Четыре библейских термина

Для того чтобы качественно исследовать природу и динамику христианской жизни (а значит, христианской духовности), нам понадобится четыре термина. Они действуют не поодиночке, а вместе, как квартет, и все четыре нужны нам одновременно, даже если время от времени один из них будет выходить на первый план. Подлинная значимость каждого из них складывается не только из значения этого самого термина, но и из того, как он функционирует в связи со всеми остальными. Вот этот квартет: «духовность», «Иисус», «душа» и «страх Господень». «Духовность» подчёркивает всеобъемлющий характер происходящего и включает в себя всё, что имеют в виду люди, когда говорят или думают о значимости своей жизни, а также о Боге, о мире и о личном смысле своего существования. «Иисус» даёт нам конкретный фокус. «Душа» выражает нашу человеческую индивидуальность. «Страх Господень» задаёт настроение и ритм, благодаря которому все четыре термина могут действовать вместе и двигаться в одном темпе.

В этих четырёх терминах нет ничего эзотерического или непонятного; все они являются частью обычной речи, и их вполне можно услышать в ближайшем кафе, в парикмахерской или на семейном празднике. Правда, употребляют их по-разному, достаточно небрежно – и чаще всего совсем не в том смысле, какой они имеют изначально. Так что, поскольку эти термины лежат в основе этой книги, будет полезно сначала подумать о том, как они звучат и какие ассоциации связаны с ними в христианской жизни – то есть в том естественном контексте, откуда они родом.

Духовность

Если забросить невод «духовности» в море современной культуры, в нём окажется великое множество духовных рыб – пожалуй, не меньше, чем во время чудесного улова «больших рыб» в Ин. 21:11. В наше время для предпринимателей «духовность» превратилась в крупный бизнес, для тех, кому скучно, – в ещё один способ развлечения, а для остальных (много их или мало, сказать трудно) – в серьёзное и дисциплинированное решение жить по-настоящему полноценной и глубокой жизнью по отношению к Богу.

Если раньше слово «духовность» использовалось исключительно в традиционных религиозных контекстах, сейчас его употребляют почти без разбора самые разные люди в самых разных обстоятельствах, придавая ему самые разные смыслы. Когда-то это слово было чистым и высоким, но теперь его притащили в грязноватый и грубый мир рынка и развлечений. Многих это огорчает, но мне кажется, причитать по этому поводу не стоит. Нам действительно нужно именно такое слово.

Все попытки застолбить это слово исключительно для христианского или другого религиозного употребления обычно начинаются с того, что ему дают определение. Но все подобные попытки определить «духовность» – а их, поверьте, немало – оказываются тщетными. Это слово не поддаётся жёсткой дисциплине словаря. Но его полезность и употребительность в современной культуре состоит как раз не в его точности, а в том, что им называется нечто такое, что трудно определить, но легко узнать: трансцендентность, которая одновременно так или иначе переплетена с близостью. Трансцендентность – это ощущение присутствия в жизни чего-то большего, чем я сам, чем моя зарплата, уровень холестерина в крови и то, что думают обо мне жена и дети. Близость – это ощущение, что глубоко внутри меня есть некая сердцевина, нечто такое, что недоступно ни врачам, ни психологам, ни социологическим опросам, ни рекламным стратегиям. И даже если слово «духовность» не обладает особой точностью, тем не менее оно обозначает всё, что усматривает и признаёт эту органическую связь с чем-то Запредельным и чем-то Внутренним, глубинным, которые являются частью опыта каждого человека. Нам действительно необходим такой общий термин, который собирал бы в один невод всё, что указывает на Запредельное и Внутреннее, и этим всеобъемлющим термином остаётся «духовность».

* * *

Исторически слово «духовность» появилось в словарях сравнительно поздно и лишь недавно вошло в повседневную обиходную речь. Говоря о «духовном» (pneumatikos), апостол Павел имеет в виду поступки или настроения, связанные с действием Святого Духа во всех христианах^[11]. Лишь много позднее, в средневековой церкви – и особенно в контексте монашества – это слово стало обозначать образ жизни некой христианской «элиты», стремящейся жить согласно вере на более высоком уровне, нежели обычные христиане. Жизнь «духовных» христиан (в основном, монахов и монахинь, давших обеты целомудрия, бедности и послушания) составляла резкий контраст с пёстрой и путаной жизнью обычных людей, которые женились и выходили замуж, рожали детей и не гнушались грязной работы в полях и на рынках в мире, где «торговли яд, труда тупого смрад и пот забот во всём»^[12]. Тогда словом «духовность» стали обозначать науку и практику безупречной жизни перед Богом, исключительной и образцовой святости христианской жизни; оно превратилось в специализированный термин, относящийся лишь к очень небольшой группе людей и потому не употребляющийся в обиходной речи.

