Глава 9

Наше время

Кирилл с доброжелательным интересом разглядывал Рукавишникова. Тот за прошедшие годы изменился так сильно, что, Иртышёв, хотя и наверняка узнал бы его при случайной встрече, всё же не мог понять, как из вихрастого весёлого подростка получился такой лысый важный дядька, которому можно дать все пятьдесят, а никак не тридцать два. Сёмка, словно прочтя его мысли, поинтересовался:

– А сколько лет-то мы с тобой не виделись?

– Пятнадцать. С выпускного.

– Да, точно. Ты, как уехал в Москву в институт поступать, так больше и не возвращался…

– К родителям приезжал иногда. Ненадолго. А так всё больше в экспедициях, – зачем-то объяснил Кирилл.

Семён восторженно закатил глаза.

– Ещё бы, с такими мастерами работаешь. Я все твои фильмы смотрел. Молодец ты, Кир. Не зря столько призов за операторскую работу получил. Не грустно всё это оставлять?

– Грустно, – не стал отнекиваться Кирилл.

Сёмка посмотрел испытующе и кивнул: понимаю, мол. За неожиданную деликатность Кирилл был ему очень благодарен.

– Я знаю, что ты никогда на телевидении не работал. Специфика у нас своя, конечно. Но ты справишься… – то ли спросил, то ли утвердительно заметил Семён.

– Я тут с ребятами уже пообщался, кое-какие советы они мне дали. Думаю, сориентируюсь что да как.

Семён не выдержал, встал и начал важно выхаживать по своему большому и ужасно стильному кабинету, радостно потирая руки:

– Да наверняка! Ох, Кир, как же ты меня выручил! Представляешь, наш предыдущий оператор с ума сошёл, решил в декрет уйти. Жена у него бизнесом занимается, ей некогда с дитём сидеть. Вот он и надумал её подменить. А нас в последний момент предупредил. И что делать прикажешь?!

Кириллу стало смешно, и он, стараясь не показать этого, с мягкой улыбкой ответил:

– Дети – это хорошо.

Семён всплеснул руками, сразу растеряв всю свою начальственную важность:

– Да кто ж спорит-то?! Хорошо, конечно. Но мне-то как быть? У нас масштабы не московские и даже не питерские. Ведь каждый специалист на счету. Потому как кто более-менее талантливый, так сразу нос задирает и норовит в столицы укатить. И выбора никакого… Так что ты очень кстати… Ой, прости, я что-то не то говорю… – Семён смутился. – Как жаль, что тётя Мила…

– Спасибо, Сём. Давай не будем…

– Давай… Ну, когда ты сможешь выйти?

– Да хоть завтра.

– Вот здорово! – по-детски обрадовался Семён, ненадолго став похожим на себя же, но только пятнадцати-, а то и двадцатилетней давности, и, когда Кирилл поднялся, засеменил впереди него, норовя предупредительно открыть дверь.

– Сём, я не барышня, – напомнил приятелю детства Кирилл. – Сам могу.

– Да, конечно, можешь! – радостно согласился Сёмка. – Но меня распирает ликование. Такого оператора отхватил! Сам Иртышёв с нами согласился работать! Конкуренты могут вешаться, травиться и стреляться…

– Сём, – не выдержал потока восторгов Кирилл. – Я и не знал, что ты такой кровожадный.

– Я не кровожадный, – сбавил обороты Семён. – Но за дело болею.

Кирилл задумчиво посмотрел на него, покивал и сказал негромко:

– Это хорошо.

Семён притих, вспомнив, что у знаменитого оператора Иртышёва и по совместительству его приятеля по детской спортивной школе горе, крепко, подбадривающе пожал ему руку и подумал, что нужно предупредить подчинённых, чтобы были поделикатнее. Всё ж таки не рядовой оператор, а звезда. Ну, во всяком случае, для тех, кто понимает, что фильмы делают не только режиссёры и актёры. Семён Рукавишников любил думать, что уж он-то понимает. И близкое, хотя и в прошлом, знакомство с Кириллом Иртышёвым ему всегда очень грело душу. И вот теперь выпал шанс и Кириллу помочь, и свои интересы учесть. Идеальный вариант. Главное, он его не упустил. Браво, Сёмка. Молодец!

