Надо сказать, что «батальоны безопасности» вели себя не менее жестоко, чем коммунисты в Афинах. В этом смысле жутким примером служит трагический конец упоминавшегося комиссара ΕΛΑΣ Ариса Велухиотиса. Летом 1945 года в результате окружения и разгрома его отряда правительственными войсками лидер ΕΛΑΣ покончил самоубийством, подорвав себя гранатой. Участвовавшие в акции головорезы-роялисты из нерегулярных правых формирований отрезали головы Арису и его адъютанту Дзавеласу и выставили их на обозрение в городе Трикала.

В общем, коммунистам пришлось признать свое поражение. Новое соглашение, подписанное ΕΑΜ в феврале 1945 года в местечке Варкиза под Афинами, обязало левых разоружиться^[50], и ΕΛΑΣ была распущена.

В последующие пять лет с созданной преимущественно американцами новой Национальной армией Греции воевала преемница ΕΛΑΣ Демократическая армия Греции, вооруженное крыло ККЕ. Но это было уже не то, потому что по большому счету левые потеряли свои вооруженные силы. А из Советского Союза по этому поводу не донеслось ни звука.

Когда я начал осмысливать историю греческой гражданской войны, я долго не мог понять, почему, по сути дела контролируя страну, коммунисты пошли на заключение соглашения в Казерте и тем самым подписали себе смертный приговор. Лишь много позже я услышал от человека, близко знавшего генсека ККЕ Захариадиса и бывшего для меня достоверным источником, что по этому вопросу руководство компартии ходило консультироваться в посольства СССР в Каире и Бейруте. Некоторое время от Сталина не было ответа, а потом один из послов сказал, чтобы подписывали. А о «процентном соглашении» греческие коммунисты, как и весь мир, узнали только в 1953 году из мемуаров Черчилля.

Тем временем Афины пытались вернуться к мирной жизни. Во время декабрьских событий город понес огромные потери и находился в ужасном состоянии. Было взорвано множество зданий, ведь Афины были настоящим полем боя в течение тридцати трех дней.

В этой обстановке вернулся из Дахау Никос Захариадис, просидевший в немецком концлагере всю войну. В начале 1945 года он появился в городе одетым в британскую военную форму и немедленно взял на себя руководство компартией. Сразу же обнаружилось, что он против договоренностей, заключенных в Варкизе. Всю вину за военные неудачи Захариадис возложил на своих коллег по ЦК. При этом он резко развернул партию в направлении реванша, решив предпринять новую попытку взять власть.

По инициативе секретаря и под его железным руководством в начале 1946 г. начался новый этап гражданской войны, на этот раз в Северной Греции. Теперь целью коммунистов был захват достаточной территории для провозглашения отдельного государственного образования – Греческой демократической республики, которая должна была самостоятельно продержаться до момента своего признания со стороны стран народной демократии во главе с СССР.

Пользуясь послевоенной неразберихой в стране, Демократическая армия, созданная Захариадисом, смогла осуществить первый этап этого плана и создать на территориях у границы с Албанией и Югославией некое объединение, в котором было сформировано собственное прокоммунистическое правительство. Однако Сталин продолжал придерживаться принятой ранее позиции и не признал новую «страну». Соответственно, никакой помощи от СССР греческие коммунисты не получили. Сталин не верил в успех армии Захариадиса и предупредил Югославию, что «восстание в Греции должно быть свернуто»^[51].

Почему Сталин обращался именно к югославам? Потому что последние, в лице Тито, надеялись использовать действия греческих коммунистов для создания так называемой независимой «Эгейской Македонии», ее последующего присоединения к Югославской Македонии и объединения обеих Македоний в единую Федерацию под руководством югославского лидера. Столицей этой единой новой Македонии, по плану Тито, должен был стать греческий город Салоники.

