Единственной проблемой оставалась мама. Мари еле дождалась, когда же та, наконец, соберется в любимую студию красоты на педикюр и тут же набрала сообщение в общий чат, адресованное всем друзьям, велев им быть у неё в течение пятнадцати минут для проведения следственного эксперимента. Первым, как ни странно, примчался Нильс, который все эти дни существовал в полудреме от той горы антидепрессантов, что тайком таскал из маминой аптечки. Страх не отпускал его ни секунду. Болезненный взгляд мог выдать с головой всю их компанию, если бы кто-то из экспертных людей обратил своё внимание на Нильса. Увидев его состояние, Мари только вздохнула. С этим человеком ей еще придется побороться, чтобы он держал свой рот на замке. С чьей-то стороны хватило бы и шутки на нежелательную для Нильса тему, чтобы тот раскололся и выдал всех. Но так она думала ровно до тех пор, пока не увидела трясущиеся руки Даниса. Оказывается, Нильс еще держался молодцом. Сравнив их состояние, Мари поняла, что Нильс выкарабкается. Смерть брата подкосила его гораздо сильнее, чем сама трагедия, в которой он виновен лишь отчасти.

– Это провалище, чуваки, но я не понимаю, не понимаю ничего, – мотал он головой, тряся длинной белоснежной челкой. Своим нежеланием включить здравый смысл он раздражал не только её одну. Она чувствовала, как Данис потихоньку закипает, постукивая ногой по колёсику офисного кресла, на котором сидела Мари.

– Что ты не понял, Нильс? – переспросила она, прилагая все свои усилия для того, чтобы унять злость. Если бы подобным образом сейчас тупил Данис, она бы давно дала ему затрещину, чтобы привести парня в чувство. Но Нильсу обязательно нужно объяснить именно столько раз, сколько потребуется.

– Я ничего не понимаю! Что мы делали на объездной, если в это время тусили на нашем месте на путях?

– Нас не было там, – спокойно пояснила она, приторно ласково улыбаясь. – Ты забыл, дорогой? Вы ждали нас с Данисом у торгового центра, там же к нам присоединилась и Юта, которая на такси смотала удочки от своего ухажера. Чтобы он нас не нашел, мы выбрались на объездную и просто пошли прямо вдоль дороги. Мы с Данисом вам рассказали, что целый день делали реферат. От Юты узнали, что она сбежала от Джима, который в последнее время буквально преследует её. Потом ты, Нильс, сказал нам, что мы раздражаем тебя разговаривать об учебе после учебы. Мы тормознули у гаражей и посидели там на крыше.

– Я всё это прекрасно понял с первого раза, – перебил он её.

– Тогда какого черта, братан? – воскликнул Макс, которому порядком надоело повторение одного и того же рассказа по третьему, если не четвертому, кругу.

– Я не вкуриваю, зачем нам, вообще, всё это надо! Кто нас подозревает? Я брата завтра хороню, почему я сейчас должен придумывать себе оправдания?

– Это не оправдания, идиот! – закричал Данис, не сумевший взять себя в руки. – Ты понимаешь, что никто не может четко описать подростков, которых весь поезд видел в районе катастрофы?! Народ жаждет расправы! Сейчас следаки одумаются, что не продвинулись в своём расследовании ни на миллиметр и пойдут по всем школам допрашивать школьников от тринадцати до шестнадцати, кто и как провел вечер восемнадцатого сентября? Это, блин, не загадочная смерть бомжа на теплотрассе! Это страшная катастрофа, унесшая даже не десятки, а сотни(!) жизней.

– Ты мне будешь об этом рассказывать? – вспылил Нильс. – Кто из твоих близких был в этом поезде? Я брата завтра хороню! Напоминаю об этом всем, кто, может быть, забыл!

– Нильс, они все правы, – подала голос Юта. – Нас будут искать. Всех подростков будут не то что просто трясти, нас выпотрошат, чтобы вычислить виновных. Взгляни в телик. Люди, которым больше нечего терять, почти сутки митингуют. Скоро они поймут, что следствие в тупике и поднимут бунт. Полиция обязана стереть ноги по колено во время поисков, но предоставить гражданам четырех подростков.