Похвалив сам себя, Семён задумчиво посмотрелся в зеркало, втянул живот, повертелся и так, и этак, стараясь отыскать выгодный ракурс, в котором выглядел бы если не так же, как столичная знаменитость Кирилл Иртышёв, то хотя бы ненамного хуже, не нашёл и загрустил.

Глава 10

Наши дни

В раздевалке модного фитнес-центра красивая яркая женщина с неудовольствием посмотрела на своё отражение в зеркале и страдальчески вздохнула:

– Да уж, думала, мне сносу не будет…

Лера все её вздохи знала наперечёт. Этот означал, что настроение не очень, а хочется обожания, поклонения и восторгов. Желание Леры было проще: сделать вид, что она слепо глухонемая. Но этот номер никогда не проходил. И в этот раз не пройдёт. К тому же маму она любила, хотя отношения их и были далеки от идеальных. В их странной семье роль матери уже много лет, с того дня, как не выдержал отец, выполняла она, Лера. А мама была кем угодно: капризной младшей сестрой, балованной единственной дочкой, но только не настоящей матерью, заботливой и весёлой, строгой и ласковой. Поэтому Лера привычно осторожно, стараясь, чтобы ответ прозвучал максимально естественно, сказала:

– Мамуль, ты отлично выглядишь. Никто и никогда не даёт тебе твоих лет.

– А сколько дают? – заметно приободрилась мама.

– Не больше тридцати восьми.

Между красивых, вполне современно густых и широких бровей пролегла складка, взгляд потяжелел:

– А надо, чтобы не больше тридцати…

Лера, стараясь не раздражаться и не пугаться раньше времени, поинтересовалась:

– Кому надо?.. Мама, нет… Только не это… Опять? Сколько ему лет? Тридцать пять?

Анжела Егоровна недовольно молчала. Отвечать не хотелось. Её умная дочь сразу всё поняла и сейчас начнёт воспитывать. Только этого не хватало.

– Значит, меньше, – нахмурилась Лера. – Ты что, на моих ровесников переключиться решила? Вот не думала я, что до этого дойдёт…

– А что ты думала? Твой отец мне жизнь сломал…

Лера, не зная, смеяться ей или плакать, покачала головой.

– Мама, я тебя умоляю, чтобы тебя и твою жизнь сломать, нужна колонна танков. Да и то не получится. Ты невероятной жизнестойкости женщина…

– Ты не хочешь моего счастья? – вполне натурально обиделась та.

– Очень хочу! Но с тем, кто поближе к тебе по возрасту и сможет по-настоящему любить и ценить тебя.

– И что мне с этими стариками делать?! – искренне изумилась мама.

– А о чём тебе с моими ровесниками разговаривать?

Анжела Егоровна кокетливо рассмеялась. Изумительной красоты наращенные волосы заструились по стройной спине, белоснежные зубы сверкнули между пухлых розовых губ, пышная грудь призывно заколыхалась в модных чашках дорогого купальника. Красота – да и только. Жаль только, что зрителей нет. Только дочь смотрит неодобрительно. Анжела Егоровна выключила режим «обольстительница» и включила другой, используемый крайне редко – «задушевная подруга»:

– Лерочка, но я же ещё не в том возрасте, чтобы меня интересовали исключительно разговоры о духовном…

Лера глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.

Анжеле Егоровне стало неприятно, и она сердито буркнула:

– Всё ясно, ты меня понимать отказываешься. Хочешь ты или нет, но пластическую операцию я сделаю.

– Делай, как знаешь. Об одном умоляю: не проси денег у Игоря. Оставь ты его уже. Дай ему устроить жизнь без тебя и твоего постоянного присутствия в ней…

– Я отдала ему лучшие годы! – патетически воскликнула Анжела Егоровна и залюбовалась собой.

В карих глазах дочери всколыхнулось смешанное со злостью изумление. Всё же она всегда больше любила Игоря, чем её, родную мать. И чем только он заслужил?