В свете подобных замыслов, ссора Тито со Сталиным была неизбежна, и тут коммунисты допустили неожиданный политический просчет. Притом что вся военная помощь коммунистам шла исключительно из Югославии^[52], Захариадис в конфликте Тито со Сталиным открыто поддержал последнего.

В ответ Тито принял решение закрыть границу Югославии с Грецией и отложить осуществление всех планов о создании Эгейской Македонии. Захариадис оказался в капкане. С одной стороны, коммунистам элементарно не хватало сил для продолжения войны. С другой стороны, в это же время национальная армия стала более боеспособной, получив дополнительную военную помощь от американцев.

В результате в 1948–1949 гг. операциями крупного масштаба национальная армия сокрушила армию левых сил. Выжившие в этих боях коммунисты были разоружены и разосланы своим руководством по всем соцстранам, начиная с Советского Союза, где примерно двенадцать тысяч человек получили «великодушное» разрешение Сталина поселиться в городе Ташкенте^[53]. На этом закончилась греческая гражданская война. Вскоре Греция вошла в НАТО вместе с Турцией, обеспечив себе полную поддержку со стороны США, а греческая компартия и левое движение в целом стали маргиналами в греческой политической жизни на несколько десятилетий…

Но посмотрим, как все эти исторические события соотносились с реальной жизнью моей семьи и ее окружения в Психико, где в середине октября 1944 г. я участвовал в торжествах по поводу освобождения Греции от немцев. Как мы помним, немцы за время своего пребывания укрепили район системой фортификаций: дзотами, окопами и т. д. Все это они оставили нам «в наследство». Вскоре появились представители партизанской армии, которая закрепилась на этих местах, и в течение ноября в Психико установилась партизанская власть, пользовавшаяся военной и гражданской инфраструктурой, оставленной немцами. Это были люди, участвовавшие в организации антифашистского сопротивления под руководством ΚΚΕ. Через них ΚΚΕ учредила у нас «народную демократию».

В новых органах власти главной фигурой была некая Афанасия – владелица киоска на автобусной остановке Фарос. Как и большинство других кадров новой власти, она являлась беженкой из Малой Азии. Обычно эти люди проявляли организационные и деловые качества, необходимые для формирования коммунистического аппарата. Вообще, надо иметь в виду, что беженцы из Малой Азии составляли подавляющее большинство греческих коммунистов. Они, как правило, были бедными, не имели хороших жизненных перспектив и легко попадали в орбиту коммунистической пропаганды.

Итак, Афанасия бросила свой киоск и переехала к нам на улицу Хризантемон, в виллу, хозяева которой вовремя ретировались в более безопасное место. Мы, дети, подружились с ее маленьким сыном и вместе играли. Нашей любимой игрушкой был огромный револьвер, раздобытый мальчиком из боеприпасов матери.

На нашей улице появилась также семья одного комиссара, прошедшего войну в горных партизанских соединениях. Семья состояла из самого комиссара, которого звали Христос Стурайтис, его супруги Ламбринии и трех маленьких ребятишек – Тасоса, Такиса и Йоргоса. Эти дети были членами существовавшей в горах организации юных коммунистов. Их головы были забиты лозунгами и призывами, совершенно нам тогда незнакомыми. Они тоже пели партизанские песни, которые я процитирую дословно (в русском переводе, разумеется):

 
Это мы, Эллада, твои дети,
Которые поднялись в горы,
Чтобы воевать
За тебя и твою свободу…
 
 
Мы написали
На наших знаменах:
«Народная демократия
Без короля»…
 
 
Мы не хотим,
Чтобы он вернулся в Грецию,
Он должен об этом сам подумать —
И он, и вся его свита.
 
 
Мы не будем работать,
Чтобы они ели!
Мы не боимся немецких пуль
Или фашистских кинжалов.
 
