– Осторожно! – Лана не успела возмутиться или удивиться, потому что объяснение последовало буквально в ту же секунду. Из-за крутого поворота пустынной неширокой дороги, которую им надо было пересечь, на огромной скорости вылетел сверкающий двухэтажный автобус. А навстречу ему, не притормаживая, неслась появившаяся откуда-то, из-за другого поворота небольшая машина.

Через мгновение о них напоминали только клубы пыли. Лана высвободила руку и огляделась: да, повезло, а вроде ничто не предвещало, тихая улочка, кто же знал, что они тут так носятся!

Изгибы дороги словно нарочно были задуманы так, чтобы подъезжающих машин ни с той, ни с другой стороны не было видно до последней секунды. А ведь если бы он меня не остановил… секунда, и правда, могла бы стать последней!

– Спасибо, – выдохнула с опозданием испугавшаяся Лана.

– Здесь всегда так, – равнодушно сказал Крис, – носятся, как Шумахеры, очень опасно… подождите, сейчас…

Минуты две они, как прилежные школьники, смотрели то направо, то налево, и Лане уже начало казаться, что перейти дорогу не удастся никогда. То с ревом пролетал и исчезал за поворотом мотоцикл, то снова показывался автобус, то возникала из ниоткуда очередная машина. В какой-то момент Крис снова схватил ее за руку и потащил вперед. Видимо, у него был опыт в подобных делах, поскольку они благополучно оказались перед той самой билетной кассой.

– Хэлло, – расплылся в улыбке скучавший билетер. Никаких посетителей не было, ужас какой: сидеть целый день в этом аквариуме на жаре, представила себе Лана.

Крис что-то сказал по-турецки, билетер понимающе закивал, заулыбался еще слаще и принялся суетливо указывать на какие-то выставленные за стеклом его киоска книги. Среди них были путеводители на разных языках, в том числе и на русском… купить, что ли? Нет, зачем – все равно Крис расскажет все, что там написано, и еще больше, запоминать все эти факты и даты ей ни к чему, на память хватит и фотографий, а то тащить потом с собой эту книгу…

– Вот, видите, один немец детектив написал, – Крис показал яркую обложку с кровавым пятном поверх все тех же античных колонн, – прямо здесь, в храме, убийство происходит… никого больше ничего не интересует!

– В каком смысле?

– В самом прямом! Приезжают сюда… все, кому не лень… ни черта не смыслят ни в истории, ни в чем! Фотографируются! Или вот потом ерунду всякую пишут… ради денег! Впрочем… sorry, вам сейчас нужно не об этом… пойдемте!

– А билеты? – робко решилась напомнить Лана. Не хватало еще, чтобы он за нее платил, – спасибо, привез, рассказал, но платить, нет уж!

– Да какие билеты?! Меня тут все знают… если бы не я… да десять лет назад тут ни ограждения не было, ни билетов – иди кто хочешь! Бери и делай что хочешь! Варварство настоящее! Вы попробуйте себе представить, чтобы на территории… ну, скажем, Кремля вашего или у нас в любом музее такое творилось! Вход свободный, вернее вообще никакого входа, ничего не охраняется, все растаскивается! В древнем Иассосе овцы пасутся, из мрамора античного крестьяне себе заборы складывают – и никому ни до чего нет дела! Там итальянская археологическая миссия, так я как-то этим миссионерам здоровенный барельеф притащил… вот такой! В сумке вынес, смотрите, говорю им, кто угодно может так что угодно вынести! Они поахали, меня же чуть не заставили штраф платить, а через неделю приезжаю: то же самое, ни сторожа, ничего! А вы посмотрите…

Она посмотрела.

Прямо перед ней был огромный барельеф с головой Медузы – она уже видела его раньше, не могла не видеть, настолько сильно было возникшее дежа-вю! Но где и когда? Здесь я никогда не была… но эти волосы-змеи, этот открытый рот и пугающие глазницы… в детстве, может быть? Ну да, учебник истории древнего мира, пятый класс, черная обложка, меловая пыль класса, неожиданная скука уже читанного и казавшегося красивым мифа. Миф превращается в скучные параграфы, белая пыль неприятно оседает на черном фартуке, текст кажется серым пятном… остаются картинки. Иллюстрации – редко цветные, в основном же серо-потертые, как испачканный мелом фартук, – спасают от скуки урока, в окно отваживаются смотреть только отъявленные фрондеры, прилежная Лана (или тогда еще Света?) прилежно смотрит в потертую книгу… читаем второй параграф… знак «параграф» извивается змеей, взгляд скользит по волосам Медузы, по щиту Персея, по изгибам ионических и дорических капителей. Лик Медузы завораживает… что там, во втором параграфе, какая разница… извиваются змеи, и каждый смельчак превращается в камень… и сама она становится камнем…