– Это он отдал тебе лучшие годы! – вспыхнула Лера.

Анжела Егоровна капризно надула губы и выпалила, желая обидеть дочь:

– И тебе!

Но Лера почему-то не обиделась, злость в её взгляде потухла, и она в кои-то веки согласно кивнула:

– И мне. Но я ему за это хотя бы безмерно благодарна и теперь стараюсь не мешать жить…

– А я, значит, мешаю… – Анжела Егоровна хотела смутить дочь, но та смущаться отказалась и строго отрезала:

– Мешаешь.

– Так вот ты как о матери! Я всё расскажу Игорю, и пусть он…

Лера нехорошо усмехнулась и твёрдо – Анжела Егоровна в её голосе вдруг услышала интонации Игоря – сказала:

– Не трогай его. Он далеко, и пусть там остаётся и занимается своей жизнью. А с остальным – решай сама. Я даже обещаю приходить к тебе в клинику и поить через трубочку после операции, но только оставь его и не проси у него денег.

– Ладно… – растерялась Анжела Егоровна. – Но где же мне тогда…

– Мам, я готова тебе всё отдать, но, боюсь, моих сбережений хватить максимум на полторы морщины.

Анжела Егоровна сразу же забыла об обидах и оседлала привычного конька:

– Во-о-от! – энергично протянула она. – А я тебе, что говорю, чуть ли не каждый день?! Проходят лучшие годы. А ты их бездарно тратишь на учёбу и работу. Вместо того, чтобы найти подходящего мужчину, удачно выйти замуж и…

– И содержать на деньги ни в чём не повинного человека тебя, мамочка! – перебила её невоспитанная и скептически настроенная дочь.

Разогнавшаяся Анжела Егоровна не сразу услышала сарказм в её словах и удовлетворённо поддержала:

– Вот именно!

Лера снова – уже во второй раз за один разговор! – как-то странно усмехнулась, коротко ответила:

– Не будет этого, – быстро покидала в сумку купальник и полотенце и ушла, махнув рукой.

Всё-таки взрослые дети – это сплошное наказание!

Анжела Егоровна даже и не подумала, что того, какой Лера была в детстве, она почти не помнила. И не по причине слабой памяти, а потому, что маленькую Леру воспитывал кто угодно – бабушка, отчим, родители её подружки. Марины – но только не родная мать. Той было не до этого. В этот неприятный для неё момент она искренне ощущала себя прекрасной матерью, несправедливо обиженной жестокосердной дочерью, и очень бы удивилась, попробуй кто-нибудь поспорить с ней.

Глава 11

Наши дни

Родной голос прозвучал неожиданно. Пелагея бросила тяпку и разогнулась. Марина уже почти бежала по тропинке, лицо её светилось от радости.

– Бабушка! Это я! Я не одна!

– Ты ж моя стрекоза! Приехала, родная моя! – Пелагея протянула руки и обняла свою любимицу.

За всю свою долгую жизнь лишь троих людей она любила так, что сердце замирало от счастья: Ивана, своего крестника Ромочку, давно уже ставшего Романом Филипповичем, и его дочку Мариночку. Но только Марину понимала, словно саму себя. Всё ж таки тоже девочка.

Себя разменявшая девятый десяток Пелагея всё ещё никак не могла почувствовать глубокой старухой. Ей по-прежнему интересно и весело было жить. С таким же предвкушением радости, что и раньше, просыпалась она каждое утро. И жизнь никогда не обманывала её. Она ведь такая, жизнь-то. Если ты её любишь не за что-то, а просто так, если ты восторгаешься самыми незначительными дарами: красивым рассветом, первой весенней бабочкой, искрящейся снежинкой, серым бесконечным осенним дождём – то она всегда ответит взаимностью и даст столько поводов для тихой радости или слёз восхищения, что только успевай замечать.

Пелагея успевала. И тогда раньше яркие, а теперь выцветшие губы жарко шептали слова благодарности Тому, кто всё это создал. Да и как не благодарить? Ведь как права была бабушка: столько красоты вокруг…

Вот и Мариночка уродилась такая же: всё видела, всё подмечала, умела радоваться мелочам и этим была понятна и близка Пелагее. О лучшей внучке и мечтать не приходилось. Спасибо тебе, Господи… Пелагея привычно поблагодарила Бога и крепко прижала свою стрекозу к себе.