– А ведь это даже не наш провал, – пожал плечами он.

– Наш, – упрямо стоял на своем Макс.

Данис молча кивнул из-за его спины.

– Мы не виноваты настолько, чтобы нас растерзали, – не согласилась Мари.

– Марика, скажи, хоть кто-то будет разбираться в степени нашей вины? – спросила Юта и, не дождавшись ответа, продолжила. – Вот именно, подруга. Нас всех выловят и уничтожат по одному. Отец-полицейский тебя не спасет. Никто тебя не спасет.

Все промолчали.

Юта была права.

21 сентября. Ночь.

– Я не пойду завтра на похороны, мне не с кем оставить ребенка, – упрямо повторил он, прижимая сына к себе, словно мог спрятаться за ним, как за стеной.

– Ты не можешь сидеть дома взаперти пока там, на площади, весь город хоронит твою жену! – повторила полная женщина с засаленными волосами и серым лицом.

– Могу. Моя жена жива. Она на обследовании в больнице. Она скоро приедет, – покачал он головой и прижался губами к теплой макушке ребенка.

– Ты должен проводить её. Она была твоей женой. Она родила тебе сына.

– И она совсем скоро приедет. Она обещала вернуться. Моя жена всегда выполняет обещания.

– Только не в этот раз, родной. Она не вернется. Пока ты не увидишь её мертвой, ты не сможешь смириться.

На время мать перебралась к нему в просторную двухкомнатную квартиру, которую он купил, как только узнал, что его жена находится в положении. Теперь детская кроватка стояла в спальне около большой кровати, половина которой опустела. Он знал, что его жена была в том самом поезде, жертв крушения которого завтра будет хоронить весь город. Он не сошел с ума, нет, он прекрасно знал, что его жена была среди пассажиров злополучного поезда. Но смириться с её утратой он не желал до тех пор, пока из больницы не будет выписан последний пострадавший. Быть может, она лежит где-то там, среди них, в коме, и никто не может узнать, как её зовут, чтобы сообщить близким о том, что она жива. То, что её родители опознали тело в морге – не значило ровным счетом ничего. Они могут ошибаться. Все могут ошибаться. А он хочет верить, что его женщины нет в списке мертвых. Только не сейчас. Не сегодня. Завтра. Или в следующий понедельник. Но пускай она будет жива еще один день. Он готов надеться до конца и его надежда умрет последней.

– А ты, мама, возвращайся к себе. Моя жена скоро вернется, и мы снова будем все вместе. Нам не нужна помощь, – сказал он и вышел из комнаты. Тихонько, чтобы не разбудить сына, прикрыл за собой дверь.

22 сентября. Утро.

– Макс, я иду в полицию. Лучше сдаться сразу, чем ждать, когда нас вычислят. Рано или поздно найдутся свидетели. Ты ведь понимаешь это?

Данис примчался к нему с самого утра, чтобы не собираться на похороны в одиночестве. Это безумное событие давило на психику эмоционально нестабильного подростка настолько сильно, что он рыдал ночами, вгрызаясь зубами в подушку со звериной силой, оставляя в наволочке рваные дыры. На его нервах впору было давать акустический концерт. Захлебываясь слезами от страха, сдавившего его в своих металлических тисках, ночами напролет он тихонько выл от отчаянья так, чтобы не услышали родители в соседней комнате.

– Ты сбрендил что ли? Кто нас вычислит? – спросил Макс, безразлично пожимая плечами.

Он стоял перед зеркалом и аккуратно, один за другим, собирал свои дреды в хвост, пока Данис истекал холодным липким потом, вжавшись в угол комнаты.

– Присядь, – указал ему Макс в сторону дивана, едва скрывая раздражение в голосе.

Данис лишь бешено помотал головой и крепче прижался к стене.

– Нас знает весь город, благодаря тебе, между прочим! – крикнул он и испуганно втянул голову в плечи, будто прячась от удара.

– И что? Если ты не заметил, то нас знают, как пятерку друзей, Данис. А полиция разыскивает четырех подростков!

– Ты понимаешь, что у них практически готов фоторобот светловолосой девушки? Кто-нибудь обязательно опознает в ней Юту! Это дело времени!

