Я жду. Вот сейчас должно случиться. Дрожь по коже или что-то очень похожее. Особенное. Мы были вместе, он уже познал меня, я должна что-нибудь почувствовать. Хоть что-нибудь…

Ничего.

– Ну, почему же. Отвечала.

Он фыркает и отстраняется, снова смотрит весело снизу вверх.

– Это не то. Видел я тебя на фото с твоим приглаженным женишком. Что, и правда, любишь?.. Он же скучный, как вобла, Крюкова!

Я пожимаю плечом, вместо слов отвечая Мишке улыбкой. Я действительно рада его видеть.

– Ну и черт с тобой! Буду на днях с друзьями в городе, рядом с твоим универом – загляну, познакомишь. Глядишь, от ревности морду этому Серебрякову набью, для разнообразия.

– Серебрянскому. Загляни. Будет даже интересно.

– Встань, Тань, – неожиданно просит друг, и я подчиняюсь. Встаю, клоню голову к плечу, упирая руки в бока.

– Что, хочешь убедиться, что твою подругу не подменили собой мерзкие зеленые человечки, пока ты грелся в Праге?.. Не подменили, Медведев, не надейся. Я по-прежнему хозяйка своему телу.

Мишка внимательно смотрит на меня, затем одним ловким движением подтягивается на руках и выпрыгивает из ямы, вытягиваясь рядом со мной во весь рост. Без смущения поднимает руки и разводит полы ветровки в стороны, упирая удивленный взгляд в грудь, обтянутую тонкой футболкой.

– Хочу убедиться, что мне не показалось, и тощая Закорючка подросла во всех значимых местах.

Вот теперь я злюсь, как бывало в наших отношениях не раз.

–Тебе не показалось, Медвед. Да, теперь даже у Таньки Крюковой имеется грудь. Так что убери руки, если не хочешь, чтобы я запечатлела ее снимок кровоподтеком на твоей удивленной физиономии.

Парень отступает, впрочем, не очень-то испугавшись, да я на то и не рассчитываю. Просто вспоминаю его руки на себе – несмелые, неуверенные от того, что это я и что пришла сама – и не помню. Все случилось слишком быстро однажды зимним вечером, на следующий день после вечеринки на даче Алины Чернявой, и так же быстро забылось.

Почти, как с Рыжим?

Нет, не так, как с Рыжим.

Ну, почему, почему я все время о нем вспоминаю? Да кто он вообще такой?! Пустое место! Наглый, самоуверенный, циничный тип! Да это вообще из-за него я тогда…

Господи, сколько еще в моей жизни будет вот таких вот безрассудных моментов, когда мысли после? Когда стыд накрывает так, что больно дышать, а изменить ничего нельзя? Когда содеянного не воротишь, а так хочется. Так хочется! Так же сильно, как хотелось верить в то, что с Вовкой что-то получится. Что-то настоящее. Искреннее. Надежное. Чтобы вместе и в унисон. Не вышло.

– Что, совсем не соскучилась по мне, Тань? – спрашивает растерянно Мишка, и я притягиваю его к себе, встаю на носочки и целую в такую же чумазую, как у его отца, щеку.

– Дурачок! Конечно, соскучилась, – признаюсь честно. – Скажешь тоже!

Мишка оттаивает и тоже обнимает меня – крепко, так, что перехватывает дух. Разворачивает от себя за плечи и, смеясь, подталкивает к дальней стене бокса, где под серым чехлом стоит низкий автомобиль. Мой автомобиль. Моя девочка – небольшая спортивная «Хонда». Года четыре назад купленная отцом за бесценок у одного моряка. Когда-то разбитая на наших дорогах до состояния металлолома, а сегодня почти восстановленная – отцом, Егорычем, Сан Санычем, мною. Почти.

Как много этих «почти».

– Ну, давай, Закорючка! Покажи, что ты сделала с Глашей за два года. Я едва сдержался, чтобы не посмотреть.

Виктор

– Чарлик, вернись, я кому сказала! Чарлик! Ах ты ж, негодник такой! Куда грязными лапами побежал?! Максим! Ты почему собаку спустил с поводка?!.. Что, сложно было сначала в ванную зайти, привести пса в порядок?.. Он же теперь квартиру затопчет и студию, а у меня работа! Посмотри, какая грязь после дождя!.. Чарлик! Да что же это такое! Нельзя в спальню, слышишь! Нельзя…

Поздно. Дверь открывается, и я слышу, как паркет прогибается и скрипит под весом домашнего любимца, таранящего утреннюю тишину со скоростью упитанного урагана. Трехлетний английский бульдог в двадцать пять килограмм весом, громко сопя, запрыгивает ко мне на кровать и, пока я выплываю из сна, соображая, что к чему, успевает пройтись шершавым языком по щеке и глазу. Широко зевнув, с довольным хрюком навалиться сверху на грудь, выбив воздух из легких.

Твою мать…

–Все, Шрэк, – я с трудом освобождаю из-под одеяла руку и впиваюсь пальцами в толстый загривок. Оторвав голову от подушки, шиплю в наглую морду: – Ты покойник! Убью!

И тут же получаю мокрым языком по губам.

Тьфу! Чтоб тебя самого по утрам целовали любители лизать собачьи яйца!