– Бабуленька, я не одна, – снова повторила Марина, поцеловав её ласково, и чуть отстранилась.

Тимофей, стоявший поодаль, шагнул вперёд. Пелагея близоруко сощурилась и радостно, как дорогому и долгожданному гостю, сказала:

– Здравствуйте!

– Добрый, – ответил Тимофей, которому всегда лень было договаривать приветствие.

Марина смутилась и зачастила:

– Бабуля, это Тимофей. Он музыкант, певец. Тимофей, это Пелагея Васильевна, моя любимая бабушка. Я тебе о ней много рассказывала.

– Музыкант – это хорошо, – одобрительно улыбнулась старушка. – Музыканты и певцы людям жить помогают.

Тимофей от похвалы чуть расслабился, заулыбался, но старушка вдруг глянула зорко и добавила:

– Если добрые песни поют. У вас добрые песни?

Растерянность промелькнула по лицу Тимофея:

– Ну… обычные современные песни… Я пока только начинаю…

Спасла Марина. Она в этот момент достала из багажника сумки с продуктами, закупленными в огромных количествах в магазине, и передала их Тимофею.

– Бабулечка, это к столу и тебе до моего следующего приезда. Чтобы ты сама из магазина не таскала. Покажи, пожалуйста, Тимофею, куда нести, а я пока остальное достану…

Тимофей подхватил сумки и выказал готовность нести их куда нужно. Но тут из леса вышли красивый старик с мальчиком лет одиннадцати.

– Доброго здоровьица всей честной компании! Бонжур! – поприветствовал старик. – Мон шер ами, Полин, мы тебе земляники принесли. А то отойдёт уж скоро, а ты, поди, и не поела. Бон апети!

Пелагея всплеснула руками, прыснула совсем по-девичьи:

– Да не надо, Фёдор Андреич! Собирал-собирал, спину свою больную гнул, а теперь мне принёс. Как я, по-твоему, есть ягоду, твоими горючими слезами политую, буду?

– С удовольствием, – отрезал старик. – Спину не я гнул. Для этого спина помоложе и поздоровее имеется. Я наводчиком был. У меня дальнозоркость. Стоя каждую ягодку вижу. Фёдор, неси землянику!

Внук Фёдора Андреевича подошёл и не глядя протянул корзинку деду. При этом голова его была повёрнута чуть ли не на девяносто градусов назад.

– Ты что это, Фёдор, от Пелагеи Васильевны глаза отводишь? Она ж не Медуза Горгона, не окаменеешь, обернись, поздоровайся… – заворчал его дед.

Внук послушно посмотрел на Пелагею, бросил умеренно почтительное «здрасьте», но тут же снова отвернулся.

– Ты чего, Федь? – заволновался его дед. – Вспомнил что?

Мальчик, который всё это время заворожено смотрел на Тимофея, отмер, пошевелил губами и спросил:

– Вы… Тиф? – в дрогнувшем голосе прозвучали восторг и опасение услышать опровержение.

Его дед грозно прикрикнул:

– Ты что это ругаешься, анфан террибль?! Ты как человека обзываешь?!

Тимофей, всё ещё не привыкший к тому, что его начали узнавать, да ещё и где – практически в лесу, – польщёно кивнул:

– Да.

Мальчишка радостно подпрыгнул и завопил:

– Вот это да! Я все ваши клипы на Ютубе смотрю! Автограф дадите? А то мне не поверит никто…

– Где он тебе должен автограф дать? – снова рассердился старик. – На лбу?! Вот привязался к человеку! Не позорь деда, пошли домой. А ля мэзон, я сказал! Заглянули в гости на свою голову. Прости, Пелагея Васильна. Пардон муа, мон шер ами Полин! И вы, юноша со странным именем, простите великодушно.

Старик развернулся на месте и решительно зашагал между деревьями. Внук с отчаяньем взглянул на Тимофея, но покорно потащился за дедом.