– Данис, поблагодари моду за то, что светловолосых сейчас больше, как минимум, в несколько раз. На десять девчонок – восемь блондинок. Нас нереально вычислить. Успокойся и выдохни.

– У тебя наверняка остались какие-то видосы, – продолжал накручивать себя Данис.

– Макс, мы спалимся. И тогда нас линчуют по одному в темном переулке. Даже до суда дело не дойдет. А если дойдет, то и на зоне нам не выжить.

– Данис, дружище, ты, часом, не забыл, что мы вообще-то ни в чем не виноваты? Мы не портили грёбаную железную дорогу! Наша вина заключается лишь в том, что мы не успели позвонить на станцию и предупредить об угоне рельса! Да, я уже почитал, как это называется и что с ним произошло! – предупредил он вопросы Даниса о том, откуда он знает о том, как называется искривление рельса.

– Народный суд разбираться не будет. Нас вычислят очень быстро, если нас опознал хоть один человек. Максон, в этом поезде погиб родственник каждого третьего человека в нашем городе. Понимаешь, да, что мы долго не проживем? Ни домашний арест, ни следственный изолятор. Нас не спасет ничто. Народ разорвет на части каждого из нас по отдельности, – упрямо отвечал Данис, как заведенный дергая очки и без того идеально сидящие на его круглом лице.

– Ты ни в чем не виноват. Просто поверь в ту легенду, которую для нас разработала Марика и повторяй её каждый вечер перед сном, как мантру. Ты ни в чем не виноват. Тебя, вообще там не было. Ты в тот вечер гулял с нами по объездной.

Макс миролюбиво хлопнул ладонью по плечу друга и вышел в коридор, чтобы Данис не заметил, как его самого трясет мелкой дрожью от подобных мыслей, которые не оставляют ни на секунду. Каждый вечер, укладываясь в постель, он включал ночник и отворачивался лицом к стене. Спать в темноте теперь было выше его сил. Словно все те несчастные погибшие из-за его бездействия люди собирались вокруг него и укоризненно глядели прямо в душу. Он закрывал глаза и чувствовал, как две сотни мёртвых буравят его спину своим взглядом. Он не мог продолжать жить жизнью нормального человека, чувствуя за собой груз в двести восемьдесят одну человеческую душу.

А днем живые не спускали с него глаз. Он шел по улице и в каждом человеке видел, что все они давно знают, что это он, Макс, был на месте крушения пассажирского поезда. И все они просто ждали, когда же он сознается, чтобы наброситься на него и разорвать на куски. Он проходил мимо, и паранойя вопила о том, что каждый оборачивается ему вслед и осуждающе качает головой.

Макс боялся не меньше, чем все остальные. Но ему хватало ума держать себя в руках. В отличие от Даниса, он понимал, что каждый подросток сейчас находится под подозрением. Не стоило лишний раз привлекать к себе внимание трясущимися руками и дергающимся глазом. И, глядя на забитого друга, он никак не мог понять, почему эти простые истины не укладываются в его глупой голове. Подобное поведение он мог простить Нильсу, который потерял в этой аварии своего кумира – старшего брата. Но этот придурок, который сейчас пытался слиться со стеной в его комнате, откровенно пугал его своей неудержимой неадекватностью.

– Надо покаяться, Макс. Нам поверят. Ведь мы ни в чем не виноваты, – прошептал тот, выглядывая из-за двери и нервно постукивая себя пальцами по животу.

Покачав головой, Макс отвернулся и застегнул пуговицы на своем приталенном пиджаке. Пока Данис прячется в капюшоне толстовки, он, Максимус, должен выглядеть по-прежнему безупречно, согласно созданному за долгие годы имиджу, чтобы не вызвать подозрения тех, кто пристально следит за его жизнью, просматривая видео на канале.

– Идем, – кивнул он Данису.

Будто тень он скользнул следом за своим блистательным лидером, не вынимая рук из карманов просторных спортивных штанов. Последнее, что ему хотелось сейчас – это привлекать излишнее внимание толпы. И он искренне недоумевал, где черпает силы Макс, чтобы оставаться на том же уровне жизни, что и трагедии.

22 сентября. В мессенджерах.

