумага – откуда?

– Что значит… Я… Я не знаю…

Ее поразило, что Эви подметил то, о чем она сама даже не задумывалась. Обычно Мира первой видела то важное, над чем стоило ломать голову.

От растерянности она ухватилась за свой проверенный спасательный круг:

– Надо у Дрима спросить!

Эви посмотрел на нее как-то странно:

– Может, он и не скажет… Может, это их взрослый секрет. Бывают же такие!

– Что же такого секретного в том, откуда туалетная бумага берется?

– Ну, не знаю… А почему тогда они не говорят?

– Потому что… Потому что никто и не спрашивал! Вот ты разве спрашивал?

Медленно запрокинув голову, отчего сухая кожа на шее стала почти гладкой, Эви мечтательно произнес:

– А может, все это привозят с какой-нибудь звезды…

– С планеты.

– Со звезды! – заупрямился он. – И там, наверное, живут такие же дети, как мы.

– И взрослые. Как Дрим…

Эви вдруг рассердился:

– Надоела ты со своим Дримом! Вечно только: «Дрим, Дрим!» Прямо влюбилась!

«Вот и тогда было так же», – внезапно вспомнилось ей. Она чего-то испугалась («А чего испугалась? Не помню…»), и сердце ее просто исчезло. Это продолжалось недолго, но Мира ясно чувствовала, что совсем не ощущает его. Не так, как бывает, когда ничего не болит, по-другому: вместо сердца возникла холодная пустота. Вроде той, что подкарауливала за Стеной. Если б Мира провалилась туда, то уже не выбралась бы. Но сердце все же успело ухватиться за ребра и удержалось…

– Ничего я не влюбилась…

Она сама удивилась тому, что вместо обычной запальчивости в голосе прозвучало что-то… как-будто сухие листья зашелестели. Это был печальный звук.

Эви тоже ответил уже не сердито, но и не весело:

– Конечно… Думаешь, я совсем дурак? Я же ничего не говорю, Дрим – он хороший. И он… не такой, как мы. Красивый.

– Мы тоже станем такими!

Эти слова Мира повторяла так часто, что они уже стали вроде заклинания, которое просто обязано иметь силу. Иначе, что это за заклинание?

– Все так говорят…

– Так и есть!

– Ага, – угрюмо протянул он. – Только… Ты знаешь хоть кого-нибудь, кто был, как мы, а потом вырос и стал, как они? Вот вспомни!

Мира посмотрела на него испуганно.

– Кого-нибудь?

– Хоть одного! Я вот никого не знаю. Может, никто и не вырастает? А взрослые всегда и были такими?

– Так не может быть, – неуверенно возразила она.

Почему-то перейдя на шепот, Эви сказал:

– Никого же нет старше тебя. Ты, а потом сразу уже взрослые. А где те, кому тринадцать лет? Никого нет.

– Зачем ты об этом думаешь? – прошептала Мира, хотя ей хотелось закричать.

А еще больше хотелось убежать куда-нибудь подальше, совсем далеко, чтобы там надежно спрятаться от этих вопросов, которые почему-то пугали не меньше пропасти за Стеной. И она убежала бы, если б у нее были такие легкие ноги, как у Дрима…

Эви даже не улыбнулся виновато, как обычно делал, когда ему приходилось оправдываться.

– Оно само думается. Знаешь же, как бывает: раз подумалось – и уже не отпускает.

«Сейчас оно и во мне застрянет!» – она сделала судорожное движение, будто попыталась стряхнуть непрошенную мысль, и быстро проговорила:

– Знаешь, что… Может, тогда что-то случилось! Например, все сосуды разбились, и не в чем было производить детей. Пока новые появились…

– А откуда появились? – не унимался Эви. – Все-таки со звезды привезли? А кто привез?

Глаза у него стали, как скомканные листочки крапивы, Мире даже захотелось отойти от него подальше. Но она осталась на месте, только сердито прикрикнула:

– Ну, кто-кто! Опять ты… Откуда я знаю? Но ведь так же могло быть? Пожар какой-нибудь… Помнишь, как в том году столовая горела?

– О! – у него горестно округлился рот. – Все котлеты сгорели. Мясные были…

– Вот-вот! А потом же все снова построили.

– Долго, – едва слышно сказал Эви.

Ей пришлось наклониться к его смятому личику:

– Что – долго?

