Глава 4. Хлеб для людоеда

Утром вновь солнце надулось багровой головкой полового члена перед семяизвержением и, не дожидаясь, когда оно извергнет свое испепеляющее пламя, они продолжали путь в промозглой прохладной и тени. Вечер не наступал долго, а когда наступил, то опустился внезапно, как занавес.

Где-то в полумиле от них, трепеща в знойном воздухе, по цепочке продвигались неведомые существа, уходя в направлении, противоположном путникам. Очередной рассвет вот-вот должен был настигнуть безмолвный гурт, но стадо будто исчезло во тьме, из которой вырастал выгоревший с восточной стороны лес облезлых деревьев с бесцветной корой. Звезды горели ярко, и света луны было достаточно, чтобы не останавливаться до зари.

Горбоносый обернулся на крик, когда кареглазого вышвырнула из седла лошадь. Она покачивала из стороны в сторону головой и отталкивалась передними ногами, разворачиваясь и фыркая, будто ее окружало незримое препятствие, сотворенное ее же жарким спутанным дыханием; и теперь она пыталась пятиться от него, раздувая ноздри, тараща глаза и клацая зубами. Горбоносый спешился, быстро утихомирил ее, приговаривая добрые слова и наблюдая, как кареглазый, корчась, поднимается.

Длиннолицый, сложив руки, ссутулился в седле и, понурив голову, жевал табак, нашептывая что-то своим лошадям. Потом посмотрел на кареглазого и рассмеялся.

Хорошо хоть не на мою шляпу приземлился.

Ну, что там? спросил ковбой.

Горбоносый подошел к нему и задрал его рубаху, изучая кровоподтек.

До свадьбы заживет. В седло вернешься.

А что остается? Не пешком же идти.

Трус, убийца и рохля, рявкнул Холидей. Даже конь твоя чует твою трусость – отдайте ее мне! Я больше заслужил…

Тихо! внезапно прошипел длиннолицый.

Он выпрямился, сплюнул и прищурился, на мгновение застыв полностью, будто от удара молнии. Затем повел лошадей в сторону, откуда хорошо просматривался оставшийся позади путь. В мимолетном чередовании стволов показалась тень, чье движение нарушало покой этих мест и выглядело посторонним, не принадлежавшим этому многовековому монументу застывшей натуры.

Медведь? Волки? спросил кареглазый.

Нет. Смрад бы стоял.

Хуже, красные, ответил длиннолицый.

Краснокожий сидел на вьючном муле. Мул был уже старый, но ретивый. Краснокожий же еще мальчишка. С хвостом длинных черно-синих волос, в разукрашенном капюшоне с колпаком, который делал его похожим на палача. Одет он был в перепоясанный мешковатый капот с передним разрезом на пуговицах, но теперь расстегнутых для верховой езды. Жилистые безволосые голени и босые ступни, меленькие, как у женщины. Сам мальчишка тощий, с узким лицом и римским носом. Черной кожей и черной кровью, как у шахтера. Под серыми ногтями фиолетовые дужки грязи, а единственное белое, что у него было – это белки обезвоженных соколиных глаз, сверкавшие в полутьме. Индеец разглядывал необычных иноземцев, чужестранцев, статуй из иной глины.

Кареглазый, настороженно подобрав слетевшую с него шляпу, начал кулаком утрамбовывать тулью и отряхивать ее от песка и пыли, не сводя при этом глаз с краснокожего.

Индеец молча поднял руку, будто благословил.

Господи – это просто мальчишка, сказал кареглазый.

Чертов язычник! фыркнул длиннолицый. Красная смерть.

Зуб даю, он тут не один, поддержал Холидей, стреляя глазами.

Ты нашу речь понимаешь? спросил горбоносый.

Да, коротко ответил индеец.

Уже что-то.

Есть с тобой кто-нибудь?

Я был с мужчиной. Белым как вы. Нас преследовали другие белые. Он пошел одним путем, а я – вторым. У меня его вещи и мул.

Значит, ты один?

Я один.

Холидей крикнул. Он лжет!

Угомонись, сказал горбоносый.

Ну уж нет! Хочешь, чтобы они твою башку по-индейски побрили, а мозги своим собакам дали полизать, что засоленное мясо!? Так и будет, поверь! Он лжет, ему же сам черт за каждую изреченную ложь по монете в карман кладет! Мы уже мертвецы! Нас порубят на куски. Будь я проклят. Сгинуть в ночи от рук безбожников, дикарей, собак!

