Глава 3. Дни как решетки на окнах

Полуночное небо раскололось на фрагменты. Белые рубашки облаков похожи на льдины. Холодные и далекие, скученные, отчужденные от этого мира. В пересохших руслах между провалившимися ребрами очерчивалась кустарниковая тень тюремной решетки. Бряцала амуниция, тяжело дышали лошади. Длиннолицый тихо свистел. Горбоносый невозмутимо дымил самокруткой. Кареглазый обескровленное лицо утирал шейным платком, лихорадочно и безуспешно. Спустя мгновение оно покрывалось крохотными капельками пота, немедленно испаряющимися с его кожи, как влага, попавшая на раскаленную печь.

Они двигались навстречу очередному рассвету – и их сливающийся мерцающий силуэт постепенно растворялся в крепкой предрассветной дымке. Из тенистых провалов лесостепи на них глядели блестящие бельма мелких оголодавших луговых койотов.

Направление движения их в этом пустом пространстве совпадало с направлением движения солнца, ветра и еще бог знает каких неведомых движущих сил. По правую руку от них дымчатым одеялом протянулся смешанный лес с дремучими зарослями. Спустя несколько миль, словно они странствовали по линии соприкосновения всевозможных климатических зон, безводным океаном из-за горизонта всплыл желтоватый лессовый плацдарм. С извилистыми долинами пересохших рек и зеленоватыми тальковыми затвердевшими берегами, испещренными тысячей минералов оттенка стертого опала.

Подобно стражам стояли увечные слоистые останцы в меандрах. На дне высохшего русла суетились крохотные зверьки и черные ящерки без конечностей. Наметенные сухим горячим ветром лазурные змеевидные узоры на отдаленных воланах застывшего песка, темнеющего потными пятнами полыни, зыбились и переливались, как свет на складках шелковой ткани. Солнце полированным блюдцем ослепительно сияло в небе, будто отсвечивало, пригласив на ежедневную роль менее яркого двойника в сопровождении венценосного радужного гало. Совершенно чистое и безоблачное небо подобно драгоценному перлу творения, на шлифовку которого господь не экономил собственных сил. Полуденный жар раскалил каждую песчинку и изжарил каждую клетку пропаренных тел всадников. Тщательно вызолотил бескрайние засушливые просторы на мили вокруг.

Серой вереницей вышагивали по уступам толсторогие бараны. Самцы и самки, и несколько безрогих барашков, похожих на белых шерстистых козлят, которые прыгали по зыбким формациям бесстрашно, как человеческие дети, не ведая смерти.

В жаре остывающего дня они пересекли очередную равнину, над которой плескались в синеве неба птицы, чьи тени, спроецированные черно-белыми копиями на землю, то становились неожиданно вычурными, то полуовальными и продолговатыми, то меняли форму, удлиняясь и укорачиваясь, беззвучно скользя в бессрочном плену этого живописного пейзажа. И тени всадников и единственного измученного путника менялись подобным же образом по мере того, как древнее солнце описывало дугу с востока на запад. Оно скользило в воздухе, перемешивая атмосферные пары и выдерживая свой многовековой завещанный ему курс, словно какой-то призрачный фрегат, обреченный вечно преследовать недостижимую цель, намеченную давным-давно скончавшимся капитаном.

Убийца, убийца!

Шептал голос.

Волчец и терновник в твоей душе. Она невозделанная земля, тронутая запустением!

Кареглазый оглянулся. Холидей почувствовал его взгляд и поднял глаза.

Ты одежки свои по каталогу почтовому заказывал, а, кожаный?

Закрой рот!

Горбоносый обернулся.

Тише, вы оба.

Холидей улыбнулся, но промолчал.

Нами играют, мы камешки на доске…

И мы будем двигаться так, как выпадет на костях.

Но кто их бросает, а главное – где?

Кареглазый стиснул челюсти.

Игральная доска этот мир. Все предначертано, эти линии, клетки, они существуют еще с бронзового века! И те, кто играют, сменяются. И те, кем играют, сменяются тоже. Но игра и поле остаются неизменными. И правила неизменны!

Кареглазый зажмурился. Тяжело дышал.

Ты дьявол, сказал он.

Я-то? спросил Холидей.

Ты.

Отнюдь, я не дьявол. Не дурнее твоего маршала буду.

