Мы обе были набитыми дурами. Тогда мы представить себе не могли, что самые полноценные любовные отношения могут быть только при глубокой дружбе, а дружба, скреплённая обоюдным физическим удовольствием – это ни с чем не сравнимая по силе и полноте связь.

* * *

После весенней сессии мне предстояло уехать на трёхнедельную практику в Вологодскую область – собирать тамошний фольклор.

Я так не хоронила папу, как расставалась с Антоном. Я выла и ночью, засыпая ещё рядом с ним, и днём, когда он уходил на работу.

– Я умру на другой же день, – говорила я, – я несколько часов и то с трудом без тебя обхожусь.

– Ты будешь звонить мне каждый день, и мы будем разговаривать, сколько захочешь, – говорил он.

– Это, конечно неплохо, но слишком дорого, – хлюпала я.

– Придётся выбирать одно из двух, практичная ты моя! – смеялся Антон.

– Ты ещё смеяться можешь! – я разражалась новым приступом рыданий.

– Я не смеюсь, – говорил он, – я пытаюсь придумать, что с тобой делать, как тебя утешить. Ведь ты не в другую галактику улетаешь, а за каких-то пятьсот вёрст, и не навсегда, а всего на три недели.

– Всего!.. – передразнивала я его. – Это тебе, может, «всего», а мне не «всего»…

– Я вот в армию уходил аж на два года, а это, знаешь ли, семьсот тридцать дней и ночей! Да на другой конец Советского Союза, за семь тысяч километров. – Он сделал паузу и продолжил: – Тут уж, по крайней мере, понятно, почему меня моя девушка не дождалась.

Я умолкла и посмотрела на Антона. До меня дошла истинная причина моих слёз. Но первое, что я ответила на это, было:

– Расскажи!

* * *

Однажды под Новый Год – Антон учился на последнем курсе – в пригородной электричке он познакомился с девушкой и влюбился в неё прямо с первого взгляда. Девушка была маленькая и тоненькая – даже в своей пушистой кроличьей шубке – и казалась хрупкой и беззащитной в толпе рвущихся к дверям пассажиров. Антон помог ей войти в вагон, подсадив на подножку, и поддержал в тот момент, когда какой-то пьяный дядька едва не повалился на неё в тамбуре.

Сидячих мест им не хватило, и Антон, пристроив девушку в углу у входа, загородил её собой от толчеи. Она не была особенно разговорчива, но, видно, из благодарности за заботу, отвечала на вопросы Антона – односложно, но вежливо.

Ехали они около сорока минут. За это время Антон узнал, что девушку зовут Оля, что она живёт в Пушкино, а учится в энергетическом институте на втором курсе.

– Что может быть общего у такой хрупкой девочки с циклопическим планом ГОЭЛРО? – Спросил Антон с улыбкой.

Девушка тоже улыбнулась и сказала, что её профиль – финансы, а не гигантские турбины.

Прощаясь, Антон выпросил у Оли свидание и без особой надежды пришёл в условленный день и час к Музею Изобразительных Искусств имени Пушкина. За пазухой у него приютилась маленькая белая розочка.

Оля пришла вовремя, чем приятно удивила Антона – не тем, что вовремя, а тем, что пришла. Они часа три пробродили по залам музея, делясь друг с другом своими любимыми художниками и впечатлениями от их картин. Потом, проголодавшись, съели в кафетерии поблизости по две порции сосисок, запили их кофе с пончиками и расстались на платформе около Олиной электрички.

Новый Год они встречали не вместе, но вечер первого дня наступившего тысяча девятьсот шестьдесят седьмого провели вдвоём.

*

– Надо же, – сказала я, – я ещё пешком под стол ходила, а ты уже любовь с девчонками крутил!

– Это была первая девчонка, с которой я, как ты выражаешься, крутил любовь, – сказал Антон.

– Ты что, до двадцати с лишним лет ни разу не влюблялся? – удивилась я.

Антон как-то слишком долго смотрел в стену напротив – даже, скорей, сквозь неё.

– Только один раз, – сказал он таким голосом, что я почему-то не решилась настаивать на подробностях этой истории.

– А что с Олей? – Меня разбирало любопытство, чем всё закончилось.

*

С Олей они подружились и встречались довольно часто – насколько, конечно, позволяли им занятия в институтах.

А потом Антон получил диплом и повёл Олю в «Прагу». А после провожал до электрички. Там и поцеловал её в первый раз – на перроне, под тёплым летним дождём.

