– Так, так, – как мне кажется, удовлетворённо произносит Юля и плюхается на стоящую рядом банкетку. – Арсен, значит, ты так решил поставить все точки над «i», да? – замогильным голосом начинает Юлия и прячет лицо в ладонях. – Но ведь я извинялась. Мне казалось, ты понял меня… Я думала, нам просто нужна пауза в отношениях, чтобы ты от того дурацкого конфликта остыл, а ты вместо этого решил плюнуть мне в душу? Ты же у нас по-другому не можешь, да? – начинает причитать Юлька, но не потому, что очень любила (любит) меня, а потому, что училась в «Щуке»³ и теперь служит актрисой в Театре Российской Армии (увы, шесть месяцев только роли второго плана).

«Видимо, всё-таки переигрывает…»

Поскольку я, хмыкнув, предпочитаю смолчать, то красивое (но перекошенное) женское лицо моментально выныривает из сложенных в лодочку ладоней. В глазах у Юли – гром и молнии, но поза постановочная, как и весь этот разыгрываемый ею лицемерный спектакль под названием: «Сердце, разбитое врачом-кардиологом».

– Это моя студентка из ординатуры. Ты мне лучше скажи, как ты в квартиру вошла? – Я слежу за лицом Юлии, а та следит за голыми пальцами моей правой ноги, которые я подгибаю от холода (в прихожей сквозняк, и вообще, неуютно стоять на затоптанном Юлькими грязными ногами полу).

– И что же вы проходили в спальне? Шунтирование сосудов? – картинно ломает бровь Юля, за полгода нашего романа изрядно поднаторевшая в терминологии моей настоящей профессии.

– Типа того, – киваю я. – Так как насчёт моего вопроса?

– В халатах?

Тридцатилетняя Юлия обладает ещё двумя интересными качествами: умением филигранно переводить в споре стрелки и неплохим чувством юмора, за что я очень её ценю (ценил). Но к делу это уже не относится.

– Юль, да какая разница? Мы были вместе, потом разбежались. Больше ничего не было. Так к чему сейчас эти театральные страсти? – спрашиваю ровным голосом я в попытке уйти от скандала.

– Теа… театральные страсти? – моментально цепляется за фразу Юля. – То есть ты теперь так это называешь? А я-то считала, что рядом со мной находится не чужой мне человек, – Юлька, придавая драматизм ситуации, отчаянно трёт ладонями щёки, растопыренными пальцами прикрывает лицо и начинает трясти головой. – Я-то думала, что между нами что-то есть, что-то важное, что-то особенное, а ты, вот так, мерзко и пошло… Знаешь что, да я после этого даже разговаривать с тобой не хочу! – забыв об «оставленном» у меня паспорте, Юлька рывком перекидывает за спину свой длинный светлый хвост и встаёт.

Здесь я, по задуманному Юлей сюжету, очевидно, должен пасть на колени, обнять её ботики и с придыханием шептать: «Прости, прости, я тебя умоляю!» Но поскольку наш с ней роман, повторяю, закончен, а на полу в прихожей, как я уже говорил, разлиты грязные лужи, то я устало приваливаюсь к стене и прикрываю глаза. Из-под неплотно сомкнутых ресниц принимаюсь разглядывать три года назад идеально выведенный ремонтниками потолок и ожидать конца этой тупой и, в общем, вполне жизненной пьесы, потому что… да потому что Юля, отыграв свою роль, под занавес должна обязательно дать мне по морде и уйти, хлопнув дверью, чтобы через два, максимум через три дня позвонить мне и долго молчать в трубку, ожидая, что я раскаюсь и предложу ей вернуться. Впрочем, так вело себя большинство женщин, бывших у меня до неё. Так что в принципе ничего нового. Дальнейшее происходит ровно так, как озвучил вам я, за одним исключением.

– Паспорт, я полагаю, у тебя в сумке. А теперь ключи мне верни, – говорю я.

– Гад, сволочь, бабник… Тварь! – подобрав нужный эпитет, верещит Юлька, семенит ко мне и с ненавистью в пылающем взоре с грохотом припечатывает к стеклянной столешнице прихожей связку моих ключей (кстати, её ненависть такая же фальшивая, как и её исправленный ринопластикой нос), после чего залепляет мне между глаз (с золотыми искорками, по словам душки-Женьки), разворачивается на десятисантиметровом каблуке ботика-сапога и вылетает за дверь, не забыв при этом как следует приложить дверь об косяк. От грохота двери на нижней полке вешалки качается маленький хрустальный ангел (подарок мне от одной из моих бывших любовниц). Потеряв равновесие, ангел кувырком устремляется на каменные плитки пола, чтобы рассыпаться в оставленной Юлей луже сотней блестящих и, в общем, давно никому не нужных осколков.