– Долго строили, если все так и было… Дриму, вроде, тридцать лет, так? А тебе – двенадцать. А между вами – никого.

– Тогда я не знаю…

Мире совсем не хотелось сдаваться, но нехорошие мысли, которые так и лезли из Эви, как-то вытеснили ее собственные, и возразить оказалось нечего. Хотя она и сейчас не сомневалась, что если б удалось хорошенько поразмыслить, то возражение нашлось бы. Но ей почему-то не то чтобы лень было думать, но стало как-то безразлично: найдется это возражение или нет… «Все равно», – подумала она, хотя как раз то, о чем они говорили, было для нее особенно важно.

Под ногами неожиданно образовалась воронка, и Мира почувствовала, как ее медленно затягивает. Но не кружит. Она посмотрела на траву, но никакого движения не было. И все же не покидало ощущение, что она просачивается сквозь землю.

«Как вода!» – ее сон тихонько плеснул где-то рядом или даже в ней самой. Мире вдруг стало страшно: почему она чувствует это так, будто это – по правде? Будто это когда-то уже было с ней, а сейчас вспомнилось. Не просто придумалось, как часто бывает, когда пытаешься представить себя таким мягким облаком, которое может забраться выше всех. Так высоко, что ему видно даже, что за Стеной… Или – бурундуком! И тогда кажется, что на спине вытянулись полоски, которые стекают в пушистый хвост.

Мира обожала развалиться на траве и воображать себя то тем, то этим… Воспитатели находили странным, что она подолгу просто лежит без движения и щурится на небо. А Дрим только посмеивался и говорил, что если б Мира, как все дети, часами торчала в виртуальном мире, из которого их за уши не вытянешь, то это была бы уже другая девочка.

И другой мальчик – это уже про Эви, который, единственный из почти сотни ребят, составлял ей компанию…

Он тронул ее сухими пальцами:

– Ладно, пошли за ранетками. Все равно мы сами ничего не разгадаем.

– Ты же боялся лезть на дерево!

– Подумаешь! – слишком уж храбро ответил Эви. – По-другому же их не достанешь. И ничего я не боялся!

«Не хочется мне уже никаких ранеток», – призналась Мира только себе, но решила, что Эви тоже надо как-то отвлечь от этих мыслей, иначе они чего доброго сожрут его мозг.

Это Дрим рассказал ей, что в голове находится мозг, и как раз он-то и выдает все фантазии про облака и бурундуков. И вот такие мысли, похожие на дождевые тучи, от которых ничего хорошего не жди. И слова, даже те, которые он говорил прямо в ту минуту…

Но тут зашла воспитательница Руледа, а Дрим не сразу заметил ее. Увидев, он оборвал себя на полуслове и неожиданно вспомнил, что девочке пора обедать. Но Мира не ушла сразу, а немного постояла под дверью и услышала, как Руледа выговаривает ему:

– Незачем забивать ей голову! Это же одно из правил: чем меньше они знают, тем лучше для всех. Сам представь, что будет, если хоть один из них задумается! Лучше не буди ее мысль, эта Мира и так со странностями.

Из уст Руледы это прозвучало как похвала. Мира ни за что не согласилась бы походить на нее, хотя из всех воспитательниц Руледа была, пожалуй, самой красивой. Но такой скучной, что казалась закутанной в паутину!

Дрим ответил ей резко, и девочке это понравилось:

– Они и так пребывают в состоянии домашних животных. Ей уже двенадцать, а мы все читаем вслух сказки про зверюшек.

«Ей – это мне? – Мира так и замерла. – Как-то непонятно он говорит… А что же еще можно читать?»

В тот момент она подумала о забитых книгами полках в кабинете Дрима, куда никто не мог войти, кроме взрослых. Даже Мира, хотя все считали, что к ней он относится особенно. Только вот дверь в кабинет он запирал и при ней тоже… Из того, что там хранилось, Дрим никогда ничего не читал ни ей, ни другим. Может, это были слишком печальные сказки? Но ведь Мира любила такие.

Голос Руледы прервался смешком:

– Сколько ей, говоришь? К этому невозможно привыкнуть!

– Тихо!

До Миры донеслось, как подвинули стул, – наверное, Дрим поднялся, – и она на цыпочках попятилась.

Когда он открыл дверь деревянного домика и выглянул, подставив солнцу рыжие волны волос, Мира, повернув за угол, спешила к столовой, где ее уже не ждали.