Wanted! Забесплатно

В вестибюле возле доски объявлений стояла толпа. Протолкнувшись вперёд, Аня увидела прикреплённый кнопками листок со знакомой вихрастой рожей. Почти как в американском кино: Wanted! – Разыскивается! Это шутка? Или шарж? Суммы вознаграждения за голову тут не было, был телефон, по которому надо звонить при встрече с опасным преступником. С кем?!

Толпа жужжала. Разыскиваемый должен ответить за свои преступления против мальчишки из 8 «Б» – его родители накатали страшную телегу в милицию, всё очень серьёзно. «А что он сделал-то?» – «Нападал, запугивал, отобрал у восьмиклассника портфель…»

– Хе-хе. Скорого уже не догнать.

Аня обернулась: одноклассник Сергей с самым глубокомысленным видом. Разозлённая, она выскочила из толкучки. «Пробурчал это над моим ухом – специально, чтобы я слышала. Спрашивается, зачем?!»

К доске же стягивалось всё больше народу, лица у всех были возбуждённые, радостные даже. Хоть какое-то событие в повседневной школьной скучище.

«Вот даже нет его, а умудряется будоражить. Кому-то же надо это делать. А остальные только и могут, что жужжать. А кое-кто ещё строит из себя. Билет он ему покупал!»

Аня тащилась в класс, прихрамывая.

– Ты чего? – Таня догнала её уже у дверей.

– Да ничего. Ногу стёрла.

– Смотри у меня. Кто-то обещал больше не болеть. Нет, ты видела?

– Видела. И слышала. Как тебе – «отобрал у него портфель»?

– Да вопще, кошмар! Я же тебе рассказывала, как было! Нет, я пойду в милицию, чё это за ерунда, вопще.

– Кто тебя послушает? Кстати, пострадавшего что-то давно не видно. Заболел, что ли, с расстройства?

– Да нет его уже. Родители перевели его в другую школу.

– Ой, в какую? Не в десятую ли?

– Не-е. Туда же только с сентября берут.

Подруги вошли в класс. Скоро звонок, а почти никого ещё нет. Так все и толпятся у доски объявлений?

– Вот такие пирожочки с кулебячками, – философски заметила Танька.

Аня философски помалкивала. Искала в портфеле географию. «С этими Гамлетами… То два, то ни одного. Как корова языком. Кто же из них больше принц датский? Уж никак не Саша. Да и не второй тоже. Никто. Чисто призраки. Нету их в природе, никаких таких принцев. Запомнить уже раз и навсегда».

– Да, раз он таковский, то и в другой школе опозорится, как пить дать. А на вид – весь такой важный, начищенный, аж скрипит. Что-то вопще, хлопцы у нас какие-то…

Таня вроде даже загрустила, с понурым видом вытащила свой учебник.

– Какие? Малахольные?

Танька рассмеялась.

– Да хуже. Абыякие, вконец ниякие, – хлоп учебником по парте.

– Нет. Малоприятные. Или малопонятные? – Аня тоже повеселела: хлоп по парте своим учебником.

– Вопще, малоподвижные, недогоняжные…

Девочки хохотали и по очереди колотили по парте географиями. Класс тем временем быстро наполнялся, и их смех сам собой затих. Таня вдруг и вовсе замерла.

– Ой, я ведь справку взяла! Тебе когда на плаванье? Сегодня ведь? Идём вместе!

– Наконец-то. Не представляешь, как там здорово.

– Ещё, наверно, придут…

Прозвенел звонок, заглушив Танькины слова.

– Кто придёт, куда? – спросила Аня.

– Я когда в поликлинике была, встретила там Зинку с девчонками. Ну, они тоже вдруг все жуть как захотели в бассейн, побежали, тут же справки взяли. Давно собирались, говорят.

Аня медленно положила учебник на край стола. Отвернулась от подруги. Урок начался. «Ну почему, если смех – это какие-то секунды, а печаль и слёзы могут длиться… жуть. Веками». Тут же всплыла утренняя размолвка с мамой.

Географичка что-то рассказывала, кого-то вызывала к доске. «И как же быть… Кто подпишет заявление в школу? К маме даже подходить с этим… несмыслово. Ещё больше разозлится». Все открыли учебники. Аня продолжала сидеть, глядя в одну точку. Танька слегка толкнула её в бок.

– Ты чего? Всё гарнейш?

