– Жуть. Ну и рожа! Я понимаю, Женька, если бы ты фото Димы Колдуна над койкой повесила, ну или Орландо Блума – он тоже вполне себе симпатичный чел, но этого очкастого троглодита?! Бррр! Нет, Воробышек, ты извращенка, клянусь! Тебе же с ним спать не один год мордахой к фейсу, надеешься, сердечко выдержит?
– Выдержит, – отвечаю я, вгоняя в журнальный портрет Стивена Кинга последнюю кнопку, и признаюсь, оглаживая рукой яркий глянец. – Я этого очкастого троглодита, как ты выразилась, Крюкова, между прочим, очень люблю. Большой и толстой любовью.
Я оглядываюсь на вошедшую в комнату темноволосую девушку и сползаю с кровати. Говорю с упреком, наблюдая, как моя соседка по комнате в общежитии отваливается от вешалки у входной двери, устало сбрасывает с ног высокие каблуки и шлепает с полными сумками в руках и громким «Уфф!» к столу.
– Ты чего так поздно, Тань? Или скорее рано? Записки не оставила, телефон отключила, мне твой отец за последнюю ночь раз десять звонил. Ты не забыла, что такое совесть, Крюкова?
Танька невозмутимо вскидывает бровь и задумчиво ведет плечом, водружая сумки на стол рядом с моим ноутом. Лениво подавляет непрошеный зевок.
– Понятия не имею. Какой-нибудь злобный зверек из семейства душегрызов?..
Она плюхается на стул, потрошит рукой сумку и, закинув ноги на мою койку, извлекает на свет кольцо сухой колбасы. Разломив на две половины, протягивает одну мне, вгрызаясь в оставшуюся в руке ароматную копченость довольным ртом.
– Жашени хавчик, Шень! Правда, Фофка у меня молоток?
– Та-ань! – я стаскиваю с волос мокрое полотенце, запуская им в наглое лицо. Ухватив соседку за пятки, сбрасываю ее ноги с койки и решительно отбираю подарок. Вернув его в сумку, гляжу на девушку с сердитым укором.
Танька фыркает и отплевывается. Практично отирает о полотенце руки и сморкает нос. Говорит со вздохом, обиженно отбрасывая махровый кусок ткани в сторону.
– Серебрянский в деревню к предкам возил знакомить. Пока стол собрали, хозяйство посмотрели, тетку вниманием уважили… В общем, задержались чуть дольше запланированного. Да еще на обратном пути у Черехино в машине застряли, представляешь? Так дорогу от дождя развезло, что думали, без эмчеэсников до утра и не выберемся. Кошмар!
Я смотрю в Танькины честные глаза, на яркий засос на шее, в виде багрового месяца, под самым подбородком, на заметно припухшие от крепких поцелуев губы и сочувственно жму плечом.
– У Черехино? Там, где виллы богатеньких? Ясно… – вспоминаю новую бетонную трассу, по которой возвращаюсь в свой родной город мимо дорогого поселка. – Ну ты бы хоть телефон не отключала, Крюкова, что ли, пока вертолетчики в эпицентр катаклизма слетались. Уж если не совесть, то хоть уважение к своему отцу имей. Я же не Шахерезада, ему сказки вторую ночь подряд рассказывать.
Глазки девушки виновато прячутся за припавшими веками, но вдруг выстреливают из-под ресниц безудержным весельем.
– Умная, да? – хихикает Танька, разворачивается на стуле и утыкается носом в мой раскрытый ноут. Предлагает, легко отмахнувшись, скользя цепким взглядом по строчкам «Ворда», устраивая остренький подбородок на кулачки. – Ну и рассказала бы что-нибудь из своего, Воробышек! Подумаешь! Какой-нибудь душераздирающий квест-хоррор! Ты же у нас по ужастикам мастерица. Выдала бы моему папашке что-нибудь кровожадное и ядовитое на ночь глядя. Из серии «Знойные девицы исчезают в полночь»!
– Не смешно, Крюкова, – сердито замечаю я. – Думаю, сегодня твой отец мой сомнительный талант вряд ли бы оценил по достоинству. Тем более ужастик с главной героиней в лице его дочери.
