С точки зрения набора предметов, изучавшихся в рамках учебной программы, разница между школой Кейта и «Афинским колледжем» не была такой уж огромной – все-таки «Афинский колледж» был довольно американизированным учебным заведением. Со своей стороны, элитная частная мужская школа Кейта не была стандартной американской средней школой – она была больше похожа на школу при колледже или подготовительную к колледжу. Соответственно, в обеих школах основной упор был на математику и историю. И там, и там было много занятий спортом.

Хотя были и кое-какие отличия. Не помню, чтобы физика, химия и биология изучались в школе Кейта отдельно, – скорее всего, по американской образовательной традиции, они были объединены в учебную дисциплину об окружающем мире. В «Афинском колледже» мы изучали эти дисциплины по отдельности и для каждой у нас были отдельные большие лаборатории.

В греческой школе у нас в программе была древнегреческая литература и не было зарубежной. В школе Кейта, конечно, никакой древнегреческой литературы не было, зато была английская и американская, а также французская литература. Элементарное обществоведение изучалось в курсе истории. Все эти предметы представляли для меня огромный интерес.

Получил я и скромное музыкальное образование. Некоторое время я учился игре на фортепьяно, но это было недолго. Зато почти год я пропел в школьном хоре. Наш репертуар составляли итальянские мадригалы, Гендель, а также средневековые англосаксонские песнопения на латинском языке. Тогда же я начал слушать виниловые пластинки с записями известных музыкантов, в основном исполнявших легкую музыку.

Я помню, что мои новые товарищи приняли меня хорошо, всячески старались поддержать и вообще были мне добрыми «учителями» в моей адаптации к американской жизни. Я вспоминаю о них с большим чувством благодарности. Школа Кейта в Санта-Барбаре представляла собой интернат, куда приезжали на учебу мальчики из разных городов и штатов США. Поэтому мое общение с однокашниками не ограничивалось совместной учебой и внешкольными занятиями в общежитии и на спортплощадке. Во время каникул приятели приглашали меня погостить в своих домах, и это также помогало мне интегрироваться в американскую среду и готовиться к дальнейшей жизни в стране.

Что меня особенно поразило на первых порах, так это терпение, с которым меня обучали. На меня не кричали, не оскорбляли, но внимательно следили за мной и помогали. Как спортивные тренеры ребята также были очень благородны.

Надо добавить, что я был гораздо моложе других юношей в моем классе – им было по семнадцать-восемнадцать лет, а мне пятнадцать, – поэтому я считаю себя их должником.

С точки зрения количества и качества знаний, которыми мы обладали, я был более образован, чем мои товарищи. Очевидно, что тогдашние греческие школы (в отличие, кстати, от университетов) давали более солидную подготовку, чем американские. Это моих друзей не волновало – они совсем не завидовали мне.

В общем, я стал одним из лучших учеников школы.

Порой меня вызывали на уроке для решения какой-то алгебраической задачи, с которой, кроме меня, никто не мог справиться. Я не помню ни одного раза, когда бы я не выполнил задание. В другом месте меня за это избили бы, но здесь ребята относились ко мне с неизменной доброжелательностью. Замечу, что в Греции я не блистал математическими способностями. В Америке же я понял, почему до сих пор не проявил себя в математике: учитель в афинской школе был крайне несдержан: кричал, ругался и просто уничтожал меня.

Позже, когда я окончил свое образование и тоже стал преподавать, я всегда ориентировался в своей работе на метод, с которым познакомился в американской школе. Я не думаю, что это было проявлением моей «американизации» – дело было просто в уважении к человеческой личности, открытии и развитии ее способностей.

Надо сказать, что разница в возрасте между мной и моими одноклассниками получилась оттого, что, когда я в 15 лет приехал в Санта-Барбару, мне оставалось учиться в «Афинском колледже» еще четыре года – три в лицее и один на младшем курсе колледжа. В школе Кейта я прошел собеседование у руководства, и мне предложили поступить не в 8-й класс, а сразу в выпускной, 12-й. При этом я должен был в ускоренном режиме, за год, пройти трехлетнюю американскую программу по математике. Поскольку я мечтал по окончании школы поступить в университет в Америке, я с радостью ухватился за эту возможность как можно быстрее получить аттестат о среднем образовании. Школа помогла мне, предоставив дополнительные уроки по математике, которые я ежедневно брал у замечательного репетитора-англичанина. Он-то и сделал из меня первого математика в классе.