 
В наших сердцах мы несем
Народную демократию без короля…
 

От этих ребят мы получили первые сведения о гражданской войне, почувствовали ее вкус. В течение ноября признаки приближения новой битвы стали более заметными. На всех стенах появились революционные лозунги, написанные красной краской, а в расположенных ниже уровня Психико районах Афин начались беспорядки и вооруженные столкновения. Довольно скоро шум сражения начал распространяться, достигнув и наших высот. Мы стали получать и реальные «боевые подарки», вроде шальных пуль и осколков снарядов. Когда в военные действия вмешалась британския авиация, выстрелы стали более целенаправленными – стреляли по всему, что двигалось. У детей нет чувства страха, поэтому мы собирали эти «сувениры» еще горячими и создавали довольно впечатляющие коллекции. Считалось, что, у кого осколки горячее, тот и выиграл соревнование.

Вскоре британские войска предприняли наступление против партизан, расположившихся в окопах и укрепленных пунктах вокруг нашего дома. До начала операции священник нашего прихода Св. Димитрия, отец Иаковос, обошел весь район, предупреждая, что ожидается артиллерийский обстрел. Мы ему не поверили, однако мама сказала, что мы укроемся в подвале. Отец в это время прятался у родственников, потому что партизаны разыскивали его и некоторых других жителей Психико, чтобы арестовать их как классовых врагов. По всему нашему району рыскали патрули ОПΛА (т. н. Организации защиты народной борьбы)^[54], военизированной структуры типа советской ЧК.

Я хорошо помню, как такой патруль явился к нам. Он состоял из четырех человек, которые потребовали предоставить им отца, а узнав, что его нет на месте, начали обсуждать, что «надо брать женщину». На наше счастье, в какой-то момент они взглянули на меня и мою сестру и махнули рукой. Тогда самый молодой из патрульных положил руку на дверцу комода, где, как я знал, лежали все наши ценные вещи, и попытался открыть ее. И тут я в первый раз в своей жизни выступил в защиту интересов семьи: «Оставь, это закрыто на ключ». Юноша покраснел, и патруль засобирался восвояси. По прошествии лет я понимаю, что, если бы наши ценности были тогда реквизированы «чекистами», нам пришлось бы очень туго в последующие несколько лет.

Пикантная подробность во всей этой истории заключалась в том, что прятал отца от боевиков ОПΛА его родной брат Гераклис, который, как я уже писал, был юристом и членом упоминавшегося выше народного фронта ΕΑΜ. Впоследствии Гераклис стал одним из ведущих защитников в процессах против коммунистов и левых, проходивших в военных трибуналах на протяжении многих лет после окончания гражданской войны.

Как бы то ни было, визит ΟΠΛΑ мы пережили без потерь, но, учитывая приближавшийся артобстрел, о котором предупреждал отец Иаковос, поспешили переместиться в подвал. Незадолго до этого все наши соседи покинули свои дома, и улица Хрисантемон стояла совершенно пустой. Только мама сказала: «Будь что будет – мы никуда отсюда не пойдем». Обстрел оказался очень сильным и разрушил, помимо окопов, все здания, в которых партизаны могли найти укрытие, в том числе заброшенное административное здание каменоломни – излюбленное место наших детских игр на близлежащем склоне горы Турковунья.

Британская полевая артиллерия стреляла несколько дней. У нас не было воды, и во время передышек мы с сестрой ходили к колодцу, чтобы сделать запасы. Мы уже знали, что если послышатся звуки падающих снарядов, то надо лечь в канаву. Однажды на обратном пути от колодца мы с сестрой услышали характерный звук, не дойдя нескольких шагов до нашего дома. Я замер, стоя у куста олеандра. Элви легла на землю. Осколок снаряда вонзился в землю прямо у моих ног. Мы, конечно, испугались, но воду все-таки принесли и впредь были осторожнее.