– Аминь, – говорю я, удовлетворённо киваю, огибаю хрустально-грязную лужу и запираю дверь, даже не удосужившись заглянуть в дверной глазок (ушла ли Юлька?). Возвращаюсь к спальне, распахиваю дверь и вижу Женьку, которая сидит на кровати и, обхватив руками колени, с любопытством глядит на меня.

– Значит, сестра, да? – прерывает Женька молчание первой и выразительно разглядывает мою левую щёку, на которой просвечивает Юлькина пятерня (между прочим, тяжёлая).

– А что, не похоже? – Я изгибаю бровь, и Женька смеется.

– А ты и правда гад, – весело, словно ей всё это не в новинку, произносит она и, взбив ногами кокон одеяла, выпрыгивает из кровати. Дефилирует мимо меня и гордо бросает из-за плеча: – Я только в ванную и сразу же ухожу. Я с такими, как ты, не встречаюсь, у меня принципы.

– Какая прелесть! – хмыкаю я в её худенькую ровную спину, левая лопатка которой украшена изображением трёх бабочек синего, красного и зелёного цветов и загадочной надписью «True Love Is…⁴». – А как же лубофф с первого взгляда к одинокому импозантному незнакомцу, к которому ты сама подсела в кафе пару часов назад?

– Дурак! – обиженно рычит Женька и хлопает дверью ванной.

– Дурак, – миролюбиво соглашаюсь я и шепотом зачем-то повторяю: – Точно, дурак…

Женька исчезает ровно через пятнадцать минут, на прощание всё-таки соизволив принять у меня пару крупных купюр «на такси» и, стыдливо спрятав глаза, прошептать: «Ну, ты звони, если что».

Но «если что» не будет.

Отдраив после неё ванну, закинул в стиральную машину постельное бельё. Возвращаюсь в комнату, вынимаю из платяного шкафа вешалку с чёрным костюмом и начинаю неторопливо собираться. Разглядывая своё отражение в зеркале, размышляю о том, что моей лучшей подругой на все времена пока остается лишь моё одиночество. Впрочем, положа руку на сердце, надо признаться, что даже в сопливом детстве я не стремился к общению со своими сверстниками, прекрасно отдавая себе отчёт в том, кто такие они и кто я. В пятнадцать я, как и все, прошёл период отрицания очевидного и чуть было не пустил свою жизнь под откос. В шестнадцать научился сбрасывать адреналин традиционным для мужчин способом. И только в двадцать пять я, пожалуй, смирился с тем, что я никогда не стану таким, как вы. А теперь адреналина мне вполне хватает и на работе. Но если там ты зависишь от Бога и от людей, то дома ты принадлежишь только себе. Возможно, именно поэтому я не женат, за последнюю неделю меняю вторую любовницу и, судя по динамике моей личной жизни, медленно, но верно деградирую. Впрочем, это ещё не повод, чтобы сесть за стол, уронить в руки голову и напомнить себе, что мужчине нужно думать о ребёнке до пересечения роковой отметки в тридцать семь лет, потому что потом у твоего отпрыска возможны любые патологии, страшные и не очень.

«А он мне нужен, этот ребёнок?» – думаю я, и память услужливо преподносит мне сцену, разыгравшуюся в моей жизни почти тридцать лет назад.

«Сеня, Сенечка», – ласково называла меня женщина, канувшая в пустоту.

«Проживи эту жизнь достойно – за него», – сказал мне ушедший за ней вслед мужчина.

Но судьба – это вещь, которую не может выбрать ни один человек, потому что она предначертана нам свыше. Правда, мне моя судьба досталась вместе с тайной, которую я предпочитаю не разглашать, но те, кто знал о ней, уже умерли, а тех, кто жив, она не интересует: их больше волнуют мои навыки и мои руки.

Стоя у зеркала и разглядывая свои нервные, чуткие руки, я заправляю серебряные, ещё «отцовские» запонки в прорези толстых манжет безукоризненно белой рубашки, возвращаюсь к шкафу и, перебрав пару десятков галстуков (подарки бесчисленных поклонниц, бывших моими пациентками, но никогда – любовницами), выбираю узкий чёрный галстук-«селедку», который прикупил в командировке. Вывязываю идеально-ровный узел, просовываю руки в рукава пиджака и принимаюсь тщательно укладывать щёткой ещё влажные после душа волосы.