*

– А знаешь, – сказал Антон ни с того, ни с сего, – вы с ней чем-то похожи.

– Да? Чем?

– Цветом глаз… Нет, не только… Надо же, я думал, что совсем забыл, как она выглядела.

Когда я пересказывала Доре историю Антона, я отметила и эту деталь – не без удовольствия, скажу честно, мною воспринятую. Мне в голову не пришло задуматься, почему наше сходство с девушкой, в которую когда-то был влюблён Антон, доставляет мне удовольствие.

Дорина реакция была как ушат ледяной воды.

– Лично я ни за что не позволила бы мужчине сравнивать меня с какой-то другой женщиной! – Отчеканила она с осуждением в голосе.

Кому было адресовано это осуждение: Антону за то, что он сравнил, или мне за то, что я позволила – я не понимала.

– А что тут такого?.. – пролопотала я. Вероятно, в тот момент я очень походила на школьницу, упустившую важную подробность в объяснении учителя.

Дора только многозначительно посмотрела на меня и фыркнула. Но и этот взгляд не сумел ответить мне на вопрос: почему я должна позволять что-то или не позволять чего-то любимому человеку? И я так и не поняла, что плохого в том, что я похожа на когда-то любимую Антоном девушку?..

*

На лето Антон уехал к родителям в Ялту, и пригласил к себе Олю. Она приехала почти на целый месяц после окончания практики.

Потом они вернулись в Москву. Оля продолжила учёбу, а Антон приступил к работе в одном не слишком известном московском театре.

Осенью его забрали в армию. Оля сказала только, что будет писать. Разговоров на тему будущего она не любила, и на робкий вопрос Антона: «ты меня дождёшься?» – уклончиво ответила, что в ближайшие два года умирать не собирается.

О том, что у неё есть парень, который должен вернуться из армии будущей весной, она, конечно, Антону не сказала.

*

– Вот же!.. Негодяйка! – я хотела сказать более грубо, но сдержалась только из-за Антона.

– Никакая она не негодяйка, – сказал Антон, – она просто хитрая девочка.

– И что ты, не смог этого разглядеть?

– Мне тогда не хватало жизненного опыта, а тем более, в отношениях с женщинами, – сказал Антон, изменившимся, как мне показалось, голосом. – Я верил всем, как себе самому.

– А ты… и она?.. – начала я, но не находила нужных слов, – ну, вы с ней?..

Антон улыбнулся и опустил глаза.

– Нет, – сказал он, – если я тебя правильно понял, то мы с ней не, мы только целовались.

– А как ты узнал об этом… ну, про её парня?

– Она написала мне о нём через полгода, когда и вернулся тот парень, – сказал Антон. – Она раскаивалась и говорила, что я ей близок и дорог, что я ей очень нравился, но любит она другого, и что тот другой не сможет понять и принять нашей с ней дружбы. Поэтому она прощается навсегда.

– Так значит, и время, и расстояние были ни при чём?

– Ни при чём, – сказал Антон.

– Зубы заговаривал мне, значит!.. – Я хотела обидеться, но не нашла в себе сил на это. – Зато я поняла, почему реву… – сказала я и снова чуть не разревелась.

– И почему же ты ревёшь?

– Я боюсь, – сказала я и посмотрела на Антона с мольбой.

Мы сидели друг против друга за кухонным столом.

– И чего же ты боишься? – он улыбался.

– Не смейся! – Прикрикнула я.

– И не думаю, – спокойно сказал Антон.

– Я боюсь, что ты меня не дождёшься.

Произнеся это, я вдруг оказалась перед той самой ситуацией, которая призраком маячила в моём сознании… нет, скорей – в подсознании. Сейчас она словно реализовалась, будучи озвучена, и на меня из углов поползла пугающе холодная чёрная пустота – даже озноб пробежал по коже. Я съёжилась и закрыла лицо ладонями. И опять зарыдала.

Почему Антон не попытался успокоить меня каким-то иным образом, кроме слов – не обнял, не погладил по голове, например, просто не протянул руку и не прикоснулся ко мне?..

Теперь-то я знаю, почему.

А тогда я ждала этого, потому и ревела. Ведь так всегда делал папа в подобных случаях… Его крепкая тёплая ладонь служила самым надёжным укрытием от любой беды.

