– Каждый имеет право на свои причуды, – заступилась за «чокнутого старика» Александра Петровна. Она не могла допустить, чтобы светлый образ благодетеля был омрачен хотя бы на каплю. – И вообще-то, он не старик, а уж когда родилась Олеся, Василий Петрович и подавно не выглядел дряхлым.

– Ну да, – не уступила баба Катя. – Бороденка почти вся седая, брови торчком, волосы полгода не стрижены, мешки под глазами и залысины! Его к новорожденным и подпускать страшно, проклянет еще из зависти, и будет потом девчонка с кривым носом ходить или бородавка на лбу появится.

Все взгляды автоматически устремились в центр комнаты – на Лесю. Она буквально почувствовала, как тонкие острые лучи побежали по ее лицу и телу – красные, оранжевые, фиолетовые. Конечно, все знали, что у нее нормальный нос и нет бородавок, но в этот момент и Антонине, и дяде Андрею, и Сергею Сергеевичу, и даже бабе Кате захотелось обязательно удостовериться в этом. И Леся вдруг поняла, о чем подумал каждый… Есть на ней проклятье. Есть! Сирота, да еще пожар на голове, волосы-то оранжево-красные, за такое раньше на костре сжигали, и путного из нее ничего получиться не может.

Леська с трудом сдержала порыв скрутить волосы в жгут и убрать за спину (да не очень-то они скручивались обычно, разве такую копну запросто усмиришь?).

– Глупости, – небрежно отмахнулась Александра Петровна. – Обеспеченные люди чокнутыми не бывают, мозги у них работают отлично.

Но в голосе тети промелькнула неуверенность, сказанное бабой Катей в большой степени отражало правду. Леська, успевшая впитать многое за свою пока еще недолгую жизнь, в этом не сомневалась. Невероятно, невозможно, немыслимо, но она как будто вспомнила ту минуту, когда над ней склонился неопрятного вида мужчина (немолодой, небритый) и она услышала его голос – тихое отрывистое бормотание, несвязный набор слов, а затем… «Назовите ее Олесей». Не мягкая просьба, не дежурное предложение, не участливый совет, а бесцеремонное неожиданное требование, против которого и не выставишь аргументы.

Хотя это воображение сыграло злую шутку… Леся потерла ладонями колени и покосилась на бабу Катю. Именно бабушка года два назад небрежно обронила на кухне: «Не вы ей имя придумали, не удосужились. Старый дурак сказал, а вы и подхватили». Папа тогда улыбнулся и ответил: «Просто имя ей подошло». Много еще долетало до маленьких, аккуратных Леськиных ушей, какая-то информация растворялась в воздухе, а какая-то занимала полочки в голове.

Василий Петрович жил далеко, отшельником – никого не подпускал к себе и очень редко приезжал к кому-либо в гости. Однако Сергей Сергеевич утверждал, что однажды видел Дюкова на Новом Арбате (около высоченного бизнес-центра) в длинном потертом кожаном пальто и темных очках. «В мою сторону не посмотрел, паршивец. Седой и патлатый!»

Леська даже в своем малом возрасте догадывалась, что большинство собравшихся не прощает «чокнутому старику» одного – равнодушия, и это было удивительно и странно.

– Мы можем подвести итог. – Грудь Александры Петровны поднялась и опустилась. – С сегодняшнего дня судьба Олеси находится в наших надежных руках, девочку ждет достойное будущее.

И в один миг Леся превратилась в кочевника. Как листок, подхваченный порывом ветра, цепляющийся то за куст, то за дерево, то за кривую ножку скамейки (вот она – небольшая передышка!), девочка перемещалась от тети к дяде, от бабушки к великовозрастной троюродной сестре, а от нее уже к двоюродному дяде и так далее, и тому подобное… А дальше – по кругу, по большому родственному кругу, без нарушения четкого графика, кропотливо составленного тетей Сашей (теперь Леся звала Александру Петровну именно так).

Пожитки умещались в небольшом коричневом чемодане – шершавом, с закругленными углами, поцарапанным золотистым замком и основательной металлической ручкой. Еще к имуществу прибавлялись: мешок со сменкой, портфель, набитый тетрадками и всякой канцелярией, и желтая клеенчатая сумка с учебниками. Через год Леська осмелилась попросить на день рождения большущую черную папку на молнии, чтобы складывать в нее рисунки и таскать на плече, точно футляр с виолончелью. Это же здорово – представлять себя странствующим музыкантом, повидавшим разные города, с легкостью воспринимающим любую погоду и условия.

При переездах чемодан и сумку, конечно, нес кто-то из взрослых, а остальное Леська с удовольствием нагромождала на себя и шагала вперед, где ее ожидали другая школа, новые одноклассники и учителя. Впрочем, когда круг приключений повторялся, новое становилось старым, а затем уже и привычным.