Да, вот она, Медуза. Обращенная в камень: волшебство не имеет обратной силы – не закрыть искривленного криком рта, не зашевелиться змеям, не вернуться былому могуществу… но ведь я… это я не могу пошевелиться, я словно окаменела, я только что была не здесь, а в какой-то совсем другой, прежней жизни, с ее запахами, меловой пылью, шершавыми страницами. Я была там… та, маленькая Лана, еще Свет-Лана, смотрела в пустые глазницы и боялась превратиться в камень… если бы той девочке сказали, что она будет стоять перед этой всесильной волшебной Медузой, так близко, так просто – руку протянуть и притронешься!

Но не поднимается рука – словно налившись каменной тяжестью, а Медуза усмешкой уже, не гримасой муки кривит рот: что, окаменела? Не так все просто, не победил меня зеркальный щит, веками смотрю я на всех – и обращаю в камень. Хоть на несколько мгновений, но я чувствую свою силу, ей не иссякнуть – а сколько их уже было здесь, смотрящих на меня!

Я камень – но и вы, проходящие мимо за все эти тысячелетия, не больше чем камни… только недолговечные, рассыпающиеся в пыль, вечным мрамором отмечающие места своего ухода и только этим остающиеся в веках.

Я сама мрамор.

Когда-то я обращала вас в камень, даря вам бессмертие камня, а вы не ценили этого, полагая движение высшим даром богов и счастьем. Но движение ведет к смерти – неподвижные камни вечны.

Молчание мрамора – счастье и мудрость. Неподвижно извиваются змеи моих волос, молчит мой рот, но лишь неподвижность и молчание впитывают вечность и говорят о вечности.

С теми, кто умеет слушать камни.

Вереницы проходят мимо – но теперь лишь единицы застывают под моим мраморным взглядом. Вот и весь секрет мифа: я всегда была камнем, но в него превращала я умеющих слышать. Когда-то целые толпы замирали в священном ужасе перед моим мраморным ликом, потому что мой лик – это лик молчаливой вечности…

– Любой мог подойти и уничтожить это! Покрасить масляной краской, выцарапать надпись, отколоть кусочек! Понимаете теперь?

Лана с трудом возвращалась.

Яркое, почти белое, солнце освещало огромную, в человеческий рост, голову Медузы. Видимо раньше она была на каком-то постаменте, в стене или на верху колонны, но и так – потертая временем, потемневшая от времени, запыленная временем – она не казалась жалким осколком былого величия, она сохранила его, даже смещенная с небес на землю.

Отсюда, с пыльной, вытоптанной толпами туристов площадки, она с немым укором высокомерно взирала на тех, кто не в силах был понять разницу между собственным сиюминутным ничтожеством и ее непоколебимым, вечным мраморным могуществом.

Я – мрамор, вы – песчинки, словно говорила она. Вы мните себя героями, оракулами, мудрецами, вы играете в жрецов и воинов, в философов и строителей, в менеджеров и политиков… как вы смешны, когда, окаменев, стоите передо мной…

Лана зажмурилась – нет, хватит, что за наваждение! Все понятно, античный барельеф, красиво и ценно, но зачем же так… погружаться?.. Никаких сил не хватит… как это там у классика?.. Оно конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?!

Ей стало смешно, и она с облегчением оглянулась. Чуть ниже площадки с Медузой располагалось большое прямоугольное, то ли разрушенное, то ли действительно не достроенное здание. К нему вели высокие ступени, а на фундаменте располагалось то, что то ли некогда было, то ли задумывалось колоннадой. Две колонны сохранились лучше других – они тянулись к самому небу, и если бы небо висело здесь на той же высоте, что над Москвой или Петербургом, то они, несомненно, упирались бы в него, не давая упасть. Но здешнее небо, не отягченное облаками, легко парило где-то в такой дали, которая делала его недосягаемым даже для этих колонн.

– Пойдемте? – спросил почему-то утративший всю свою уверенность Крис. – Или вы хотите еще?..