В начале января я, как обычно, сидел на возвышении, наблюдая за происходящим внизу, и внезапно увидел, как со стороны британских артиллерийских позиций появились солдаты новой национальной гвардии, осторожно продвигавшиеся в сторону нашего рынка. Когда они приблизились, начальник группы поднял автомат и выпустил длинную очередь по рынку, ожидая ответного огня. Однако ответного огня не последовало – партизаны успели покинуть эти места в течение предыдущей ночи.

Убедившись, что сопротивления нет, гвардейцы заняли наш квартал и, поскольку наш дом стоял на виду, расположили в нем штаб-квартиру. Нам, хозяевам, дали одну комнату на всех, собрав там же всю нашу мебель.

В остальных комнатах соорудили казарму. Разумеется, мы, дети, с большим вниманием за всем этим наблюдали.

Вскоре к нам в дом привели нескольких партизан, захваченных в горах отрядами новой Национальной гвардии. Так мы впервые увидели драматические сцены жестокого обращения с пленными, бессмысленные допросы и побои. Проведя свои допросы, военная разведка арестовала весь гражданский состав «народного правительства» во главе с Афанасией и также привела к нам домой. Там были булочник из Одессы дядя Авраам, чьи сыновья воевали в ΕΛΑΣ, хозяева продуктового и овощного магазинов, слесарь, да и вообще большинство местных мелких торговцев. Все эти бедные люди, которых мы хорошо знали, в течение ноября превратились в социальных антагонистов и были очень напуганы. Но, к счастью, их не расстреляли.

Неожиданно для нас с сестрой, мама обратилась к начальнику. Очень спокойно и убедительно она сказала, что все эти люди – мирные граждане и попали сюда по какому-то недоразумению. Офицер, недавно мобилизованный из запаса журналист, знавший моего отца, по-видимому, тоже не хотел впадать в крайности и всех отпустил… Слава Богу! Если бы не мамино вмешательство, англичане отправили бы всех арестованных военным кораблем в лагерь военнопленных в Северной Африке, и неизвестно, когда бы они оттуда вышли.

К слову сказать, некоторым из реально запятнавших себя членов «народного правительства» удалось под шумок скрыться от возмездия соседей-горожан. Так, например, бесследно исчез парикмахер Велизариос, возглавлявший при недолгой коммунистической власти местную ячейку ОПΛА. Парикмахера впоследствии заочно обвиняли в том, что он под покровом ночи проник в госпиталь, где лежали несколько пожилых психикиотов из числа его бывших клиентов, и перерезал им горло той же бритвой, которой он прежде сбривал им щетину.

Помню, как в ночь, когда отступали партизаны, двое молодых людей из их рядов, в экзотичных черных партизанских шапках и при оружии, подошли ко мне: «Ты знаешь, где мы можем спрятаться?» – «Может, возле церкви?» – предположил я. Кажется, они так и поступили и спрятались в церковном подвале. Дело кончилось тем, что, когда пришла Национальная гвардия, один успел удрать, а второй погиб от пули. Под ближайшими соснами его и закопали местные жители.

Позже я как-то шел в школу – она была тогда в церкви – и увидел, что из-под земли торчит сапог. Я понял, что там похоронен человек, и остановился. Под сосной я нашел вещи, которые погибший хранил в своих карманах. Там было несколько патронов немецкого происхождения, черная с красным нашивка со словами «Свобода или смерть!» (по-видимому, эти партизаны принадлежали к знаменитому отряду под командованием еще живого на тот момент комиссара Велухиотиса) и алюминиевое кольцо с инициалами по-латински.

Недавно, по прошествии шестидесяти лет, кто-то посадил маленькую сосну на месте могилы этого солдата и повязал ее красной лентой. Значит, эта могила и связанная с ней память сохранились. Я этому рад. А на стене церкви до сих пор различим след той фатальной пули.

