Глава 5

– Мы знаем, что ты уже отвечала на эти вопросы, Сара, – сказал Харри, глядя на девятнадцатилетнюю девушку, расположившуюся напротив него в узкой, как в кукольном домике, комнате для допросов.

В соседнем помещении, сложив на груди руки, сидел Трульс Бернтсен и отчаянно зевал. Было уже начало третьего, они битый час работали со свидетельницей, разбирая произошедшее шаг за шагом, и Сара стала проявлять признаки нетерпения, однако никаких других чувств она не демонстрировала. Даже когда Харри вслух зачитал выдержку из рапорта о телесных повреждениях, полученных ее матерью в результате тринадцати ножевых ударов.

– Но, как я объяснил, теперь это дело ведем мы с полицейским Бернтсеном, и мы хотим как можно лучше прояснить для себя все детали. Итак, твой отец помогал матери в приготовлении пищи? Я спрашиваю это, потому что он очень быстро нашел самый острый кухонный нож, а стало быть, знал, где именно тот лежит.

– Нет, папа не помогал маме, – сказала Сара, явно начиная раздражаться. – Он готовил еду. И единственный, кто ему помогал, – это я. А мамы постоянно не было дома.

– Вот как? И почему же?

– Она вечно где-то пропадала: встречалась с подружками, занималась спортом. По крайней мере, она так говорила.

– Я видел фотографии вашей матери, она выглядит на них довольно спортивной. Поддерживала себя в форме, чтобы продлить молодость.

– Ну да, она и умерла молодой.

Харри ждал, позволив ответу девушки повиснуть в воздухе. Потом лицо Сары искривилось. В практике Харри встречалось подобное: близкие жертв борются с горем, как с врагом, которого необходимо перехитрить. Один из способов обмана – принизить ушедшего, дискредитировать его. Но Харри догадывался, что сейчас на его глазах происходило совсем иное. Когда он предложил Саре прийти на допрос в сопровождении адвоката, она отказалась. Девушка просто хотела, чтобы все быстрее закончилось, мол, у нее на сегодня есть планы. Это понятно, ей всего девятнадцать лет, она осталась одна, но умеет подстраиваться под обстоятельства, а жизнь продолжается. Дело раскрыто; наверное, поэтому Сара расслабилась и демонстрировала свои настоящие чувства. Или недостаток чувств.

– А вот ты занимаешься спортом не так активно, как твоя мама, – заметил Харри. – Во всяком случае, бе́гом.

– Почему вы так решили? – Девушка, слегка улыбнувшись, посмотрела на следователя. У нее была самоуверенная улыбка представительницы поколения, которое считает худым человека, чье телосложение ровесникам Харри кажется нормальным.

– Я внимательно изучил твои кроссовки, – продолжал Харри. – Ими почти не пользовались. Но не потому, что купили совсем недавно. Это старая модель, которую сняли с производства еще два года назад. У меня самого точно такие же.

Сара пожала плечами:

– Теперь у меня будет больше времени для пробежек.

– Да уж, твой отец просидит в тюрьме двенадцать лет, и тебе больше не придется помогать ему готовить обед.

Харри посмотрел на Сару и понял, что попал в яблочко. Она сидела с раскрытым ртом, часто моргая густо накрашенными черной тушью ресницами.

– Почему ты соврала полиции? – спросил Харри.

– Что… когда это я соврала?

– Ты сказала, что добежала от своего дома до вершины холма в парке скульптур, потом спустилась вниз к ресторану «Экеберг» и через полчаса вернулась обратно. Вчера ночью я полностью повторил твой маршрут. У меня это заняло около сорока пяти минут, а я неплохой бегун. И еще я поговорил с полицейским, который остановил тебя, когда ты подбежала к дому. Он сказал, что ты совсем не вспотела да и дышала не слишком тяжело.

Сара, сидевшая на противоположном конце длинного стола, выпрямилась на стуле и невидящим взглядом уставилась на красные огоньки микрофонов, сигнализировавших о ведущейся записи, а потом ответила:

– Ладно, я не добежала до верха.

– А докуда добежала?

– До статуи Мерилин Монро.

– Значит, ты, как и я, бежала по гравийной дорожке. Когда я вернулся домой, мне пришлось выковыривать камешки из подошв кроссовок. Целых восемь штук. А вот твои подошвы, Сара, были совершенно чистыми.

Харри понятия не имел, сколько камней он вынул, три или восемь. Но чем точнее детали, тем убедительнее будут выглядеть его аргументы. Он видел, что на девушку это подействовало.

– Ты вообще не была в парке в тот вечер, Сара. Ты вышла из квартиры в то время, которое назвала полиции, в двадцать пятнадцать, когда твой отец позвонил нам и заявил, что убил жену. Может быть, ты пробежала кружок по кварталу, чтобы полиция успела доехать до места преступления, а потом явилась обратно. Это отец велел тебе так сделать, да?

Сара не отвечала, только хлопала ресницами. Харри отметил, что ее зрачки расширились.

– Я говорил с любовником твоей матери, с Андреасом. Сценический псевдоним Бум-Бум. Поет он, кстати, не так хорошо, как играет на своей двенадцатиструнной гитаре.