«Ещё как! Только… Кого ж глазам моим искать на переменах? Чей лик мне утолит осиротевший взор?» (Не Шекспир)

Ане захотелось вновь, чтобы никто её не видел, забраться не на заднюю парту, а на Северный или ещё какой-нибудь полюс, и там выплакать всё: свою ненужность, свою слабость и неспособность быть понятой. В этой школе не оставалось совсем ничего. Никого. «Всеми правдами и неправдами я буду в ней. Я ХОЧУ! Учиться в той школе! Она одна такая на свете».

Ум, честь и совесть. Их игры

А пока… Они пришли. В тот же день. Припёрлись, заявились, притащились, ввалились, нагрянули, затесались, вломились – в её, в Анин, бассейн. Все три неразлучных: не Вера – Надежда – Любовь, а Максимовна – Томка – Ритка. При том что Танька, зараза, так и не пришла. И сразу от бассейна ничего не осталось.

Раздевалка, душ – всё открытое в бассейне. Ладно ещё, когда незнакомые девчонки. Все раздеваются, и Аня раздевается. Вообще, не привыкла она, да и не любила мыться на всеобщем обозрении. И смотреть, как другие моются, уж тоже. Как-то раз пришлось идти в городскую баню, воды горячей долго не было. Лучше уж ходить немытой. В этом месте происходит убийство эстетики. Ты бессилен перед законом: чем бесформеннее и безобразнее фактура, с тем большим удовольствием выставляют её напоказ.

«Вообще, непонятно, как люди обнажают своё тело. Делают его голым. Тем, кто лето и зиму ходят чуть ли ни в купальниках, конечно, легче. А тут… ты всё время как капуста в нескольких слоях тряпья, и вдруг ничего. Да просто в одежде намного спокойнее. Раз на тебе что-то надето, значит, ты существуешь. А без ремков – как будто совсем ничего, пустота. Из-за дурацкой этой тоньщины – будто выпилена из фанеры лобзиком. Ненастоящая».

Тем более при У. Ч. С. Им бы только пялиться, а потом ещё и обсуждать. Совсем не хотелось, чтобы кто-то обсуждал её груди в состоянии зародышей, особенно, чтобы эти… в лифчиках уже. Аня и предположить не могла, что они все уже такие… тёти. Нет, они всегда выглядели старше неё и относились соответственно – насмешливо-снисходительно. «Как же теперь Иван Царевич без красных сапожек? Взяла, разула парня».

А уж тут, где учителей нет, они дорвались. Тихо-спокойно разделись – каждая возле своего шкафчика? Ну да. Нагишом носились по всей раздевалке, так, что всё у них подпрыгивало, вот им-то это нравилось до опупения – быть голыми и визжать. Носились не просто, везде совали свой нос, под видом того, что первый раз они здесь. Чтобы потом шуточками тупыми обмениваться, ржать, хихикать, как стая обезьян.

Аня первой поспешила в душ, но и там были слышны гигиканья и разговоры. Разговорчики, лучше сказать. На тему мальчиков, их одноклассников. Такие разговорчики, что Аня поначалу-то и въехать не могла – что почём. Обсуждались их достоинства, не как учеников или там, товарищей, а те достоинства, которых нет у девочек. И хоть было это в форме предположений, но определённо, со знанием дела.

«Пока морально неустойчивые ходят на свидания с литературными героями…»

– Да чё там гадать, надо взять да и поднырнуть под него, – уже в душевых голос Максимовны. – Стянуть с него плавки, чё гадать-то?

Актив ржёт взахлёб.

– Я не умею нырять. Ты и поднырни, – от смеха еле выговорила Тамара.

В классе Тамара – серьёзный, рассудительный товарищ, как положено истинному комсоргу. И горделивый. Гордилась она своей должностью или ещё чем-то, но кое-кто из неблагонадёжных её даже побаивался.

Ясно, что кто-то из мальчишек тоже здесь. Такое перевозбуждение!

Так и есть. Войдя в бассейн, Аня увидела Серого и ещё одного, Костика, его приятеля. Вряд ли второй мог претендовать на интерес к своей особе – если у Серого был хотя бы рост, да и мускулатура, как выяснилось, то этот, второй, был совсем «ниякий». Так значит, Серый – звезда номер один 8-го «В»? И объект охоты сразу аж трёх амазонок. «Вот такие пирожочки с кулебячками!»

Зайдя в воду, Аня сразу успокоилась, стараясь плыть не по одной дорожке с одноклассницами. И здесь их разбирал смех. С чего? Ржали, ещё и повизгивая, как три поросёнка.

– А это с той вышки прыгал Скорин? – громко выкрикнула вдруг Томка. – С тренером подрался. Ань, ты ведь видела?

Ане тут же попала в нос вода, что она ненавидела, будто крупный песок в носу и глотке, стала отплёвываться и откашливаться.