Северный ветер продувал шерстяной кардиган насквозь. Засунув руки в карманы брюк, Юта зябко поёжилась и переступила с ноги на ногу, будто это могло помочь согреться. Мама утром пыталась заставить её надеть куртку с шапкой, но в итоге уговорила только на шапку, под которой Юта на всякий случай предпочитала прятать свои обесцвеченные волосы. Теперь, стоя второй час на открытой площадке под мелким дождем, она жалела, что не прислушалась к маме, которая снова оказалась права, в принципе, как и всегда.

Натягивая рукава до самых костяшек, она вдруг почувствовала, как в кармане настойчиво вибрирует телефон. Под тяжестью мероприятия, звук она предусмотрительно отключила заранее. Мельком оглядев друзей, она остановилась на Максе, который вместе с Данисом держался чуть поодаль от девчонок. В его руках был зажат телефон, на который он очень выразительно указал взглядом. Сморщив лоб в немом непонимании, Юта вытащила из кармана свой смартфон и увидела от него пропущенный звонок. Это был пароль. Короткий дозвон, чтобы дать знать другу, что нужно срочно войти в личную переписку, не откладывая ни секунды.

В оповещениях висело сообщение.

«Не знаю, что делать с Данисом. Он на грани. Надо поговорить»

Еще одним запретом от Мари было употребление в переписке фраз, которые могли бы их скомпрометировать. Макс строго следовал договоренности. Но Юта поняла, о чем идет речь.

«Завтра у меня. Сегодня мы не в состоянии здраво мыслить»

Ответ пришел незамедлительно.

«ОК»

22 сентября. Полдень.

Стихийные мемориалы образовывались не только по городу. По всей стране люди несли охапки цветов к железной дороге. В эти дни стало невозможно без слёз приблизиться к вокзалам. Все пути оказались завалены алыми гвоздиками, белоснежными розами, мягкими игрушками и чёрными траурными свечами. Трагедия приобрела катастрофические масштабы. Объединив общим горем семьи погибших и пострадавших, она невидимой паутиной связала их с миллионами скорбящих, не оставив равнодушных к страшной аварии.

Делом времени стало следующее объявление от строгой ведущей федерального телеканала:

– За информацию о четырех подростках, ставших причиной страшной катастрофы, которая унесла за собой сотни человеческих жизней, объявлена денежная награда в размере трех миллионов. Следственные органы гарантируют полную анонимность для свидетеля. Если вы обладаете хоть какими-то данными, просьба сообщить по номерам, указанным ниже.

Следом, после новостей, шли обрывки видеоматериалов с места событий. Приветливый журналист с неподдельной дрожью в голосе, трясущейся рукой протягивал микрофон гражданам, пришедшим на похороны.

– Мне кажется, что сегодня здесь собрался весь город, – говорила женщина с черной лентой в волосах. – Эта трагедия, конечно, не обошла стороной никого. Наш городок совсем крохотный для такой крупной катастрофы, поэтому она коснулась практически каждого жителя.

– До сих пор не верится, что это произошло в нашем городе, – делилась наболевшим девочка-подросток в темной шапке и толстом вязаном кардигане, зябко подергивая плечами. – Страшно видеть похороны одного человека. А когда гробы несут бесконечной вереницей… Я не знаю, как это описать. Но подобное не желаю увидеть никому. Страшная трагедия для всех нас.

– Почему я сейчас здесь? – повторил молодой парнишка вопрос журналиста. – Потому что я уверен, что малолетние подонки, по чьей вине мы сейчас собрались здесь, находятся среди нас. Взгляните на всех этих людей. Прямо среди толпы стоят эти четверо, я вам клянусь. И не хотел бы я оказаться на их месте, когда их вычислят. Никто бы не хотел оказаться на их месте, я вам гарантирую.