Рассказ о гражданской войне в Психико был бы неполным, если бы я не упомянул о том, что самое главное сражение в нашем районе проходило около дома для престарелых, известного как «Гирокомион»^[55]. В этом сражении бился с партизанами и отобрал у них это историческое здание особый отряд иракских ассирийцев, служивших в британской армии. О подробностях этого сражения я узнал много лет спустя, встретив в интернете воспоминания ассирийских солдат, воевавших на этом месте. После изгнания их из Ирака Саддамом Хусейном эти бывшие воины теперь живут в Австралии^[56].

Наконец, совсем уж напоследок я приберег очень личное воспоминание о втором этапе гражданской войны в Греции (1946–1949 гг.), которое до сих пор отдается болью в моем сердце.

Как и многие другие афинские школьники старших классов, мобилизованные в эти годы для помощи раненым в военных госпиталях, в 1947 г. я был призван в качестве бойскаута для работы в военном госпитале «Арсакион». Работать мне и другим скаутам приходилось в основном летом, когда мы были свободны от школьных занятий. Однако главная причина нашей сугубо сезонной работы заключалась в том, что именно в летние месяцы проходили интенсивные операции новой Национальной армии против сил Демократической армии Захариадиса, занимавшей тогда позиции в горах Северной Греции.

К 1947 году уже была создана регулярная греческая армия, в которую вошли греческие войска, воевавшие в Северной Африке, Священный полк, Горная бригада имени Римини и остатки повстанцев-антикоммунистов, воевавших против ΕΛΑΣ еще с 1943 года. Когда британцы передали ответственность за поддержание мира в Греции своим американским союзникам, действия греческой армии стали более активными, а столкновения с хорошо укрепленной армией Захариадиса – более тяжелыми и кровопролитными. (Самые знаменитые бои произошли в 1949 г. на горах Вици и Граммос в Северной Греции.) Все эти столкновения дали много тысяч жертв с обеих сторон как убитыми, так и ранеными.

Что касается коммунистов, то они отправляли своих раненых в военные госпитали, находившиеся на территории Югославии. Солдат Национальной армии привозили в Афины, где их распределяли по разным госпиталям. Часть из них, в основном самые тяжело раненные солдаты, попадали в госпиталь под номером 423, которым и был «Арсакион».

Главным образом это были пехотинцы, пострадавшие при взрывах мин в ходе штыковых атак против линий обороны Захариадиса. В госпитале им в массовом порядке ампутировали ноги. Когда эти люди приходили в себя после наркоза и обнаруживали, что лишились одной или двух ног, многие из них не хотели дальше жить и пытались срывать на себе повязки, чтобы вызвать кровотечение и поскорее умереть.

Поскольку операции шли днем и ночью и медперсонала не хватало, нам, двенадцати-четырнадцатилетним мальчишкам-скаутам, приходилось физически удерживать несчастных от этой формы самоубийства и убеждать их, что стоит жить. Пока нам было по двенадцать лет, мы держали раненых вдвоем-втроем. Когда в 1949 г. мне исполнилось четырнадцать, я уже мог справляться в одиночку. Кроме того, мы присутствовали и помогали при перевязках, а также выполняли различные просьбы раненых и просто разговаривали с ними.

Среди солдат было много неграмотных, поэтому нам часто приходилось писать за них письма их родным и близким. Конечно, большинство из этих солдат были крестьянами с гор, понимавшими, что в мирной жизни их перспективы весьма безрадостны. Лучшее, на что они могли рассчитывать, – это получить от государства лицензию и всю жизнь продавать газеты в уличном периптеро.

Прошло много лет, а у меня до сих пор стоит перед глазами здание «Арсакиона», – женской школы, где в свое время училась моя мама, – битком набитое больничными койками, и прилежащая к нему территория, полностью заставленная санитарными палатками. Я думаю, что тогда в «Арсакионе» находилось несколько тысяч людей. От одного из них у меня осталась на память фотография – молодой и цветущий человек с автоматом в компании двух товарищей по оружию. Я храню эту фотографию всю свою жизнь.