– Я не видела, – выдавила она.

– Ты ведь всё про него знаешь.

«Что?! Может, вам ещё в письменном виде?.. Чтобы передать по цепочке? Лучше бы уж он тут плавал, а не этот… актив».

– Ни с кем он не дрался, – проплывая мимо, пробухтел Сергей.

Аня чуть не рассмеялась и опять зачерпнула воды – теперь ртом. «Эх, Серый ты Серый! Какой же ты, и правда, серый! Строишь из себя всезнайку. Ведать не ведешь, какие опасности подстерегают тебя под водой. Берегись! Русалочьих амазонок из 8-го «В».

Рукоделие вопреки

Как жить? Когда у всех он уже есть, а у тебя нет. И раньше Аня пробовала подступиться к этому неразрешимому вопросу – где взять лифчик? Лифчик для почти что ничего. Таких не существовало в природе, она уж знала. И даже выкроек таких никто не потрудился нарисовать, перерыла все журналы. Самый маленький размер №1 – до него Ане, как до горы Фудзи. Кому жаловаться? Брать в руки ножницы и иголку с нитками, и всё.

Бабушкин сундук, хоть и не пиратский, но полон сокровищ: почти музейные тряпицы, тесьмы, кружева. Аня выбрала плотный сатин бледно-розового цвета с набивным рисунком. На домоводстве они проходили шитьё – ночные рубашки, блузки – получались на четвёрку, вопреки маминому диагнозу. Но тут не рубашка…

Тут даже не мастерство, а настоящее колдовство нужно. В примерке чашечки оказались гигантскими. «Как же их выращивают? God! Почему у нормальных уже по второму размеру?» Подгонять и подгонять.

Звонок. Танька. Свой неприход свалила на самое оригинальное, что можно придумать – то же, почему пропускается физра. Аня не стала благодарить подругу за ту компанию, что она подбросила вместо себя. Некогда было балакать, лифчику нужны бретельки, застёжки…

В разгаре волнующего действа белошвейку застукала соседка. Вручив Ане тарелку с кружочками макового рулета, она сходу, даже ни о чём не спрашивая, влилась в творческий процесс.

– Голуба моя, только сейчас вспомнила! Я ведь точно, как и ты, сама шила себе первый лифчик. У нас-то тогда совсем ничего не было. И машинки-то не было – на руках шили, представь себе.

Соседка уселась на диван, не выпуская из рук Анино произведение.

– Вам, наверно, всё же было легче, – осторожно проговорила Аня.

– Это почему же?

– Ну… у вас ведь грудь была.

Нина Алексеевна рассмеялась, прижав Аню к себе одной рукой.

– До семнадцати лет доска доской, хочешь верь, хочешь нет. Доходяга. Откуда там жиреть-то? Война была, голод. Да, милые мои, хорошо, не знали вы того.

– До семнадцати? – с сомнением спросила Аня, глядя на бюст Нины Алексеевны – наиболее выдающуюся часть её фигуры.

– Представь себе! Да и замуж-то выходила… О! Так я и лифчик-то шила как раз перед тем. Чтобы уж не опозориться без него. Подожди-ка, подожди-ка… – Нина Алексеевна привстала с дивана. – У меня ведь он где-то лежит… Всё думала, будет у меня дочура…

Лифчик из фамильных закромов добрейшей соседки оказался немного больше Аниного и наряднее – из белого атласа.

– Примеришь?

Деваться некуда.

– Ну, смотри. Принцесса! Ну чуть-чуть… На будущий год будет тютелька в тютельку. Да знаешь, как мы делали – в чашечки снизу можно поплотнее ткань подложить.

– Ой, нет. Так я не хочу.

– Ну и не надо. Но он – прямо для тебя. Лежал, лежал – долежал.

Налюбовавшись, довольная Нина Алексеевна побежала кормить своих мужчин.

Не имей сто рублей, а имей одну, но хорошую соседку. Вот почему мама… у неё не учится? Мама, конечно, знает намного, в сто раз больше неё: и по физике, и по истории, по философии, литературе, искусству.

А не знает она… да просто не знает, как жить. В своей собственной семье. Как сделать жизнь людей под одной крышей радостной, приятной. И ведь, не поспоришь, человек честно трудится на благо ближних – стирает, убирает, на праздники печёт вкусное, шьёт, клеит обои, когда ремонт. А папа не хочет возвращаться домой раньше десяти. А я привыкла возвращаться домой без сожаления, когда знаю, что там нет НИКОГО.