– Андреас нормально поет… – Гнев в глазах девушки померк, и она замолчала.

– Андреас признал, что вы с ним несколько раз встречались и таким образом он познакомился с твоей матерью. – Харри заглянул в блокнот. Не затем, чтобы почерпнуть оттуда какие-то сведения, там было пусто, а чтобы снять напряжение, дать девушке возможность передохнуть.

– Мы с Андреасом любили друг друга. – Голос Сары едва заметно дрожал.

– Он так не считает. Андреас сказал, что пару раз… – Харри откинул голову назад, чтобы лучше видеть то, что не было написано в блокноте, – действительно переспал с хорошенькой групи.

Сара вздрогнула.

– Но потом Андреас, по его словам, никак не мог от тебя отделаться. Путь от восторженной групи до навязчивой поклонницы, которая буквально прохода не дает своему кумиру, короток, в чем он не раз имел возможность убедиться на собственном опыте. Гораздо проще встречаться со зрелой замужней женщиной, которая адекватно воспринимает происходящее. Немного перца в будничной жизни, немного специй в рыбных котлетах. Сара, это не я придумал, он и правда так сказал: «В рыбных котлетах». – Харри поднял на собеседницу глаза. – Это ты позаимствовала у мамы мобильник, а вовсе не отец. И случайно выяснила, что у нее роман с Андреасом.

Харри прислушался к собственной совести. Так давить на подозреваемую, которая пришла к нему без адвоката, на девятнадцатилетнюю девушку, глупого влюбленного подростка, преданного матерью и парнем, которого она вообразила своим.

– Твой отец не просто готов принести себя в жертву ради дочери, он еще и очень умный человек. Он знает, что лучшая ложь та, что находится совсем близко к правде. И ложь в данном случае состоит в том, что твой отец, вернувшись домой из ближайшего магазина, куда он ходил купить кое-что к ужину, взял телефон твоей матери, обнаружил там переписку с любовником и из ревности убил ее. Правда же заключается в том, что, пока он был в магазине, сообщения обнаружила ты. С этого момента, как мне кажется, если заменить в протоколах твоего отца на тебя, мы получим предельно точное описание трагедии, разыгравшейся у вас дома. Вы поссорились на кухне, мама повернулась к тебе спиной, чтобы уйти в гостиную, ты знала, где лежит нож, а остальное вышло само собой. А после того как твой отец вернулся домой и обнаружил, что произошло, вы вместе придумали хитроумный план.

В ее взгляде Харри не увидел никакой реакции, кроме обычной ненависти, гнетущей и черной. И понял, что совесть его особо терзать не будет. Власти дают оружие девятнадцатилетним и посылают их убивать. А эта девочка лишила жизни мать и позволила невиновному отцу броситься за нее на амбразуру. Сара не присоединится к тем, кто приходит к Харри в ночных кошмарах.

– Андреас любил меня, – невнятно прошептала она. Казалось, ее рот забит песком. – Но мама всячески отговаривала его от встреч со мной. Она соблазнила его только для того, чтобы он не достался мне. Я ненавижу ее. Я… – К горлу девушки подступали рыдания. Харри затаил дыхание. Она почти сделала это, сход лавины начался, ему недоставало всего пары слов на записи допроса, но плач приведет к паузе, а во время этой паузы лавина может остановиться. Однако ярость взяла верх, и Сара повысила голос: – Ненавижу эту долбаную суку! Ей еще мало досталось, надо было содрать с нее это чертово лицо, которым она, блин, так гордилась!

– Хм… – Харри откинулся на стуле. – Ты хочешь сказать, что жалеешь, что убила мать слишком быстро, надо было сделать это медленнее, да?

– Да!

Признание в убийстве. Все, тачдаун. Харри бросил взгляд в окно кукольной гостиной и увидел, что Трульс Бернтсен проснулся и поднял вверх большой палец. Но Харри не чувствовал радости. Наоборот, возбуждение, которое он испытывал несколько секунд назад, сменилось усталостью и разочарованием. Это ощущение нельзя было назвать незнакомым, нечто подобное Харри частенько переживал после длительной охоты, когда с нетерпением ожидал кульминации – раскрытия преступления и ареста злоумышленника, поскольку они должны были что-то изменить и сделать мир чуточку лучше. Но вместо этого после окончания расследования он погружался в депрессию, срывался и уходил в запой на несколько дней, а то и недель. Харри казалось, что это похоже на фрустрацию у серийных убийц, когда они понимают, что преступление принесло не удовлетворение, а одно только разочарование, и это гонит их на новую охоту. Возможно, поэтому Харри, как во время вспышки, почувствовал горькое отчаяние, словно он на мгновение оказался на другом конце стола, на месте Сары.

– А ловко мы ее раскололи, – сказал Трульс Бернтсен, когда они поднимались на лифте на шестой этаж, в отдел убийств.

– Мы? – сухо переспросил Харри.

– Я же исправно нажимал на кнопку записи, так ведь?

– Очень на это надеюсь. Ты проверил, записался ли допрос?