Из серебристой глади старинного, оставшегося еще от моих «родителей» зеркала на меня смотрит высокий (метр восемьдесят два), ещё стройный (восемьдесят кг веса) тридцатишестилетний чувак с короткой современной стрижкой, модной небритостью (странно, но мне почему-то идёт) и ранней сединой (поэтому цвет волос – перец с солью). У субъекта в зеркале правильные черты лица, тонкий нос с горбинкой и зеленовато-карие глаза с золотистыми крапинками, так поразившие Женьку.

Но не объяснять же мне этой двадцатитрехлетней дурехе, которую я, судя по всему, никогда уже не увижу, что эти крапинки ничто иное, как пигментные пятна, которые чаще возникают на темноокрашенных, нежели на светлых радужках, а золотистый цвет обрамления указывает на слабость связочного аппарата позвоночника и склонность к невралгиям?

Да, вот такой он я – Арсен, точнее, Арсен Павлович Сечин, известный в научных кругах врач-хирург, работающий в Центре сердечно-сосудистой хирургии РАМН имени Бакулева, ведущий специалист в области сердечно-сосудистой хирургии, сотрудник Научно-консультативного телемедицинского центра, автор двух интересных методик и пары совсем не плохих книг, которые углядела на полке любопытная Женька.

И этот ведущий специалист, этот врач-хирург вместо того, чтобы выкинуть наконец надоевшую ёлку, поменять замки в двери или просто лечь спать, потому что после вчерашней операции он вымотался, как собака, сейчас наденет дублёнку, завяжет на шее тёмно-зелёный шарф и, прихватив ключи от своего чёрного, ничем не примечательного «Паджеро», поедет к чёрту на кулички – в бетонную коробку на Останкинском пруду, чтобы принять участие в ток-шоу о медицине, которое вы вряд ли посмотрите.

Захлопнув дверь, тщательно запираю её на все замки и жму на кнопку лифта. Лифт приходит, с лязгом распахивает передо мной металлические створки. Готовлюсь зайти в кабину, но тут в кармане моего пиджака раздаётся пиликанье мобильного. Мысленно чертыхнувшись, придерживаю одной рукой дергающуюся створку лифта, другой достаю из кармана «Нокиа». Смотрю на определитель: номер мне незнаком, но поскольку мои позывные знают все коллеги и практически все мои пациенты, прижимаю телефон к уху и шагаю в кабину:

– Да?

В трубке – характерный смешок.

– Арсен? Добрый день, это Марго, – уверенно произносит девица из телецентра, которая ухитрилась достать меня, ловко действуя через моего шефа. – Ну как, вы к нам едете?

«То есть теперь она меня ещё и контролирует, да?»

– Да, – еле сдержался, чтобы не нагрубить ей. Перехватив плечом телефон, костяшкой пальца нажимаю на кнопку первого этажа, в душе очень надеясь, что сотовая связь прервётся вместе с уходом лифта в шахту. Но телефонный Бог сегодня, видимо, не на моей стороне.

– Так во сколько мне вас встретить на проходной? – настаивает девица.

– В час дня, как мы и договаривались.

– Ладно. Но если вы вдруг задержитесь, то обязательно перезвоните мне, потому что я не…

– Хорошо, до встречи. – Не дослушав её, я вешаю трубку. Пустая болтовня утомляет меня.

«И я всегда приезжаю вовремя!»

3.

Телецентр «Останкино», Саша, ближе к часу дня.

«Ну что, Соловьёв, сорвала я тебе рандеву?» Впрочем, завернув за угол коридора, я напрочь забываю про Игоря, достаю айфон и пытаюсь дозвониться до Марго, чтобы узнать про Сечина (как он выглядит, какое впечатление в разговоре на неё произвёл, ну и всё такое), но Рита пока недоступна.

«А она случаем не Сечина ли сейчас встречает?»

Раздумывая о своём (да, меня очень интересует этот врач-хирург, о котором я много слышала, но вживую не видела никогда), вхожу в приплывшую, уже полную коллег по цеху, кабину лифта. Здороваюсь со знакомыми, отвечаю на дежурный вопрос: «Как дела?», выслушиваю очередной анекдот дня из жизни передачи «Давай прямо завтра поженимся» («А она говорит: – Да нет, до нашей свадьбы он вроде не заикался…»), вежливо смеюсь и прибываю на пятый этаж, где находится бизнес-центр.