Кстати, в один прекрасный день президент «Афинского колледжа» Гомер Дэвис, отправивший меня в Америку, навестил меня в школе Кейта. Он был в США по другим делам и не поленился заехать в Санта-Барбару, чтобы узнать о моих успехах. В тот день я дежурил на кухне, а Дэвис зашел в столовую пообедать. Я так ловко обслужил его, что он был очень доволен. Ну и, конечно, мои отличные баллы по математике и истории его тоже обрадовали.

Фактически единственным, что настраивало моих американских однокашников против меня, был мой чрезвычайный интерес к войне: оружию, подробностям военных операций и эпизодам военной истории. Когда я написал очень хорошую дипломную работу о битве при Геттисберге (ключевом сражении гражданской войны 1861–1865 годов, переломившем ее ход в пользу северян), учителя дали мне самые высокие оценки, но мои товарищи надо мной смеялись. Они не понимали моего увлечения – по своему духу послевоенное поколение в США было глубоко антивоенным, настроенным на мирную жизнь и мирные дела. Они также мало интересовались политикой. Можно сказать, что они были не политизированы, а «футболизированы».

Американская трагедия второй половины XX века была в том, что именно этих ребят несколькими годами позже отправили воевать – сначала в Корею, а потом и во Вьетнам. В конце 60-х годов антивоенные настроения этого поколения достигли пика и вылились в прямо-таки революционную ситуацию.

Массовые волнения в американском обществе потребовали перемен, и в итоге после окончания войны во Вьетнаме правительству США пришлось пойти на упразднение общенациональной армии, основанной на призыве, и заменить ее профессиональной армией. Логика строительства профессиональных вооруженных сил, а также последующие войны, предпринятые страной в разных регионах мира, поставили американскую экономику на рельсы кризисного развития, которое явственно и драматично проявилось в последние годы.

Ирак, Афганистан и другие военные операции давнего и недавнего времени продемонстрировали тщетность использования военной силы для решения сложных социальных проблем и проблем развития. К этому выводу меня подтолкнули не только наблюдения за событиями и историческими процессами в мире, но и личные размышления и переживания: в Ираке и Афганистане воевал мой сын Антон Николопулос, в недавнем прошлом майор американской армии. Как и многие его ровесники, молодые офицеры, мой сын пережил на службе глубокую депрессию. Разочаровавшись в этих войнах и видя их бессмысленность, мой сын подал в отставку и отказался от многообещающей военной карьеры.

В этой связи я вспоминаю и сына моего американского дяди Константина, носившего классическое греческое имя Пракситель и погибшего в конце Второй мировой войны на острове Окинава. Тогда от участия в войне никто не отказывался, так как это была война против фашизма. Сегодня гражданскую молодежь в Америке на войну больше не призывают, однако профессиональная армия явно не справляется со своими задачами, потому что не в состоянии удержать хороших офицеров. Это, конечно, трагично…

Вообще, надо сказать, что мой интерес к военным делам, мой личный опыт переживания военных событий в Греции очень рано сформировали мой интерес к истории. Я хотел понять, как и почему происходят конфликты между людьми и странами, почему сталкиваются культуры и целые цивилизации. Читая, размышляя, слушая умных людей, я пришел к выводу, что войны являются лишь симптомами болезни, а не самой болезнью. Чтобы лучше понять болезнь, надо смотреть на состояние всего организма в целом. Иначе говоря, изучая историю, необходимо одновременно изучать экономику, психологию и другие гуманитарные науки, да и культуру в целом. Все это меня очень захватывало, и я ни минуты не колебался в выборе профессии: я решил стать историком и изучать международные отношения.

Как и все мои одноклассники, весной 1951 года я разослал свои документы в разные американские университеты, запросив стипендию на дальнейшее обучение. К июню пришли ответы: меня были готовы принять Гарвардский и Колумбийский университеты, а также Калифорнийский университет в Беркли и колледж Помона, тоже в Калифорнии. Первые три университета предоставили мне стипендии, покрывающие стоимость обучения, но только Помона-колледж предложил мне оплачивать, помимо этого, еще и общежитие и питание. Так что, как ни заманчиво выглядели перспективы обучения в престижных университетах «Лиги плюща», денег у меня не было, и это определило мое решение – я должен был переехать в университетский городок Клермонт и стать студентом Помоны.