Больше всего Лесе нравилось жить у спокойной, доброй, мечтательной Ирочки, не требующей абсолютно ничего, но отдающей так много, что и в желудок не поместится, и в коричневый чемодан не влезет (даже если на него встать и попрыгать). Ирочка готовила незамысловатые, но удивительно вкусные блюда, хорошо шила, вязала и всегда, со слов тети Саши, влюблялась не в того парня. Отношения заканчивались традиционно ничем, в квартире замирала тихая грусть, но шли дни, и в голубых глазах Ирочки вновь вспыхивала надежда – заразительная, теплая. Леся впитывала эту надежду; иногда казалось, будто за спиной вырастают маленькие белые крылья, они прячутся под рыжими волосами – и отлично, никому и не нужно их видеть.

Сергей Сергеевич увлекался здоровым образом жизни, поэтому во второй четверти Леся обычно худела и сутулилась. Мышцы спины побаливали из-за жесткого матраса, о внутреннем мире которого не стоило задумываться. Гречка? Солома?.. На завтрак Сергей Сергеевич обязательно заставлял выпить стакан горячей воды, на ужин полагалась мисочка тертой сырой свеклы и два ржаных хлебца. Леська стойко принимала подобный образ жизни, но на продленке за минуту съедала неполезный обед и потом счастливо вздыхала минимум полчаса.

В квартире бабы Кати всегда стоял холод, поэтому каникулы часто отягощались легкой простудой или кашлем. Бабушка чувствовала себя комфортно в бриджах и футболке, а Леся натягивала свитер и надевала шерстяные носки. «Как в замке Снежной королевы», – думала она и рисовала вьюгу, летящие сани, крупного ворона на снегу, маленькую разбойницу и благородного оленя. Рисунки отправлялись в черную папку, где ютились в определенной тайной последовательности и никогда не перемешивались. Леся понятия не имела, как объяснить установившийся порядок хранения, но интуитивно складывала свои сокровища именно так, а не иначе.

Дядя Андрей к воспитанию сироты относился ответственно: «У ребенка должен быть режим, мы выросли на кашах и картошке, а значит, и девочка должна расти на этих продуктах. Уроки… уроки нужно делать до шести. Тройки – это позор. Особенно по физкультуре!» Лесю он называл либо «она», либо «девочка», а хвалил традиционным «молодец, скоро станешь космонавтом». Зато у дяди Андрея в серебристой клетке жил волнистый попугай. В руки Карузо, к сожалению, не давался, но с ним было приятно поболтать.

Последняя четверть и лето целиком и полностью принадлежали тете Саше. Александра Петровна становилась еще более важной, говорила громче, не ходила, а плыла, точно белый пассажирский теплоход. Ее взгляд заострялся, щеки часто розовели от нескрываемого удовольствия, грудь поднималась и опускалась с шумными вздохами.

Воспитательный процесс тети Саши являлся самым затяжным и продуманным, к тому же Леся знала: у нее есть обязательный пример для подражания – сестра Вика. С примером всегда легче понять, как есть, как пить, как складывать и убирать вещи… Тете по хозяйству помогала старенькая Любовь Ильинична, Леська любила слушать рассказы о молодости пожилой женщины и уплетать при этом крохотные пирожки с рисом и яйцом.

Дружбы с Викой не получалось – впрочем, ни та ни другая сторона к подобным отношениям не стремилась: полевые цветы не тянутся к садовым розам, а те, в свою очередь, не склоняют бутонов, чтобы посмотреть, что там еще произрастает из земли. Вика проявляла любопытство только первые дни: она подолгу молча смотрела на Лесю, будто пыталась отыскать в ней какой-то секрет, а потом практически перестала замечать, лишь выказывала недовольство, если мать покупала две одинаковые юбки и тем самым на короткое время приравнивала полевой цветок и садовую розу.

Ветреной Зинке Лесю доверяли очень редко, и только на субботу и воскресенье.

Антонина всегда страдала от ссор с мужем, тетя Маша целыми днями играла на пианино, Кирилл Германович изобретал чуть ли не машину времени, Татьяна Григорьевна мечтала похудеть на двадцать килограммов, Надежда Дмитриевна читала вслух любовные романы и утверждала, что на свете не осталось настоящих мужчин. Калейдоскоп родственных отношений, ставший привычным, вызывающий иногда улыбку, иногда грусть…

– Я не забыла, – повторила Леся, поднялась, поставила стул на место, убрала планшет в сумку и неторопливо, предвкушая новую порцию волнения, направилась в комнату.

* * *

Только законченный идиот мог назвать эту дыру гостиницей. Подобные строения должны стоять на краю мира и манить к себе или разбойников с большой дороги, прячущихся от глаз людских, или махровых упырей, планирующих ночную вылазку.

«Упырям положено спать в могилах», – поправил себя Глеб, потер лицо ладонью и дернул хлипкую ручку обшарпанной двери. Короткий скрип, приглушенная надрывная музыка, ароматы дешевых духов и быстрорастворимого кофе мгновенно добавили недостающие штрихи к картине под названием «Гостиница «Золотая» – заходите, не пожалеете!». Конечно, можно было заночевать и в деревне, наверняка бы перепали и самогон с соленым огурцом, и банька, и мягкая постель, но желание поскорее выбраться из глуши тянуло вперед не хуже магнита.