Не может быть, чтобы мама не задумывалась об этом. Чуть что, так и заклеймит себя сама же: «Учёная дура!» – понимает, что жить-то она не умеет. Может, ей и правда не надо было заморачиваться с семьёй, раз она так жаждет заниматься наукой? Идеал – когда мать семейства нигде не работает, кроме своего семейства? Да, и чтобы научиться жить, наконец, надо забыть, что окончила институт и перестать читать все эти книги и журналы?»

«Ох мама, мама! Где ты? Когда с тобой разговаривать, если тебя всё время нет». Откладывать дальше некуда. Всё упирается в заявление. Мама сердита на дочь, папа без мамы ни за что не станет ничего подписывать.

Остаётся… Танька. Ничего смешного. «Та было бы об чём переживать, давай я подпишу тебе то заявление. Та хоть два. У меня почерк такой – хоть что может подписать».

Утро вечера мудренее. Любимая поговорка любимой бабушки.

Подпольная англомания

Ещё перед первым уроком Максимовна безразличным тоном объявила: «Английского сегодня не будет». «Ура!» – со всех сторон от разных идиотов, Аня чуть не треснула общей тетрадкой по башке первого попавшего под руку – Костика, жаль, увернулся.

– Как не будет? Почему не будет? – пришлось кричать Ане, такой стоял ор. И уже появилось предчувствие. Этот равнодушный тон начальницы…

Староста дважды игриво пожала плечами, бросив насмешливый взгляд в Анину сторону.

«Что же это? Зоя Яковлевна за три года ни разу не уходила на больничный».

– А когда он будет? – упавшим голосом спросила Аня, скорее всего саму себя.

Но староста опять дважды пожала плечами, теперь уже не скрывая ехидной улыбочки. То, что английский шёл у Ани лучше других, не доставляло удовольствия ни активу, ни кому-то другому из класса.

Маленькая радость от того, что впервые в жизни на ней был её самопальный лифчик, померкла. От Таньки, однако, не скрылись изменения в Аниной фигуре. Пришлось сознаться.

– Ты теперь прямо, как артистка одна, не помню фамилию, – порадовалась за подругу Таня.

– Да ладно. Вот что теперь с английским?

Что сделали с английским, огласила на большой перемене классная.

– Тише, тише, ребятки…

Что за!.. Искусственный пергамент на лице вроде отливал живой краской!

– У нас произошли изменения в преподавательском составе. Английский язык у вас теперь будет вести другой учитель, опытный, высокой квалификации. Со следующего урока.

Глаза слеповидящей не были закрыты, они поблёскивали алчной сытой дрянью, как у кота, сожравшего мышь, на щеках наблюдался румянец!

– А что с Зоей Яковлевной? – услышала Аня рядом с собой.

«Спасибо, Таня!»

– А… с ней всё хорошо. Подала заявление в связи… по семейным обстоятельствам.

Ах ты!.. Жердина ты бесчувственная. «В связи…» Если бы с ней всё было хорошо, она не ушла бы вот так – не сказав ни слова. Теперь, правда, Аня стала припоминать, что на последнем занятии Зоя Яковлевна выглядела не столь лучащейся, как обычно. Ане же она посоветовала обратить побольше внимания на аудирование – восприятие речи на слух, и ещё раз довольно настойчиво напомнила про другую школу.

Одно к одному. Удивительно, что она ещё проработала здесь целых три года, так она отличалась от всего прочего «состава». У неё были слишком яркие туфельки на слишком высокой шпильке при умеренно длинной юбке – для этого школьного застенка. И слишком открытая искренняя улыбка. И не обошлось тут без «отличника» образования с её вековым железобетонным авторитетом.

Но так не должно быть – не поблагодарить учительницу, единственную, кто вдохновлял изучать предмет, который она преподавала.

После уроков Аня не пошла сразу домой. «В учительскую? В эту акулью заводь? Нет. Там ещё и "наша" может оказаться». Аня постучалась в приёмную директора. Секретарша сидела на месте. Но ничем не порадовала: документы Зоя Яковлевна забрала, в школе больше не появится.

– А тогда как же… Мне надо вернуть ей книгу. Можете дать мне её телефон?

– Ты уже должна знать, никаких телефонов мы не даём. Не положено. А как твоё имя?

Секретарша полезла в тумбу своего стола, не слишком охотно порылась там и вытащила наконец большой квадратный конверт размером с пластиночный.

– Вот, она оставила для Маниной.

В коридоре Аня нетерпеливо разодрала обёртку. Там и оказалась пластинка – с упражнениями по аудированию, иностранная. А ещё небольшая книжка «English Idioms» и записка в изящном отдельном конвертике.