– Нет-нет! – хватит этого интима с Медузой, как-то это было… чересчур. Музеев, что ли, не видела? Рука машинально потянулась к шляпе: спрятаться, прикрыться, не выставлять напоказ перед посторонним… душу? чувства? что?..

Кажется, она поняла.

Крис исподтишка наблюдал за ней, не останавливаясь взглядом на привычных, знакомых до последней царапинки камнях. У русских, как правило, неплохое образование, а если добавить этот их вечный романтизм и умение увлекаться… она, кажется, увлеклась. Сейчас важно повести себя так… черт, я не представляю себе, как надо себя повести, чтобы ничего не испортить!

Прежде всего, надо, наверно, не дать ей заметить, что я заметил… черт! Запутаешься с этими женщинами.

Крис отдавал себе отчет, что он ничего не понимает в реальной жизни. И в реально существующих, ходящих рядом, говорящих с ним, что-то думающих людях. Самому ему бы, вероятно, никогда не пришло это в голову, но когда все постоянно твердят… особенно женщины.

«Крис, ты ничего не понимаешь в реальной жизни! – первой была, кажется, мама… мамы ведь всегда во всем первые, да? – Брось свои книги и все эти надписи, посмотри вокруг!.. как ты будешь жить, мальчик мой, господи?!»

«Крис, ты такой милый, но ты ничего не понимаешь в реальной жизни!» – щебетали прелестные девушки с уже забытыми именами, собирая недавно расставленные на его полках духи и безделушки в дорожные сумки.

«Крис, какого черта, ты что, вообще ничего не понимаешь в реальной жизни?!» – это жена, первая, бывшая и, скорее всего, последняя. Сначала фраза звучала в ее устах как вопрос – потом превратилась в утверждение, потом в уверенное восклицание. И сменилась молчаливым приговором: к совместной жизни не пригоден.

Может быть, не пригоден к жизни вообще. К той самой пресловутой «реальной» жизни.

Ему казалось, что ничего в жизни не понимают они – те, кто произносил приговор, кто не мог понять, почему интересно и важно прочитать древнегреческую надпись на мраморном надгробии и совсем не интересно, скажем, заниматься недвижимостью и удачно продать очередную виллу.

Женщины. Странные существа, произносящие приговор, живущие той самой жизнью.

Он твердо знал, что понимает что-то главное – но не в их «реальной» жизни, а в совсем другой, той жизни, которая текла и течет под средиземноморским солнцем, у которой нет конца и начала, которая напоминает о себе легким дуновением ветра… или вот этими древними камнями.

Он не мог смириться с тем, что должен делать что-то общепринятое и оставить все как есть. Работать, например, риэлтором, продавать, покупать, вести переговоры и разговоры, зарабатывать деньги, тратить их на то, что принято у понимающего «реальную» жизнь большинства, а истратив, снова озабоченно продавать и зарабатывать… это что – жизнь?! Это кому-нибудь интересно?!

Женщинам? Господи, почему?! Как это может быть интересным?! Да лучше вообще не жить, чем жить их «реальной» жизнью! Почему кому-то нужны и интересны сами женщины – эти, нынешние, ничего не желающие знать, ни во что не вникающие, занятые какими-то пустяками вроде туфель и кремов?! Им вообще незачем жить, этим женщинам! Почему многие мужчины без них не могут, хотел бы я знать! Нет, секс, это понятно… но это же… ну, как еда – не жить же ради нее, поел и пошел! И какая, в сущности, разница, что и с каким соусом есть?

Нет, он знает, что интересно и нужно ему. Может быть, когда-нибудь все поймут то, что уже понял он… вон эта Лана… шляпу надвинула, чтобы я не заметил! Но я заметил – потому что знал, чего ожидать. До нее тоже некоторые попадались, не она первая, только с ними ничего не получилось, а с этой, кажется, есть шанс. И у женщин бывают проблески – если правильно себя повести.

Если бы еще точно знать – как именно!

Наверно, надо вести себя естественно, так же, как до этого.

– Вот здесь, – показал он, когда они спустились на несколько ступенек вниз, а Лана снова – уже снизу вверх – бросила взгляд на Медузу, – был священный колодец… осторожно, там довольно глубоко… вообще, сейчас, когда пойдем в сам храм, вы будьте внимательны. Тут ограждений нигде никаких нет… вернее, в последнее время появились, некоторые предупреждения я сам повесил… здание строилось с размахом, сами видите… сто восемь метров в длину, пятьдесят в ширину, а представьте себе, если бы были еще все колонны…

Представить Лана могла все, что угодно.