– Проверил ли я? Ха! – Трульс Бернтсен вопросительно приподнял бровь, потом ухмыльнулся. – Успокойся, все супер!

Харри отвел взгляд от мигающих цифр, обозначающих этажи, посмотрел на Бернтсена и понял, что завидует своему коллеге. Трульс отличался выдающейся вперед нижней челюстью, выступающим лбом и хрюкающим смехом, из-за которого его и наградили прозвищем Бивис, которое никто, впрочем, не осмеливался произнести вслух, поскольку в Бернтсене, при всей его пассивности, чувствовалась скрытая агрессия, и именно по этой причине окружающие предпочитали лишний раз с ним не связываться. В отделе убийств Трульса не любили еще больше, чем Холе, но Харри завидовал не этому. Он завидовал полнейшему пофигизму Бернтсена. Он плевать хотел на то, что думают о нем коллеги, хотя, положим, это и самому Харри тоже было абсолютно до фонаря. Но Трульс обладал способностью складывать с себя любую ответственность, в том числе и моральную, за доверенную ему работу. О Харри можно было много чего сказать не слишком лестного, и он знал, что ему частенько перемывали косточки, но никто не стал бы отрицать, что он – настоящий полицейский. Это было одновременно его благословением и проклятием. Даже после того, как Ракель вышвырнула его из своей жизни, Харри, перешедший на преподавательскую работу в академию и формально уже не служивший в полиции, не мог полностью перестать быть полицейским, не мог позволить себе совершить чудесное свободное падение в анархизм и нигилизм, как это сделал Трульс Бернтсен. Никто не скажет Харри за это спасибо, но не страшно: он ведь и не искал благодарности, как не искал спасения, совершая добрые деяния. До встречи с Ракелью эта неустанная охота за самыми ужасными преступниками была единственной причиной, побуждавшей его вставать по утрам, и он был благодарен трудовому инстинкту, или как там это правильно называется, за то, что тот служил ему якорем. Но наряду с этим какая-то часть Харри скучала по полной и разрушительной свободе, желала перерезать якорную цепь и разбиться в волнах прибоя или просто исчезнуть в огромном темном океане.

Харри с Трульсом вышли из лифта и пошли по коридору с выкрашенными в красный цвет стенами, подтверждавшими, что они оказались на правильном этаже, мимо кабинетов в направлении открытого офисного пространства.

– Эй, Холе! – прокричал ему в приоткрытую дверь Скарре. Он уже дослужился до инспектора полиции и занимал бывший кабинет Харри. – Тебя разыскивает дракониха!

– Твоя жена, что ли? – спросил Харри, не замедляя шага, чтобы выслушать возмущенную, но наверняка не слишком остроумную реплику Скарре, если тот вдруг предпримет попытку ответить.

– Nice^[10], – засмеялся, похрюкивая, Бернтсен. – Скарре – идиот.

Похоже, Трульс решил поддержать его, но Харри не ответил. Не хватало еще водить дружбу с этим типом.

Не сказав ни слова на прощание, Харри на пересечении коридоров свернул налево и вошел в открытую дверь кабинета начальницы их отдела. Склонившись над столом Катрины Братт, спиной к нему стоял мужчина. Его было легко узнать по сверкающему лысому черепу, обрамленному лавровым венком черных, на удивление густых волос.

– Надеюсь, я не помешал? Мне сказали, что меня искали.

Катрина Братт подняла глаза, а начальник полиции Гуннар Хаген резко обернулся, как будто его поймали с поличным. Оба молча смотрели на Харри.

Он приподнял бровь:

– Что происходит? Вы уже слышали?

Катрина и Гуннар Хаген обменялись взглядами. Хаген кашлянул:

– А ты разве знаешь?

– Ну а как же иначе? – удивился Харри. – Это же я ее допрашивал.

Харри решил, что, должно быть, прокурор, которому он позвонил сразу после допроса, чтобы договориться об освобождении отца Сары, в свою очередь проинформировал Катрину Братт. Но что здесь делает начальник полиции?

– Между прочим, я посоветовал дочери взять с собой адвоката, но она меня не послушалась, – сказал Харри. – А потом еще раз повторил рекомендацию перед началом допроса, но она снова отказалась, и это есть на пленке. Вернее, не на пленке, а на жестком диске, вечно я путаю.

Никто не улыбнулся, и тогда Харри понял: что-то не так. Сейчас он услышит плохие новости.

– Дело в отце? – предположил Харри. – Он… что-то сделал с собой?

– Нет, – ответила Катрина. – Дело не в отце, Харри.

Мозг Харри неосознанно фиксировал детали: Хаген предоставил вести диалог Катрине, коллеге, которая была с ним в дружеских отношениях. А она в присутствии начальника полиции назвала его по имени, и это было явно лишним. С чего бы вдруг? Подушка безопасности. В наступившей тишине Харри снова почувствовал, как в его грудь вонзается коготь. И хотя Харри Холе не слишком верил в телепатию и ясновидение, он понял: сейчас ему предстоит услышать то, о чем его все время предупреждали вспышки.

– Дело в Ракели, – сказала Катрина.