– Ма-ать! Забери от меня свое чудовище, не то я за его жизнь не отвечаю! Еще раз, Шрэк, так сделаешь, – сажусь в кровати, поднимая пса перед собой под толстые лапы, – и я тебя кастрирую, клянусь! И не улыбайся мне, я зол!

Раздается стук каблуков, недовольное покашливание, и сама Людмила Карловна Артемьева, собственной родительской персоной, как всегда стройна и безупречна, даже в субботнюю рань с макияжем и прической, появляется на пороге моей комнаты, картинно упирая кулак в бок.

– Свое чудовище? – удивленно вскидывает тонкие брови. – Сынок, дорогой, а не ты ли три года назад принес это чудовище в наш дом, представив всем как нового принца Чарльза? Или я запамятовала?

Мне лень вставать, я вернулся из клуба в четыре утра, бульдог сам не уйдет, и я смотрю на мать с мольбой.

– Какая разница, Ма? Ты же его кормишь, значит, он твой! И потом, кто знал, что маленькая симпатичная зверюга превратится в такого людоеда? Ну, ма-ам, забери! Спать же не даст! Что, тебе совсем не жалко единственного и любимого сына? А как же чуткое материнское сердце?

Я стараюсь быть убедительно-несчастным, и мать сдается. Проходит в комнату и ловит пса за ошейник.

– Ну, знаешь ли, – ворчит, пытаясь вывести упирающегося Чарли за собой вон. – Я вот, может, тоже не знала, что ты из симпатичного рыжего карапуза превратишься в детину выше меня ростом и с аппетитом как у крокодила, но я же от тебя не отказываюсь. Чарлик! Тьфу на тебя! – фыркает в сердцах, когда бульдог, ловко вывернувшись из некрепкого захвата, с радостным пыхтением возвращается ко мне, вновь запрыгнув на постель и облизав лицо.

– Мам, тебе стоит плотнее завтракать. Совсем силы в руках нет.

– А тебе, Виктор, стоит чаще бывать дома. Неудивительно, что за два дня твоего отсутствия пес так по тебе соскучился. Я вот тоже соскучилась…

– Только не надо меня лизать в нос, мам!

– И не подумаю! Захочешь спать – приведешь Чарли на кухню, там я с ним справлюсь. А постель будешь стирать сам!

– Договорились, – вздыхаю я в закрывшуюся дверь и притягиваю бульдога к себе. – Все, Шрэк, ты напросился! Держись! – обещаю в оскаленную морду и начинаю бороться со зверем, посмевшим меня разбудить, дергая его за холку, уши и пузо. Бороться, пока вновь не засыпаю, обняв пса за шею и наплевав на сопящее в ухо соседство.

Ни черта себе! На часах почти три часа дня, бульдога рядом нет, я встаю и топаю босиком на кухню, пытаясь окончательно стряхнуть сон, чувствуя в желудке адский голод, а в голове тупую боль – отголосок вчерашней вечеринки. Добравшись до вожделенной кухни, открываю дверцу холодильника, отпиваю из начатого пакета молоко и откусываю от батона ветчины большой и вкусный кусок…

Уммм…

– Виктор? Кхм! Сын, я рада, что ты, наконец, проснулся, но вообще-то для начала не мешало бы поздороваться с девочками, ты тут не один.

Мать. На невысоком подиуме широкой кухни, за большим столом со своими моделями. Пьет чай и смотрит на меня. Точнее, смотрят на меня. Все шестеро пар глаз.

– Э-э, привет, мам. Привет, девочки, – я поворачиваюсь к гостьям и послушно скалюсь, салютуя компании пакетом с молоком, стараясь не подавиться. – Как оно ничего? Сейчас, еще раз откушу, – показываю взглядом на ветчину в своих руках, – и уберусь. Надеюсь, никто не против? Очень уж есть хочется.

На мне фирменные боксеры от «Кельвина Кляйна», я пять лет не вылезаю из спортзала, выматывая себя тренировками, и если кому-то охота поглазеть на меня, что ж, я не против. Вот и сейчас, видя смущенную улыбку на губах матери, понимаю, что даже в таком виде, не подвел ее.

– Вить, подожди! – окликает меня Оля, когда я покидаю кухню, направляясь к себе, и добавляет: – Можно тебя на два слова?

– Привет, – я останавливаюсь и улыбаюсь девушке, нагнавшей меня у дверей спальни. – Как дела?

Дежурный вопрос, но о чем еще спросить девчонку, с которой пару раз отлично переспал, а потом бросил на свадьбе друга, просто забыв о ней – не знаю. Разве что напомнить, что все между нами было без обязательств. И признаться, наконец, себе, что Коломбина начисто снесла мне крышу.

Оля хороша, как никогда, – мать привлекает к показам лучших. Она подходит и обнимает меня, прижавшись к груди, целует в щеку. Ждет продолжения и отклика, а я просто стою, раздумывая с чего начать разговор и как закончить так, чтобы ее не обидеть, когда она понимает сама.

– Все закончилось, да?

– Извини.

– Да я без претензий. Просто легко было с тобой. Ни с кем так не было. И хорошо.

– Спасибо, малыш.

– Если что, я для тебя свободна.

– Окей, я запомню.

Вот и все, и я снова могу захлопнуть дверь спальни, и развалиться на кровати, вычеркнув девчонку их головы. Высокую светловолосую девчонку, одну из многих, а не ту, другую. С жадными руками, темными глазами и потрясающими губами, вкус которых невозможно забыть.

Чертову ненасытную Коломбину.