В повседневный язык оно вошло в каком-то смысле через чёрный ход. В семнадцатом веке во Франции среди католиков-мирян возникло движение, провозглашавшее радикальную по тем временам мысль: настоящей христианской жизнью можно жить не только в монастыре. Сторонники этого движения утверждали, что обычный христианин способен жить по-христиански точно так же, как любой монах или монахиня, – и ничуть не хуже! Мадам Жанну Гийон и Мигеля де Молиноса, выступавших от имени движения, официальная церковь объявила еретиками, назвав их верования «квиетизмом». Глядя на квиетистов свысока, религиозный истеблишмент стал употреблять термин la spiritualité как уничижительный по отношению к мирянам, слишком ревностно практикующим свою веру, высокомерно отмахиваясь от этих христиан-выскочек, которые не понимают, что делают, о чём пишут и что практикуют. Считалось, что некоторые вещи лучше оставлять в руках специалистов. Однако пытаться заставить этих мирян замолчать было уже поздно: их секрет успел стать всеобщим достоянием.

Надо сказать, что уничижительный оттенок слова «духовность» исчез довольно быстро. В протестантской среде серьёзное отношение к вере среди рядовых христиан называлось по-разному: пуритане называли его «благочестием», методисты – «совершенством», а лютеране – «пиетизмом». Сейчас «духовность», этот общий, несколько неопределённый, но всеобъемлющий термин, покрывает великое множество понятий и используется в общем и целом в одобрительном смысле. Сегодня духовным может быть любой.

Интересно отметить, что некоторые нынешние «специалисты» в сфере религии снова начали употреблять этот термин с пренебрежительным оттенком. Поскольку сейчас это модное слово используется в самом широком смысле и самыми разными людьми, некоторые авторитетные профессионалы считают этих людей невежественными и недисциплинированными и относятся к популярным формам духовности свысока, считая их досадными заблуждениями.

* * *

В центре всей серьёзной духовности стоит жизнь, умение жить полноценной, качественной жизнью. В трёх основных библейских языках (древнееврейском, древнегреческом и латинском) слово «дух» имеет корневое значение «дыхание» и легко становится метафорой для всей жизни. Это слово является ключевым в тех двух историях (о Никодиме и самарянке) и трёх текстах (из книги Бытие, Евангелия от Марка и Деяний апостолов), которые задают тон нашему разговору. В каждом случае «дух» – это Божий Дух: Бог живой, Бог творящий, Бог спасающий, Бог благословляющий. Бог живёт и даёт жизнь. Бог живёт, и из Него изливается жизнь. Бог живёт и пронизывает Собой весь наш опыт – всё, что мы видим, слышим, осязаем и чувствуем на вкус.

В данный момент истории слово «духовность» стало основным термином для обозначения этой обширной и сложной сети жизни, этой «живости». Может быть, это не самый удачный термин, но другого у нас пока нет. Главный его минус состоит в том, что (по крайней мере, в английском языке) слово «духовность» превратилось в нечто абстрактное, хотя метафора «дыхания» в нём всё же угадывается. И эта абстракция нередко затемняет изначальный смысл, стоящий за словом «духовность»: живой Бог, присутствующий и действующий среди нас.

Проблема состоит в том, что в современной культуре это слово по большому счёту утратило религиозный смысл и в результате стало обозначать просто «жизненную силу», «сфокусированную энергию», «скрытые источники полноты жизни» или «бодрость, исходящую изнутри». Для большинства людей духовность никак не связана с жизнью с Богом, с Божьим Духом, с Христовым Духом, со Святым Духом. Чем более секуляризованным становится это слово, тем больше оно утрачивает свою полезность. Тем не менее другого у нас нет, и потому, как и другие обескровленные до неузнаваемости слова (например, «супружество», «любовь», «грех» и т. п.), оно нуждается в постоянной реабилитации. Я сам взял за правило использовать его как можно реже, следуя примеру Писания, которое всячески избегает любых абстракций, и предпочитаю обращаться к историям и метафорам, позволяющим нам погрузиться в реальность того, о чём идёт речь, стать её участниками.

Абстрактная неопределённость этого слова легко становится удобным прикрытием для идолопоклонства. Во всех нас живёт склонность к идолопоклонству – то есть к стремлению свести Бога к концепции или объекту, которые мы можем использовать в своих интересах. И поскольку сейчас слово «духовность» в общем и целом ассоциируется с искренностью и стремлением ко всему доброму, нередко оно быстро и незаметно обрастает идолопоклонническими, потребительскими мотивами и утягивает нас в весьма нездоровый и вредный образ жизни и мышления.