«Люди, люди, приютите бедного, одинокого странника… заблудшую душу… практически».

Глеб усмехнулся и устремился к полноватой блондинке, грызущей сухарики перед маленьким допотопным телевизором.

«Пусть она окажется возбуждающе прекрасной. – На его лице появилась скользкая улыбочка, пропитанная иронией и надеждой. – Или хотя бы смазливой. Пухлые губы, большие глупые глаза, белые зубы… И я с ней пересплю. Обязательно пересплю. Прямо сейчас. – Глеб чуть притормозил и посмотрел на потолок, выкрашенный излишне яркой голубой краской, покрытый бесчисленным количеством извилистых трещин. – Эй, Небесная канцелярия, может, поспорим? А то все погодой занимаетесь. Скучно небось?»

Блондинка протянула руку к пакету с сухариками и лениво обернулась. Глеб тяжело вздохнул, проклиная природу, имеющую дурную привычку создавать несовершенства. Узкий лоб, нос картошкой и черные усики над выпяченной верхней губой не смогли бы его возбудить даже после столетнего воздержания. А он, ко всему прочему, и не воздерживался. Ни от чего и никогда.

– Вечер добрый, – протянула блондинка, привычно сканируя гостя с головы до ног.

Глеб понимал: положительного впечатления в таком виде не произведешь, да, собственно, и не нужно. Быстро оглядев маленькую комнатенку с серыми обоями и древней мебелью, он задержал взгляд на выцветшей шторке, украшенной темным коричневым пятном, посмотрел под ноги на протертый почти до дыр ковер и развязно сообщил:

– Привет, мне бы переночевать у вас, прелестная незнакомка.

Блондинка выпрямилась, пропустила комплимент мимо ушей и с вызовом спросила:

– А ты кто?

Вопрос переводился как: «А за номер заплатить сможешь?»

– Плохо, плохо формулируете мысли, – пожурил Глеб, неторопливо приближаясь. Нарочно почесав заросшую щеку, он сунул руки в карманы джинсов, прищурился и все же ответил: – Я разбойник с большой дороги. Похож?

– Не-а, те нынче богатые, – улыбнулась блондинка, подыгрывая. Вблизи гость уже не казался законченным бродягой, он скорее походил на капитана дальнего плавания, списанного на берег лет пять назад. Глаза мужчины поблескивали, и даже показалось, будто в них закручивается в воронку искрящийся голубой свет…

– Тогда упырь. Сгодится?

– Упыри сейчас в могилах лежат, часам к двенадцати повылазят, не раньше.

– А я вижу, вы – девушка образованная… – Глеб остановился напротив блондинки и улыбнулся щедро и беспринципно. «И не говорите потом, что я не делаю добрых дел. Посмотрите на эту женщину, она же на седьмом небе от счастья! – Он прислонился к тощей администраторской стойке и мысленно добавил: – Мне это зачтется или нет?»

– Посиди здесь с мое, еще не то узнаешь. – Блондинка тихо засмеялась, демонстрируя ровные зубы. Ее скука наконец развеялась, глаза засияли, руки автоматически прошлись по полным бедрам – зеленая ткань юбки разгладилась, но почти сразу вновь собралась в мелкие горизонтальные складки.

– Тогда я – маг и волшебник, – продолжил Глеб. – Так сгодится?

– Н-да? И что ты умеешь?

Весьма сильное искушение опробовать свои силы… И плевать, что их ограниченное количество, а за некоторые попытки иногда приходится расплачиваться…

– Я умею загадывать желания, и, удивительное дело, многие спешат их исполнить, – ровно произнес Глеб. В его глазах полыхнул огонь, будто кто-то неведомый плеснул керосина на раскаленные угли. – Мне нужен хороший и абсолютно бесплатный номер, и я требую, чтобы меня никто не беспокоил до утра, – сказал он холодно и четко.

Блондинка дернулась, на миг замерла, затем кивнула, молча и медленно выдвинула верхний ящик стойки, достала ключ с биркой № 11 и плавно положила его перед странным гостем.

Как просто. Даже неинтересно. Никакого сопротивления – душа попалась слабая… простая, как копейка.

Глеба постигло разочарование еще и оттого, что он почувствовал: тех самых особенных сил стало меньше – ровно на одно бездарное желание. Ему ли экономить деньги? Хотя наличных-то нет, а в этой дыре банковская карточка – лишь бесполезный и никому не нужный кусок пластика.

«Плевать», – подытожил Глеб, подхватил ключи и, насвистывая, вразвалочку направился к лестнице. На пятой ступеньке он остановился, перегнулся через перила и беззаботно крикнул:

– Эй, отомри!

Блондинка вздрогнула, захлопала ресницами, явно не помня, что происходило еще минуту назад.

«Маг и волшебник? – усмехнулся Глеб. – Ну да, иногда могу».