– Так, – сказал Антон строго, – завтра иду в деканат и прошу освободить тебя от практики! Причину придётся назвать без обиняков: абсолютная беспомощность восемнадцатилетней девицы и её неумение жить без родительской опеки.

– Не надо, – прогундосила я в носовой платок, – скажи только, что ты не уйдёшь к другой, пока меня не будет.

– К другой уходят мужья или любовники, а я тебе отец, как никак. – Он поднялся из-за стола. – Всё! Мне надоели твои нюни!

Я посмотрела на него снизу вверх, как щенок, которому дали поесть и пообещали ночлег: благодарно и заискивающе. Видела бы Дора!.. Но мне было плевать сейчас на все её Правила Поведения Женщин В Присутствии Мужчин.

– Ура-а-а, – пропищала я. Это заменило мне виляющий хвост.

Антон засмеялся, и, выходя из кухни, обернулся и покачал головой.

А меня осенила гениальная идея:

– Пойдём завтра сфотографируемся, я возьму карточки с собой, и мне будет не так тоскливо без тебя.

Мы пошли в ГУМ, в фотоавтомат, и нащёлкали четыре полоски карточек.

Режиссёром выступала я: я усаживала Антона и обнимала его сзади за шею, потом наоборот, потом мы сидели вдвоём в обнимку, потом я садилась к нему на колени и прижималась щекой к его щеке. Каждый кадр делался в двойном экземпляре.

Получились сплошные объятия. Но мне только это и требовалось. Я разрезала каждую полоску пополам: вышло четыре по две мне, и столько же – Антону.

* * *

Я не выпускала из рук эти маленькие снимки. Я ехала в автобусе – от общежития, где нас поселили, к месту нашей «экспедиции», в деревню за шестьдесят километров, или назад, в общежитие – и смотрела на себя в объятиях Антона. Засыпая и просыпаясь, я целовала его лицо – такое любимое его лицо.

Моя однокашница как-то спросила:

– Это что, твой любовник?

Совершенно неожиданно для себя я ответила:

– Да.

По-моему, она меня сразу зауважала. А во мне словно что-то включилось: мне хотелось целовать не карточку, а настоящего Антона, мне хотелось настоящих объятий, настоящих – а не в щёчку – поцелуев…

Я мечтала об Антоне как о мужчине.

Я вспоминала его тело, его запах, его прикосновения, его голос. Я перебирала нашу не очень-то долгую – длиной в несколько месяцев – совместную жизнь, пытаясь найти в ней хоть что-то, что обнадёживало бы: Антон всё ещё в меня влюблён.

Не знаю уж, находила ли я подтверждение этому, но сам процесс перебирания в памяти всего, что связано с Антоном, доставлял мне неописуемое наслаждение. Скоро воспоминания сменились мечтами о том, что было ещё неведомо мне – о наших возможных любовных отношениях. Хотя дальше объятий и поцелуев, как в том кино, я не заглядывала. Я ведь просто не знала, что же там, дальше: одно дело – теория, преподанная Дорой, и совсем другое – реальность…

* * *

Я позвонила Антону с вокзала. Никто не отвечал. Тогда я набрала свой номер – ключи от квартиры я оставила ему.

Когда сквозь жуткий треск в трубке я услышала его голос, я чуть не лишилась чувств.

– Это я, – сказала я.

– У тебя есть в кармане что-нибудь?

– Пятёрка.

– Бери такси, я жду.

На пороге мы замерли друг перед другом. Похоже, Антон испытывал те же чувства, что и я…

Я тосковала в разлуке и думала, что ничто не остановит меня в решимости броситься при встрече ему на шею. Но теперь, когда я стояла в дверях своей квартиры, где мы были с Антоном не больше, чем друзья, папа и дочка, эта решимость улетучилась.

Войдя, я чмокнула его в щёку.

Он ответил тем же.

– Ты всё время жил здесь? – спросила я.

– Конечно, – ответил Антон, – здесь мне не так одиноко, я просто представлял себе, что ты ненадолго вышла и скоро вернёшься.

Это было так приятно услышать!.. Я уже понимала, что могут означать эти слова.

В гостиной стоял букет цветов.

– Мойся, и будем ужинать, – сказал Антон.

Я приняла душ, высушила волосы и надела банный халат. Воротник я пристроила так, чтобы чуть-чуть выглядывал живот под грудью, а сама грудь обрисовывалась бы под мягкой тканью.