– Думаешь? – бесхитростно удивляется девушка и тихо раздражается. – Задолбал своей опекой! Где была? Кому дала? С кем спала? Как будто мне не двадцать, а пятнадцать, честное слово!.. Тэ-экс, что тут у нас… – бесстыдно таращит в ноут любопытные глазки. – О-о! – загадочно выдыхает и вновь тянется за колбасой. – «Послушник тьмы», пьес-са! Действующие лица…
– Тань, – я решительно сворачиваю текст и сгоняю девушку со своего насиженного места. – Давай потом, а? – предлагаю, включая чайник. Пододвигаю к краю стола завернутую в два полотенца, приготовленную на тихой общежитской кухне прошлой ночью тушеную картошку с грибами.
– Мне через два часа контрольную по «деталям машин» сдавать. Я и так дуб дубом, а тут еще из-за тебя вторую ночь без сна…
– Воробышек, я тебя люблю! – урчит довольной кошкой Крюкова и смиренно уползает в свой занавешенный яркими киношными постерами уголок. Через минуту гремит кастрюлькой и мило щебечет с родителем. А я сажусь за стол, открываю конспект, запускаю руки в волосы и ерошу мокрые пряди. И повторяю, повторяю в который раз такое чуждое и непонятное:
«…формула Журавского, в рамках принятых допущений, позволяет с достаточной степенью точности определить значение тангенциального напряжения в точках сечения. Для которых отношение линейных размеров удовлетворяет неравенство…»
***
Послушник тьмы
Пьеса
(отрывок)
Действующие лица:
Трактирщик
Перехожий (он же гость)
Бродяга
Филиппа (служанка)
Солнечный полдень. Трактир у дороги. На широкой, крытой гонтом веранде, увитой зелеными лозами винограда, за небольшим столом, уставленным нехитрой снедью, сидят двое и тихо беседуют. Один из них – крупный седой мужчина с рыхлыми покатыми плечами, другой – молодой человек лет двадцати пяти, в поношенном дорожном платье и прибитой пылью обуви. На столе овощи, мясо, хлеб; чуть в стороне – кувшин темного вина. Время от времени пожилой хозяин трактира властной рукой щедро наполняет из кувшина бокал гостя.
Трактирщик
(Задумчиво; глядя на уходящую в степь дорогу.)
– Не весел нынче день, безлюден тракт. Куда ни кинешь взгляд: все тишь да гладь. Все зноем сломлено, а без заблудших душ Хосе копейки звонкой не видать. Э-эх, гость, один сегодня у меня ты на постой, ну да и черт… (спохватившись, трактирщик в сердцах сплевывает под ноги и осеняет себя крестным знамением). Прости, да и Господь с тобой! (Громко.) Эй, Филиппа!
На ступенях крыльца появляется служанка. В ее руках корзина, доверху наполненная темными гроздьями винограда.
Трактирщик
– Филиппа?
Служанка
– Да, синьор?
Трактирщик
– Филиппа, погляди с порога, а не пылит ли там дорога? Не едут ли купцы Омара в порт? В пору б запастись товаром. В порту намедни, я слыхал, у Черных скал корабль пристал. Да все сукно из Арагона и из Севильи санфаянс. Барыш упустим, ровен час!
Гонец портовый отбыл? Нет? Хотелось бы узнать ответ. Ты, может, что сама слыхала?
Служанка
(Пожимая плечом, лениво оглядывая дорогу.)
– Не больше вашего узнала. Гонца того уж след исчез, оповестить спешит окрест. Прибьется люд, мой господин, на округ весь – лишь наш трактир. Попомните мои слова, коль окажусь я неправа: не сядет солнце за порог – как будет полон наш чертог. Не быть мне честною вдовою, коль обойдет вас стороною купцов торговый караван. Вот и наполним ваш карман. А нынче дел полно в саду. Я, с позволения, уйду? Сеньор Хосе?
Трактирщик
(Отмахиваясь.)
– Ступай себе! Иди, Филиппа! Стол полон и вино налито. А гостю я скучать не дам, придется – услужу и сам (бормоча под нос). Чай, не навозный жук какой, а дел своих мастеровой. (Громко.) Ступай-ступай, моя душа! Да торопись там не спеша! Мне труд до пота ни к чему. Хороших слуг я берегу!