– Я была там. Я собиралась пройти в тамбур, когда поезд сошел с рельс. Меня зажало между раздвижными створками дверей, благодаря чему я отделалась синяками. Большинство людей из моего вагона погибли. Они умирали у меня на глазах. Весь вагон искорёжило, металлические штыри, полки, куски обшивки, осколки стекла были разбросаны повсюду. Людей швыряло во все стороны. Я видела, как молодая девушка и парень пытаются помочь маленькой девочке выбраться из металлических тисков. Её пережало практически пополам. Сначала девушка сама пыталась приподнять полку. Она истекала кровью и стонала, пытаясь сдвинуть огромную полку с места, но у неё бы ничего не вышло, если бы не парень. Через его бок насквозь прошел кусок арматуры, но он приложил все свои силы к тому, чтобы спасти девочку. Ребенок выжил. А они оба скончались еще до приезда «скорой». Прямо там, перед спасённой малышкой. Девочка не знала, что её спасители мертвы. Она лежала на коленях девушки, хотя та уже не дышала. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Я не знаю, как звали девушку, а парень просил называть его Нильсом. Мы с ним познакомились, когда курили в тамбуре. Сегодня они оба здесь. В этой веренице.

Девушка указала рукой себе за спину, где проходила траурная процессия, и украдкой утерла слезы. На камеру она не сказала самого главного. В смерти этих двоих она винила себя. Если бы ей хватило смелости помочь девчушке, эти двое, возможно, остались бы живы.

22 сентября. Нильс-младший.

Перед глазами расплывалось одно огромное разноцветное пятно. Нильс нёс гроб на плече. Ему не хотелось думать о том, что внутри человек, с которым он прожил всю свою жизнь. Они делили одну комнату и были близки не только как родственники, но и как настоящие друзья. Сейчас в деревянном ящике лежал не брат. Кто угодно. Чужой незнакомый человек. Спившаяся баба. Бомж, найденный на теплотрассе. Пусть это будет кто-нибудь, только не брат. А иначе Нильс скинет гроб со своего плеча и побежит туда же, на рельсы. Он много думал об этом. Идея уйти вслед за братом, которого он убил собственными руками (БЕЗДЕЙСТВИЕМ, поправил бы его сейчас Макс) преследовала его, где бы он ни находился. Выбирая цвет ткани на обивку гроба для брата, он стоял в ритуальном агентстве, взяв отца за руку, будто ему было снова три, а не шестнадцать. Он боялся. Боялся так сильно, что среди его светлых волос стала пробиваться первая седина. Страх и боль, смешанные с безграничным чувством вины, повисли на его плечах гранитной плитой.

Он плелся в веренице под звуки оркестра, браво играющего траурный марш, слабо волоча за собой ноги.

«Придется отпустить гроб, чтобы швырнуть в этих музыкальных недоумков камень, поэтому я этого не сделаю» – твердил он себе, чтобы отвлечься и не думать о том, что там, внутри, лежит его брат. Родной брат. Брат, который всегда был рядом. На кого теперь можно полагаться? Как теперь жить в одиночестве? Кому он теперь нужен в этой жизни, когда соседняя кровать в их общей комнате опустела навсегда? Кто заполнит провал в его душе? Пусть мама родит ему еще пять братьев, все они вместе взятые не заменят ему ЕГО БРАТА. Какой идиот придумал, что горе, разделенное на двоих, легче вдвойне? Погибших почти три сотни. У каждого минимум четыре родственника. Соответственно горе прямо в этот момент делится почти на полторы тысячи людей. Но среди них всех он так чертовски одинок, что хочется запрокинуть голову и завыть от безысходности. Интересно, как на это отреагируют остальные? Поддержат ли его? Завоют вместе с ним? Тут и там снуют проклятые журналисты, пытаясь поймать в объектив самые душераздирающие кадры. Для них станет огромной удачей запечатлеть, как горе превращает человека в животное.

Если бы только не брат на плече, он бы им всем тут показал, как растить рейтинги на чужой скорби. Но только брат… Только он один останавливал его от необдуманных поступков. Как всегда. И как никогда больше. Теперь он в гробу. Гроб. Слово-то какое страшное. Почему все слова, связанные со смертью, звучат так страшно? Похороны. Крест. Могила. Поминки. Он мысленно перечислил все, что смог вспомнить. А потом примерил их на себя. По спине побежали мурашки от того, насколько же гармонично они слились с ним в одно целое. Мама с папой? Они родят себе других детей. Одного за другим. Чтобы они были дружны точно так же, как Нильс со своим старшим братом.