В бизнес-центре (открытое пространство с перегородками, в котором постоянно перемещается и разговаривает десятка три человек, что создаёт эффект постоянного шума и гула) останавливаюсь у третьего слева стола. За столом, спиной ко мне, сидит ассистентка Марго – Таня. Таня (двадцать два, учится в Институте журналистики на заочном, стрижена под «боб», крашенный в цвет «баклажан», одета в серую толстовку с портретом Путина) прижимает плечом к уху телефонную трубку. Согнувшись в три погибели, Таня хмурится, вертит на пальце прядь волос и периодически порывается открыть рот, чтобы что-то сказать, но её телефонный собеседник, очевидно, не даёт ей вставить и слова, потому что после очередной безуспешной попытки Таня морщится и принимается снова терзать баклажанную прядь. Сообразив, что у Тани надолго, осторожно трогаю её за плечо. От моего легкого прикосновения ушедшая в монолог собеседника Таня подпрыгивает, в последний момент ухитряется подхватить выпавшую из зажима плеча трубку и выкатывает на меня возмущённые глаза. Узнав меня, с облегчением выдыхает.

Опираюсь на стол и наклоняюсь к ней:

– Говорить можешь? – Таня выразительно закатывает глаза и скашивает их на трубку. – Понятно, не можешь. Где Марго? – тем не менее, не отстаю я.

– Не знаю, Лида куда-то послала, – прикрыв рукой трубку, скороговоркой выстреливает Таня.

– Гостей для ток-шоу встречать? – Таня непонимающе глядит на меня. – Сечин приехал? – Таня, наморщив лоб, пожимает плечами. – Так, ясно, не в курсе… А где Лида? Сценаристы где? – Таня, подумав, пару раз тычет большим пальцем руки себе за плечо. – В комнате? – Таня кивает. – У вас в комнате?

Тут наша пантомима из моих вопросов и невнятных ответов Тани заканчивается, потому что Таня, воспользовавшись паузой, которую, видимо, предоставил ей её выдохшийся телефонный собеседник, сдвигает брови и решительно идёт на прорыв:

– Андрей Георгиевич, ну я же с вами не спорю, – с нежными, практически дочерними интонациями, выдыхает в трубку Таня. – Нет, ну конечно, вы правы, в прошлый раз мы действительно допустили бестактность, поставив вас в один эфир вместе с Жириновским. Но сейчас-то у передачи совсем другая концепция? И к тому же, ну кто лучше вас, уважаемого представителя Мэрии, может рассказать о проблеме уборки улиц зимой?

Из трубки немедленно доносится возмущённый мужской рёв. Таня жалобно морщится и отдёргивает трубку от уха. Улыбнувшись и мысленно пожелав Тане удачи, я отхожу от её стола. Дальнейшие Танины увещевания, напоминающие голубиную воркотню, тонут в гвалте голосов других журналистов, пытающихся набить свой собственный эфир такими же говорящими головами.

Преодолевая остатки гудящего, галдящего и бормочущего пространства, ухитряюсь «не заметить» двух кинувшихся ко мне незнакомых молодых людей и прибавляю шаг. Огибаю столы, принтер, выплёвывающий цветные слайды, распахиваю дверь с табличкой «Студия 3: Время говорить» и скрываюсь за ней. Здесь святая святых – внутренняя кухня ток-шоу, где когда-то работала я и куда снова откомандировал меня Игорь.

В большой комнате (двадцать пять квадратных метров, грязно-белый фальшь-потолок с круглыми дырочками для вентиляции, гулкий офисный ламинат, светло-серые стены, плотно увешанные календарями с логотипами спонсоров и стёбными фотографиями, взятыми с прошлого монтажа) стоят сдвинутые по периметру ДСП-столы с ноутбуками и МАКовскими компьютерами. Картину довершают два старых кресла потрескавшейся бежевой кожи, новенькая лаковая кофемашина, душераздирающий запах хорошего кофе и, как напоминание о празднике, который давно прошёл, опутанная мишурой тощая ёлка.

В комнате находятся пять человек. Троих я прекрасно знаю, это сценарист ток-шоу Димка Абгарян (мой ровесник), его помощник Генка и режиссёр программы Лида Ааронг. С двумя я пересекалась, это девушка-стилист и девушка-гример, которые всегда работают вместе. Других членов съёмочной группы в комнате нет (Марго, к сожалению, тоже).

– И снова здравствуйте, коллеги, – иронично кланяюсь от двери я.