Филиппа
(Кивает трактирщику и обращается к гостю.)
– Готова комната, синьор. Хозяин мой на слово скор. Удобно ль будет отобедать вам здесь, где вид на общий двор?
Трактирщик
(Удивленно.)
– На общий двор, так что ж плохого?..
Гость
(Обводя взглядом горизонт.)
– Здесь вид отменный, право слово! Давно не видывал такого, чтобы и море, и простор… И лес, и степь, и гряда гор. Я с благодарностью, синьора, иной отвергну приговор.
Филиппа, поклонившись, спускается с крыльца и исчезает за плетеной оградой. Проводив служанку взглядом, трактирщик поднимает кувшин с вином и вновь до краев наполняет бокал гостя.
Гость
– Неловко мне… Ты щедрою рукою мне зелье дивное, хозяин, подливаешь, что меда слаще кажется в стократ и поцелуя девушки… Не знаешь? Не расплачусь с тобой я…
Трактирщик
(Лениво отмахиваясь.)
– Полно, брат. Пей вволю! Рад узнать ты будешь, что оно не убывает.
Гость
(Удивленно; утирая губы от вина.)
– Возможно ли такое? Так бывает?!.. Бывает так, что полнится вином сосуд людской, возделанный руками? Руками грешника бесправного, не Бога? Кому дорога в рай – в чистилище дорога?
Трактирщик
(Нерадостно.)
– Случается.
Гость
(С интересом.)
– Что чаша полнится вином сама?.. Без твоего участия?
Трактирщик
(Грустно.)
– О, да…
Гость
– Тому причина есть, иль вольный случай?
Трактирщик
(Пожимая плечами, раздумывая.)
– То ведомо не мне, сынок, – Творцу. Иль лучше дьяволу, что всех ведет к концу небезызвестному, соблазном искушая испить кувшин волшебного вина. Вина забвенья, совести вина, и даже смерти. Это кому как (вздыхает). Пособник в этом я ему…
Гость
(Легко.)
– Чудак.
Трактирщик
(Удивленно вскинув бровь.)
– Чудак? Ты обо мне сказал…
Гость
(С улыбкой, глядя сквозь искрящийся в руке бокал вина на уходящие к морю стройные ряды виноградника.)
– Да. Так. Коль право первенства Всевышнему вверяешь, а то и вовсе – ангелу, низвергшему с небес сто тысяч солнц, оплавленных в руду (вздыхая полной грудью). Вот отдохну, отец, с дороги и уйду. И заберу с собой вкус цвета моря. И аромат нежнейший пышных трав в соитье с виноградною лозою. Отдашь нектар?
Трактирщик
(с чувством подавшись вперед)
– Буду только рад! Коль в руки он тебе пойдет с судьбою, отдам нектар, умножив во стократ! (Осторожно.) А выдержишь ли ношу, я спрошу?!
Гость
(Полушутя.)
– Ты с гостем щедр, трактирщик, погляжу! А ношу… (разведя руками). Ну что ж, отец, не выдержу, так брошу. Вином дареным землю окроплю.
– У вас проблемы, Воробышек, да какие! И два насущных вопроса: «Почему так случилось?» и «Что делать?»
Пожилой мужчина отводит глаза от журнала, поднимает седую голову и нервно постукивает колпачком ручки о поверхность письменного стола. Смотрит на меня изучающим взглядом все время, пока я неловко мнусь на пороге его кабинета, не решаясь присесть на предложенный мне стул.
– Да садитесь же, Евгения! – наконец устало выдыхает он, и я, словно подкинутая вверх пружина, делаю несколько стремительных шажков к столу, послушно опускаясь на краешек сиденья.
Я кусаю губы, не решаясь взглянуть на декана, на совершенно незнакомого мне, но так много сделавшего для меня человека и старательно рассматриваю царапающую стекло, покрытую инеем голую ветвь тополя за окном. Несколько раз мучительно вздыхаю, прежде чем найти в себе смелость глухо прошептать, уткнув взгляд в жемчужную булавку галстука:
– Эм, у меня? З-здравствуйте, Юрий Антонович.
Прозрачный колпачок катится по столу, а светлые с темным зрачком глаза мужчины буравят меня, кажется, насквозь.