Забегая вперед, замечу, что в моей жизни я еще много раз пользовался различными стипендиями и грантами. После окончания средней школы и колледжа я получал средства на обучение в университетах Лондона и Парижа и, наконец, в блестящем Центре исторических исследований при Колумбийском университете в Нью-Йорке. За счет этих средств мне удалось полностью осуществить все мои надежды на получение хорошего образования, несмотря на отсутствие финансовой поддержки со стороны семьи – она была тогда просто невозможна. Поэтому я до сих пор очень ценю и уважаю всевозможные государственные и частные филантропические фонды и программы, направленные на помощь талантливой молодежи.

Но все это было потом, а пока что истекала моя годовая американская виза, выданная для целей образования при содействии «Америкэн филд сервис», и мне пришлось в августе 1951 года покинуть Соединенные Штаты, чтобы вновь вернуться в страну уже через месяц, в начале следующего учебного года. Перед отъездом AFS организовала мне и другим участникам обменной программы прекрасный автобусный тур по США. С этим туром мы проехали всю Америку с запада на восток, сделав остановки в нескольких крупных городах: калифорнийском Лос-Анджелесе, где нам показывали голливудские киностудии, крупном городе Среднего Запада Сент-Луисе в штате Миссури, а также в Вашингтоне и Нью-Йорке, расположенных на Восточном побережье.

В Вашингтоне нас принимал сенатор Фулбрайт, тогдашний председатель комитета по международным делам американского конгресса. Мне запомнился также прием для нашей группы в предместье американской столицы, в доме у Роберта Кеннеди, работавшего тогда в министерстве юстиции США. Мы с удовольствием поплавали в его бассейне. Интересно, что из 50 участников тура 48 были немцами. Кроме них и меня, в поездке был еще только один финн.

После завершения тура мне выдали билет на пароход для возвращения в Грецию. Пароход назывался «Королева Фредерика», и я плыл на нем, как и большинство тогдашних пассажиров, в третьем классе. Вместе со мной возвращались в Европу и другие участники программы. Здесь я опять оказался в окружении немцев. В пути мы разговаривали, обменивались впечатлениями, личными планами. Удивительно, что в Америку я плыл с молодыми израильтянами, а обратно со сверстниками из Германии. Мы все были дети войны, но смотрели не назад, а вперед, в мирное будущее.

На пароходе было много и американских греков, ехавших навестить родственников или по делам, а также невезучих греческих иммигрантов, депортированных американскими властями. После Второй мировой войны, когда греческая экономика лежала в руинах и греки в массовом порядке покидали страну, они не могли свободно въезжать в Америку из-за ограничительного иммиграционного законодательства, действовавшего в США еще с 1924 года. Например, в 1946–1947 годах годовая амерканская квота для Греции составляла всего 307 человек^[60]. В 1952 году в США был принят закон об иммиграции и гражданстве, широко известный как Закон Маккарэна-Уолтера, который аннулировал некоторые, в первую очередь расовые, барьеры на пути иммиграции в США, но сохранил крайне низкие иммиграционные квоты для африканцев, азиатов и выходцев из Восточной и Южной Европы, в том числе для греков.

В соответствии с этим законом, легализоваться в США имела возможность только очень небольшая часть греков-иммигрантов, преимущественно уже проживавших к тому времени в США. Поэтому греки, попадавшие в Америку на кораблях, в большинстве случаев оказывались в тяжелейшей ситуации как нелегалы. Они пытались продлевать краткосрочные визы, прятаться от американской иммиграционной службы, жениться на греко-американках и т. д., однако все равно их отлавливали и в массовом порядке высылали обратно в Грецию. Гуляя по палубе «Королевы Фредерики», я познакомился с одним таким депортированным. Он пребывал в глубокой депрессии, не желая возвращаться в Грецию. За ночь до нашего прибытия в порт Пирея он покончил самоубийством, выбросившись за борт. Это трудно забыть.

В Греции я пробыл недолго – ровно столько времени, сколько нужно было для того, чтобы повидаться с семьей и оформить следующую американскую учебную визу. Затем я сел на очередной сухогруз, и с этого момента началась моя – уже взрослая – одиссея в Америке.