Сценаристы (Генка и Димка, стоят, опираясь локтями о стол, уткнувшись в один компьютер и развернувшись к двери тем хрестоматийным местом, на котором я обычно сижу) оборачиваются. При виде меня Димка с мученическим видом заводит под потолок глаза. Постояв так секунду, сухо кивает мне и начинает воинственно подворачивать рукава неизменно чёрного свитера. Генка (белая футболка с жизнерадостным принтом, вельветовые брюки и тоннели в ушах) расплывается в счастливой улыбке, очень напоминающей предвкушение, садится на стол, складывает пальцы в знак «Victoria» и вместо приветствия салютует мне, интригующе поблескивая стальным кольцом на большом пальце руки, после чего выразительно скашивает глаза на Димку.

– Соскучился без тебя, – произносит одними губами.

Лида, разговаривая по мобильному, продолжает нарезать по комнате небольшие круги и упорно меня игнорировать.

– Здравствуйте, Саша, – вежливо отдуваются за всех девушки, которые сидят в креслах, чинно пьют кофе из стеклянных голубых чашек и тихо переговариваются между собой.

– Мило, – кратко резюмирую я ситуацию.

Димка, подумав, демонстративно подтаскивает к себе металлический стул, противно царапая пол задними ножками, и усаживается на него, спиной ко мне. Толкает в бок Генку.

– А, что? – нехотя оборачивается тот.

– Ты почему ссылки не вставил? – тоном, каким задают вопрос: «Ты почему не ночевал дома?», интересуется Димка.

– Какие ссылки? – не догоняет Генка и отчего-то пугается.

– Те самые ссылки, к ток-шоу. Первая ссылка – на законопроект по телемедицине Минздрава, вторая – тоже на законопроект по телемедицине, но Института развития интернета. Я тебе их ещё неделю назад присылал и очень просил сохранить, – голосом умирающего лебедя поясняет Димка.

– А ты разве просил? – Генка пугается ещё больше, слезает со стола, утыкается в монитор и принимается быстро возюкать по коврику мышкой. Понаблюдав за его манипуляциями, Димка тяжко вздыхает и подпирает щёку рукой:

– Так, ну и где мои ссылки?

– Ну слава Богу, Аасмяэ пришла! – язвительно восклицает Лида и, закончив разговаривать по мобильному, щёлкает кнопкой Bluetooth. На Лиде (ей хорошо за сорок) тёртые джинсы мужского покроя, на ухе – гарнитура, на носу – очки типа «Clic» в ядовито-красной оправе. – Ты где болтаешься? Я только что с Игорем разговаривала, он сказал, ты десять минут назад к нам пошла, – с места в карьер берёт Лида.

– Так я и пришла к вам через десять минут, – усмехаюсь я.

– Н-да? – Лида вскидывает руку и удивленно глядит на свои наручные, такие же ядовито-красные, как и оправа её очков, часы. – Да, и действительно. Ну, раз пришла, то тогда давай в темпе, – и Лида принимается нетерпеливо подталкивать меня в поясницу, пытаясь развернуть в сторону гримёрки.

– Подожди-ка, подожди, – уворачиваюсь от Лиды я, – где Марго?

– Тебе срифмовать? – недовольно сверкает очками Лида.

– Не надо мне рифмовать, – моментально иду в отказ я и задаю второй важный вопрос: – А подводки мои готовы?

В углу тихо фыркает Генка. Перехватив мрачный взгляд Димки, моментально делает сосредоточенное лицо и утыкается в монитор. Димка поднимает на меня страдальческие глаза:

– Ещё не готовы, а что?

– А то: прежде, чем на суфлёр их выкладывать, мне покажи. А то будет, как в прошлый раз, – напоминаю я.

– Правда? – моментально оживает Димка. – А чё, в прошлый раз не понравилось? Ничего, за пять минут до эфира посмотришь, как все нормальные люди… Тоже мне, Андрей Малахов выискался, полуэстонского разлива! – колко (и довольно остроумно) замечает в мой адрес Димка, намекая на моё полурусское происхождение, и дёргает заулыбавшегося было Генку за руку. – Так, ты-то хоть на неё не отвлекайся, и так времени ни на что нет. Между прочим, из-за неё! – второй раз выстреливает в меня Димка.

– Так, а я тут причём? – не понимаю я.

– А ты никогда не замечала, что когда ты появляешься и начинаешь говорить, то все вокруг тебя перестают думать? – ехидно добивает меня Димка контрольным, и я прямо чувствую, как во мне начинает разгораться привычный азарт.