Длиннолицый ответил. Я согласен с ним, братцы. Сердце мое чует, что дело нечисто, и я так рассуждаю, что если Господь на моем пути дикаря ставит, то тут как в шашках, либо ты ешь, либо тебя едят. И каждый делает, для чего рожден. Я вот рожден, чтобы потрошить нехристей всякой масти. Черных, желтых, красных. И пути этого придерживаюсь уже много лет, и пока не ошибался.

Кареглазый напрягся.

Горбоносый сплюнул и отвернулся от длиннолицего, спокойно спросил индейца. Ты откуда идешь?

Индеец ответил. Оттуда, куда солнце садится.

С запада, что ли?

Да, оттуда.

А что в той стороне?

Уже ничего.

Ничего… Ну, конечно. Имя у тебя есть?

Я – Плачущий в Жаре Пихт.

Длиннолицый брезгливо сплюнул.

А я Дареный Конь, и в зубы мне не смотрят, сказал он. Это вот маршал Гордый Орел, мальчишку звать Дрожащий Олень, а тут у нас Оуэн Холидей – насильник, убийца и разбойник. Яростный Лось.

Не отвечайте ему, сказал Холидей. Краснокожие все как один убийцы, они же нас живьем обдерут, куска родной кожи не оставят! Я-то о своих волосах помню и вам не рекомендую забывать о ваших…

Горбоносый спросил индейца. Где твои?

Мои?

Да. Ты же из черноногих. Где твои?

Я один.

А куда ты направляешься?

Никуда, я просто иду.

Заблудился, что ли?

Нет, не заблудился. Мне некуда возвращаться.

Ты местность эту хорошо знаешь?

Я здесь никогда не был. Но бывал в местах похожих.

Индеец говорил и пронзительно смотрел на кареглазого.

У меня что, лицо испачкано? спросил тот и надел шляпу.

У тебя к нашему другу вопросы какие, спросил длиннолицый, положив ладонь на рукоять револьвера.

Это был он, коротко отозвался черноногий.

Что? Я? Спросил кареглазый.

Вы убили много людей, сказал индеец. Я там был и видел вас. Вы застрелили мужчин и женщину. Я ее знал.

Кареглазый промолчал.

Женщину? Сплюнул длиннолицый. О какой женщине говоришь? Не о той ли чернявой, которую нам хоронить из-за его меткого глаза пришлось.

Индеец показал пальцем на кареглазого. Пусть он говорит!

Спокойно, друг, вмешался горбоносый.

Ну, мне-то сказать нечего.

Пусть убийца говорит.

Я не убивал никого!

Я видел.

Черта с два!

Черноногий промолчал, только смотрел.

От чьей угодно пули она могла погибнуть. Пусть они поклянутся, что каждого застреленного ими разглядели! Темно было, пыль коловоротом. Вот и вся история!

Горбоносый помалкивал. Длиннолицый противно улыбался.

Нечего мне сказать кроме того, что уже сказано!

Длиннолицый сплюнул и ухмыльнулся. Ты бы еще сказал, что баба та умерла до того, как ты в нее выстрелил. Видать, с перепугу.

А может, так и было! Не знаешь, как оно случилось, вот и не говори. Головы покатились, ничего не изменишь!

Ну, довольно, почесали языками и будет…

Пользуясь замешательством, Холидей подступил и ловко выудил нож у длиннолицего из сапога. Молниеносно напрыгнул со спины на горбоносого, сшиб с него шляпу и сделал вращательное движение связанными руками у него над головой, туго затянув петлю на вспотевшей шее. Стал водить ножом по лицу.

Кареглазый растерялся, длиннолицый выругался.

Убью! крикнул Холидей. Ты, морда ослиная, режь веревку!

Дурак, от нас не уйдешь, прохрипел маршал.

Режь, говорю! И оружие бросайте на землю!

Ты мой нож прикарманил. Нечем резать.

Он кивнул кареглазому. Давай ты тогда, франт, режь! И зубы не заговаривай!

Горбоносый вскинул руку. Стой на месте! Не слушай его.

Убью! Клятву даю кровавую. Мне позарез жить надо, позарез! Денег вам надо? Чего надо вам!? Холидей поволок маршала, спотыкаясь в потемках. Давайте откуплюсь. Вот, убийца есть у вас. Женщину убил, его на эшафот ведите! По его голову петля слезы льет не меньше, чем по мою, а я что? Кому я зла сделал?

Не дайте ему уйти, слышали!

Да куда он денется, расслабленно плюнул длиннолицый.

Вы меня, пыльные, без штанов оставили, исподнее у меня отняли, лошадь мою из-за вас пристрелили! Ни бритвы, ни лохани уже неделю в глаза не видел! Вот зарежу тебя, глаз выковыряю из башки, поглядим, какой ты будешь тогда!