– У вас, Воробышек, у вас! Две контрольные по профильным предметам завалены. Еще три натянуты не без моего вмешательства на минимальный проходной балл. Одна лабораторная по моему предмету сделана кое-как, второй нет вовсе. Впереди работа над курсовой… Я вынужден вернуться к первому извечному вопросу: «Почему так случилось?»
– Я… я…
– Когда Валентина просила меня помочь тебе с переводом в наш университет, Евгения, я не думал, что мне придется краснеть за свою невольную протеже перед своими коллегами. Надеялся, что не возникнет причин огорчать плохими новостями твою мать – некогда лучшую студентку моего факультета! Я ожидал и надеялся на помощь с твоей стороны!
– Я…
– Черт! Чем думала Валентина, отправляя тебя учиться на такой сложный факультет?.. Сама из профессии ушла, а дочь на свой путь… Скажи мне, Воробышек, зачем?
– Конкурс был небольшим, умер папа, вы же понимаете… Да еще и я все детство танцами занималась – тренировки, соревнования, какая уж тут учеба… А мама, она мне здорово помогала… дома.
– Дома! Но не здесь! – приподнимается с кресла мужчина, но тут же тяжело оседает обратно. – Я знаю, что к переводу тебя вынудили причины личного характера, и не намерен вытаскивать их на поверхность, мотивируя свое вмешательство в твою студенческую жизнь твоими прошлыми проблемами. Но, Евгения, будем честны перед собой: никто не обещал, что будет легко! Возможно, спокойнее для тебя в эмоциональном плане, но не легче!
– Юрий Антонович…
– Помолчи! Ты перевелась к нам на бюджетной основе?
– Д-да…
– И вопрос с бюджетом решался непросто, как ты понимаешь. И вот тут самое время перейти ко второму наболевшему вопросу: «Что делать?» Так что же нам с тобой делать, а, Воробышек?
– Я постараюсь лучше учиться. Я уже стараюсь, правда…
– Если ты хочешь хорошо сдать сессию и остаться со стипендией… Хотя, о чем я говорю, – мужчина отворачивается к окну и постукивает ногтем мизинца о стол, – какая уж тут стипендия. Тут хоть бы хвосты подобрать… – вновь смотрит на меня долгим изучающим взглядом, после чего скрещивает перед собой полноватые кисти рук. – В общем так, Евгения, – выдыхает недовольно, поджав подбородок, – не мешало бы тебе задуматься о занятиях с репетитором. Как можно больше часов. Это необходимое условие, если ты хочешь и дальше обучаться на моем факультете. Сама ты вряд ли осилишь спецкурс, а краснеть за тебя, попустительствовать и покрывать далее твое нерадивое отношение к учебе своим именем – я не намерен. Прости, девочка, никогда не любил нерадивых студентов.
– Но я… Юрий Антонович, я не могу позволить себе платного преподавателя! – я вскидываю глаза и смотрю в уставшее лицо декана. – Я попробую сама! Юрий Антонович, пожалуйста… Пожалуйста! – прошу, утыкая беспомощный взгляд в пол и поправляя съехавшие на нос очки. – Не звоните маме.
Только не вылет из университета! Я не буду есть, спать, дышать, говорить. Я сдам-пересдам все хвосты, клянусь! Я заставлю свой мозг работать на сто двадцать процентов и даже больше, выбросив из головы всю вертящуюся в ней творческим вихрем чушь! Я сделаю невозможное и проглочу целый мир! Я…
О господи, что же мне делать?
Рука декана раздраженно ударяет о стол, и я вздрагиваю. Смотрю, как мужчина что-то отрывисто пишет в блокноте, отрывает лист и протягивает мне.
– Это то, что я могу сделать для вас, Евгения. Вот. Четвертый курс. Лучшие курсовые и контрольные работы за последние несколько лет. Возможно, вы виделись и знакомы с этим студентом – у третьего курса совместно с четвертым проходят лекции нововведенного в этом году спецкурса теоретической механики. Обратитесь. Если что, сошлитесь на меня. До свидания, Воробышек.