– Можно я сяду за стол в халате? – крикнула я из ванной.

– Можно, – сказал Антон.

То ли мой вид, то ли мои смятённые чувства, то ли всё это вместе взятое, помноженное на чувства сидящего напротив мужчины, нагнетало напряжённость. Вино не расслабляло, еда не лезла в горло – хотя Антон и постарался.

Сославшись на трудный день и позднее время, мы решили лечь спать.

Впервые за всё время мы лежали молча.

В тишине я слышала дыхание Антона – неровное и слегка сопящее. Почему-то это страшно разволновало меня.

– Антон, – тихо сказала я.

Он молчал.

– Ты спишь?

Тишина.

– Спишь?

– Сплю, – так же тихо ответил он, – а ты?

– Я тоже, – сказала я.

Мы рассмеялись. Стало легко, как прежде.

– Я скучала по тебе, – сказала я и повернулась к нему лицом.

– Я тоже, – сказал он и тоже повернулся ко мне.

Я протянула руку и погладила его по щеке.

Он схватил её и прижал к губам.

Тогда я сказала:

– Я поняла, что люблю тебя.

– Ты всегда меня любила, глупышка.

– Нет, я люблю тебя, как мужчину, я хочу быть твоей женщиной.

Он ничего не ответил, только прикусил мой мизинец.

– Почему ты не отвечаешь, ты уже не влюблён в меня?

– Я влюблён в тебя ещё больше. Но ты ведь понимаешь, что ты мне в дочки годишься.

– Это не имеет значения.

– Имеет.

– Нет! – крикнула я и зажгла свет в изголовье.

Антон смотрел на меня выжидающе.

Я встала на постели, одним движением скинула с себя ночную рубашку и оказалась обнажённой перед ним.

Он зажмурился и сказал:

– Прикройся, пожалуйста, и ляг.

– Я тебе не нравлюсь?.. Да?.. Ну, что во мне не так?! – мой голос срывался от обиды и подступающих слёз. – Я уродина? У меня слишком большая грудь?.. Или слишком маленький зад?

– Не говори чепухи.

– А что я такого сказала? Что?! Мне уже – страшно подумать! – скоро восемнадцать лет. – Я на самом деле несла чепуху, бессвязную чепуху: мои эмоции бежали впереди меня, я сама не понимала, что я хочу сказать и что говорю.

– Ляг, – тихо повторил Антон, – и мы поговорим.

Я легла и накрылась. Он придвинулся ко мне чуть ближе, чем мы лежали с ним обычно, протянул руку и коснулся моей щеки. Я замерла и перестала дышать.

– Ты, правда, любишь меня? – спросил Антон.

– Да. Правда.

– А откуда ты знаешь?

– Я не могу без тебя жить… ни минуточки не могу.

– Это аргумент. – Мне послышалась натянутая усмешка. – Но я вдвое старше тебя… Пройдёт время, и ты станешь смотреть на своих сверстников…

Я не дала ему договорить:

– Дурак!..

– Не ругайся, – сказал он.

– Кретин! Что ты говоришь!? Ты что, совсем ничего не смыслишь в любви!? – Меня трясло, я готова была вцепиться ему в волосы, но сдерживалась, вытянув руки по швам.

Антон прикрыл мне ладонью рот. Я вывернулась.

– Ты оскорбил меня и мою любовь! Извинись!

– Прости, – сказал он.

– Не прощу!.. Вернее, прощу, но не сейчас…

– А когда?

– Когда ты поцелуешь меня. Это будет доказательством того, что ты относишься ко мне серьёзно.

Антон потянулся и чмокнул меня в щёку.

– Мир? – спросил он.

Я отвернулась и зарыдала.

– Ты что? Зоя! – Похоже, он испугался.

Я сквозь слёзы прохлюпала:

– Так не целуют женщин… ты всё время оскорбляешь меня… я уже не ребёнок… я взрослая… я люблю тебя…

Он повернул меня к себе и крепко прижал к груди. Я снова замерла, боясь вздохнуть.

Его объятия не ослабевали, дыхание снова стало шумным и неровным. Я потянулась губами к его губам. Антон уворачивался, целуя лоб, глаза, мокрые щёки. Было горячо и невыносимо сладко.

Я осторожно высвободила руки и стала ласкать лицо Антона. Потом наши губы встретились. Я уже не ощущала своего тела: только вихрь в голове – пьянящий и неуправляемый.