С поверхностными заблуждениями разобраться достаточно просто. Не надо думать, что духовность неважна, поскольку нематериальна; что она никак не проявляется внешне, раз носит внутренний характер; что у духовности нет видимых эффектов, раз она невидима. Всё ровно наоборот: духовность очень тесно связана с материальным, внешним, зримым миром. На самом деле суть духовности в том, чтобы обозначать живое по контрасту с мёртвым. Когда в ком-то или в чём-то, будь то человек, предмет, традиция или институт, не остаётся жизни, мы быстро это чувствуем и в конечном счёте начинаем замечать (даже если далеко не сразу). Вот почему мы ищем какое-то общее слово, какую-то универсальную категорию, куда можно запихать все открытия, образы и желания, для которых у нас нет точного названия. Для этих целей ярлык «духовности» подойдёт не хуже любого другого.

Такое повсеместное и неразборчивое употребление слова «духовность» вполне понятно в обществе, где человека постоянно обезличивают, психологизируют и низводят до уровня функции. Уникальность каждой конкретной жизни сводится к редукционистским абстракциям. Жизнь вытекает из нас, словно вода из прохудившейся трубы, когда в нас видят исключительно имидж, роли, объекты, товары, экономический потенциал, человеческий капитал или потребительский рынок. И хотя в результате этих многообразных редукций повседневная жизнь становится намного проще и легче, что-то внутри нас противится и восстаёт против них – пусть даже не всегда, а время от времени. Большинство из нас хотя бы иногда ощущает, что есть нечто большее, нечто гораздо большее, и мы ищем слово, любое слово, чтобы назвать то, чего нам не хватает.

Но если мы всё-таки будем использовать термин «духовность» (а я не вижу, как мы можем его избежать), нам придётся делать это со всей внимательностью, не теряя бдительности. Бдительность – это умение распознавать признаки того, что духовность теряет своё основное качество, обездуховляется; это умение вовремя видеть и называть то великое множество способов, с помощью которых дьявол соблазняет нас стать «как боги» (Быт. 3:5). Чтобы сохранять эту бдительность, нам нужно прежде всего постоянно и с усердием читать Священное Писание.

Внимательность же – это умение видеть многообразные и неимоверно щедрые проявления того, как Бог даёт жизнь, обновляет жизнь и благословляет жизнь; это умение замечать и настойчиво утверждать, что всё в этом творении может наполниться жизнью. Чтобы подпитывать эту внимательность, нам нужны совместное поклонение и личная молитва.

Я вполне готов трудиться на этом поле духовности, употребляя в дело всё, что мне предлагается, каким бы расплывчатым и смутным оно ни было. Но мне также хочется придать духовности как можно больше ясности и определённости, утверждая, что жизнь – вся жизнь! – всегда берёт своё начало в Боге, продолжается благодаря Богу и несёт в себе Божье благословение: «Буду ходить пред лицом Господним на земле живых» (Пс. 114:8).

Иисус

Если полезность термина «духовность» состоит в том, что он, оставаясь неопределённым, указывает на всё, что Больше, Выше и Глубже нас самих, слово «Иисус» полезно потому, что собирает всю эту рассеянную расплывчатость в чёткий, ясный, исполненный света фокус, так как в христианском понимании жизни нет ничего неопределённого (хотя двойственности в ней хватает!). Здесь духовность никогда не рассматривается как нечто самостоятельное и отдельное. Это всегда действие Бога, благодаря которому все люди вовлекаются в жизнь Бога и участвуют в ней, либо становясь Его друзьями, либо восставая против Него.

Христианское сообщество интересуется духовностью, поскольку интересуется жизнью. Мы относимся к духовности с пристальным вниманием, потому что по опыту давно знаем, как легко увлечься идеями о Боге и проектами ради Бога, но при этом постепенно терять интерес к Самому живому Богу, омертвляя свою жизнь этими самыми идеями и проектами. Такое происходит сплошь и рядом. Если на идеи и проекты наклеить имя Бога, легко подумать, что имеешь дело с Самим Богом. Дьявол как раз и стремится заставить нас ревностно трудиться ради Бога и думать о Боге, чтобы потом тихо и незаметно увести нас прочь от личного послушания и личного поклонения, заменив Бога нашим собственным «я», раздувшимся до сверхъестественных размеров.

Имя Иисуса помогает нам удерживать внимание на той жизни, которую открыл нам и определил для нас Сам Бог. Благодаря имени Иисуса у той бесформенной расплывчатости, с которой так часто ассоциируется духовность, появляется крепкий скелет, жилы, мышцы, форма и энергия. Иисус – это личное имя человека, жившего в конкретное время в конкретной стране, где есть горы, на которые можно взобраться, полевые цветы, которые можно сфотографировать, города, где и сейчас можно купить смоквы и гранаты, и вода, которую можно пить и в которой можно креститься. И это имя противостоит всякой неопределённости, от которой нередко страдает духовность.