И звонок по внутренней связи:
– Алена Дмитриевна, пригласите ко мне ваших орлов – Татарищева и Балагурова. Это по вопросу поездки в столицу с выше озвученным докладом. Да, и передайте Семену Викторовичу, если он вдруг освободится раньше меня, что я буду на совещании ровно к трем. И, пожалуйста, уговорите Леночку прислать своих драгоценных аспирантов, ну должна же она войти в наше положение, в конце концов! Что она как неродная…
– Д-до свидания, Юрий Антонович. Спасибо.
Я выхожу из кабинета декана и на негнущихся ногах топаю по коридору. Спускаюсь по пролетам лестниц в холл, иду к раздевалке, и только когда натягиваю на плечи шарф, а на голову шапку с помпоном, подношу к глазам скомканный в ладони лист, разворачиваю его и читаю «Люков Илья, группа ПД-2-1».
***
– Ой! Вы только посмотрите на нее! Какая важная цабэ! Не переломишься! Подумаешь, всего-навсего подойти к какому-то Люкову, жалко скривить симпатичную мордочку и построить глазки! Учить тебя, что ли, надо, Женька! – возражает на мои вялые протесты Танька, скатывается с койки, садится на подоконник и начинает подавать сигналы мерзнущему под мокрым снегом второй час ненаглядному «Фофке». – Да иди! Иди уже, Серебрянский! Вот дурачок… – улыбается и крутит у виска пальцем. – Замерзнет же! Вовка! – кричит, вспрыгнув белкой на подоконник и сунув голову в распахнутую форточку. – Марш домой! Не то я буду так торчать всю ночь! Слышишь! Простужусь и умру! Будешь тогда снегурочке на могилку цветочки носить!.. Не хочешь?!.. Ну, тогда на счет три я снимаю кофточку и показываю всем истосковавшимся по Амстердаму и кварталу уличных фонарей твой подарок на день рождения!.. Воробышек, тащи лампу!.. Ах-ха-ха!.. Давай, пока! И я тебя!
Крюкова ловко спрыгивает на пол, подходит к столу, за которым я сижу с опущенной на руки головой, и обнимает за плечи.
– Женька, ну что ты в самом деле?.. – говорит тихо, опуская подбородок мне на плечо. – Ну не убьет же он тебя, этот страшный студент, м? Ну пошлет, если невежливый слишком, потискает слегка – если голодный, так с тебя же не убудет? Хоть расслабишься, отвлечешься от своей учебы. Нарастишь через удовольствие недостающий рейтингу стипендиата «ай кью».
– Тань, ну что ты за глупости говоришь…
– Или сама его пошли куда подальше. Первая! – Крюкова садится попой на стол, снимает с моего лица очки и надевает на себя. Задирает воинственно подбородок. – Прошла гордо и растоптала! Не хочешь, мол, заниматься мной…
– Тань!
– То есть со мной, – хмыкает Танька, – пшел к черту, идиот! Жизнь кончена! Сам виноват в своем несчастье!.. Жень, – смотрит на меня участливо, возвращая очки; заправляет кудрявую прядку мне за ухо, – ну хочешь, я сама подойду к нему и попрошу. Ты только скажи, где его можно найти в вашем корпусе, этого умника Люкова. Ну не станет же он с тебя втридорога драть? Твоей зарплаты наверняка хватит!
– Не хватит, Тань, – вздыхаю я, глядя в окно на сереющий день. – Да и не хочу я с ним связываться, даже подходить не хочу. У них на курсе такие типы неприятные крутятся, куда мне со своей провинциальностью. Да и стыдно будет, если откажет.
– Так, может, не откажет! Если попросишь хорошо!
– Откажет, – отмахиваюсь я. – У него взгляд на людей такой, словно нет никого вокруг.
– Что, очередной доморощенный нарцисс? – Крюкова брезгливо кривит губы.
– Да нет. Скорее птица одиночного полета, – признаюсь, вспоминая темную фигуру Люкова в извечной бандане, изредка встречающуюся в коридорах учебного корпуса, маячившую на задворках учебной аудитории.
– Надеюсь, птица хищная? – ухмыляется Танька, расплываясь в улыбке. – Если да, то в твоем контексте, Воробышек, – нагло хихикает, – звучит интригующе.
– Издеваешься? – Я закрываю ноут с контрольными тестами и устало тру глаза. Поднимаюсь, потягиваюсь и смотрю на часы. Без пятнадцати пять. Пора на работу.
***
О проекте
О подписке