Сто восемь метров – педант чертов! Сказал бы просто – сто или больше ста, как сейчас принято, так нет, надо ему образованность показать! А как проверить, правда сто восемь или, к примеру, сто девять? Или сто семь? И какая разница, господи?!

Она уже видела, что он был прав, во всем прав, это действительно really great, иначе не скажешь… тут вообще ничего не скажешь! Почему это сооружение, это грандиозное здание, этот остов архитектурного динозавра не произвел на нее никакого впечатления, когда она смотрела на него от дороги?

Или она была занята своими мыслями (Стас, черт его побери!), или машина ехала слишком быстро, а потом она с трудом переходила дорогу и смотрела на кассира, и на книжную обложку и путеводители… а он хитрец, этот Крис, отвлекал ее разговорами до самой Медузы!

К тому же тогда она смотрела сверху вниз… в прямом и переносном смысле, а эти камни не прощают такого отношения и не показываются во всей красе смотрящему на них свысока.

Отсюда, снизу, от подножия храма становилось совершенно ясно… что?

Что вся наша жизнь – такая малость? Наверно, древние были убеждены в этом и строили, исходя из этого убеждения. Высокие ступени – ногу с трудом поднимаешь! ты все еще думаешь, что что-то значишь, маленький человек? – вели наверх, туда, где сохранились основания огромных – действительно огромных, неохватных, куда там Большому театру и Казанскому собору! – колонн. Некоторые из них были довольно высокими, от других сохранились лишь украшенные причудливой резьбой основания, а две, те самые, видные издалека, уверенно возвышались над всем, что не удалось победить все разрушающему времени и еще больше разрушающим людям.

Лана подошла к ним. Резьба основания – драконы, грифоны, листья, геометрический орнамент – притягивала взгляд, сама колонна тоже была не гладкой, а с выдолбленными в мраморе желобками, придававшими ей стройность и непоколебимую уверенность в собственной красоте и величии.

Колонна приказывала взглянуть наверх, туда, где остаток свода соединял ее со второй, тоже выстоявшей, – и Лана, подойдя вплотную, почти прижавшись к ней, запрокинула голову, насколько позволяла шея… ей показалось, что колонна падает на нее, что весь мир пошатнулся и не держится на своем украшенном неизвестным резчиком основании, у нее закружилась голова, в глазах потемнело, небо вдруг оказалось совсем близко, но какая-то легкость и неожиданная свобода вошли в нее вместе со следующим вдохом.

Свобода жить и дышать, смотреть на мир, и выше – до самого неба, свобода прижиматься к мрамору колонн, рассматривать античные камни, свобода писать стихи и быть самой собой.

Мне никто не нужен, говорила ей пошатнувшаяся, но выстоявшая колонна, я одна, я свободна, я не нуждаюсь в опорах, я такая, какая есть. Орнамент основания – всего лишь орнамент, от этих украшений ничего не зависит, я не нуждаюсь в них… пусть будут, мне все равно, но их стирает время, портят вандалы, они не важны. Что твой Стас – коготок грифона, не больше. Красиво, но разве колонна создана ради него?..

Важно выстоять, стремясь вверх, даже если здания, частью которого я была, уже не существует, даже если от других ничего не осталось, я и сама что-то значу, для чего-то нужна. Я храню время, обозначая место, где когда-то была жизнь, я должна выстоять, пусть только для того, чтобы песок не занес окончательно этот грандиозный замысел человека, я не позволю исчезнуть с поверхности земли Медузе, и львам, и грифонам… я сильна, пряма и свободна.

Я сильна и свободна, головокружение прошло, не падает колонна, не шатается мир… господи, как хорошо!

– Ох, спасибо вам, Крис! – выдохнула она. – Это действительно… необыкновенно и… грандиозно… не знаю…

– Я вас еще в Иассос свожу, – деловым, совсем не подходящим к ее настроению тоном ответил Крис, – или даже в Измир, вы там были? Я иногда езжу, где-то раз в два месяца… хотя от древней Смирны практически ничего не осталось, но я там брожу по разным районам… а сейчас мы в Милет, если вы не устали…

Помолчи, мысленно взмолилась Лана. Или это тоже коготок грифона, завиток орнамента, на него не надо сердиться? Пусть существует и верит в собственную значимость… мы, мраморные колонны, знаем, что по-настоящему важно.

Однако остаток мраморного свода она не удержала бы в одиночку!..