Кареглазый бездумно смотрел на Холидея, пытаясь понять, он ли с ним говорит. Холидей помолчал, приглядываясь к нему.

Минутку-минутку, а ведь я тебя вспомнил!

Кареглазый моргнул.

Что?

Да, я помню тебя. Этих двоих я раньше не видал, иначе бы запомнил… Но ты. Сразу мне знакомой твоя рожа показалась.

Кареглазый поморщился.

Не припомню только, откуда она мне знакома.

Вот я тебе глаз вышиблю, всякое желание на меня таращиться пропадет.

А я тебя вспомнил. Вспомнил. Кифа! Ты же швырялся в нас камнями. В меня и дружков моих. Когда мы с твоим одноруким отцом разговаривать приходили насчет денег.

Не выдумывай. Ты меня не знаешь.

Это я выдумываю?

Ты.

Не, это ты, парень! Да и кто ты такой сам, чтобы меня дьяволом называть, а? Чертов гуртовщик, пронырливый ворюга, таскающий неклейменых телят с соседнего ранчо, пока они ищут свою мамочку-корову! Вот ты кто, сопливый мальчишка…

Кареглазый молчал.

Я помню, что подстрелил тебя с полмесяца назад! Быстро же ты оправился. Но это поправимо. Не пойму только, ради чего ты здесь? У тебя личное это ко мне. Я правильно угадал? Надо было тебе, мальчик, с потерей примириться. Но теперь уже поздно. И раз уж ты теперь сам убийца, то я тебе вот что скажу. Мы с тобой одного теста, одной породы. И беззаконие, что выпало на долю семейства твоего, знакомо каждому на этой земле! И мне оно знакомо не хуже, чем тебе.

Кареглазый помотал головой.

Ты должен идти со мной, а не с ними, шикнул Холидей. Мы с тобой родственные души. И потерпевший от беззакония терпит от закона.

Вот еще!

Горбоносый оглянулся.

Тихо там, сказал.

Они помолчали. Холидей опять заговорил полушепотом.

Ты и я, мы оба терпели, смиренномудро терпели, но кто творит беззаконие, если не закон? Одни приняты и творят, что им вздумается, а другие отсеяны. Это как рай и ад. Но это земля, а земля свята, нельзя ограничить одних, а другим дать ее дары. Не по-божески, не по-человечески это. Мне запрещали существовать. Ваши законы. Я только делал все, чтобы мне жить, а это не противно Богу, и в глазах его я не трус, я выше вас. Выше тебя.

А он истину глаголет, кивнул длиннолицый с гадкой ухмылкой.

Холидей сплюнул. Кареглазый обливался испариной, голоса доносились отовсюду и сразу, словно налетевший жаркий ветер похитил души говоривших, когда они раскрыли рты.

Знаете, мой дед, продолжал Холидей, царствие ему небесное! Мой дед заклинал меня не осуждать человека и не предавать его суду неправедному. Даже если такой человек за столом богохульствует, кривые речи о других ведет или хуже. Убьет кого-нибудь.

Очень удобно, буркнул кареглазый.

А мы и не осуждаем, сказал длиннолицый вяло, мы только исполняем, так ведь, маршал?

Горбоносый промолчал.

Старик мой, упокой господь душу его милосердную, заговорил опять Холидей, взял с меня перед смертью клятву. Чтобы я рассудительно и осторожно действовал в жизни. Потому что старик мой верил, будто человеком зло от рождения и до смерти управляет. Наши глаза очарованы им, наше дыхание у него в руках! И души тоже, между прочим. И мало тех – кто убережен от зла. Если убережен. И старик мой верил, что земные законы – вовсе не людьми писаны, а этим злом. Зло оно или просто по-своему мыслит, поди пойми! Дед мой в том вопросе был редкий мастак. У него и образование имелось. И дед мой знал, из чего он вышел. Не как я. И утверждал он, что законы злом писаны, что они противоречат природе. Еще в древнейшие времена человек ощущал присутствие зла и старался ему воспротивиться. Тогда-то и зародился общественный строй с его порядками, правилами и ограничениями. С его табу.

Кареглазый мотнул головой. Перед внутренним взором возникла фигура отца. Старик смотрел на него с пониманием, но было в его взгляде нечто жуткое…

Да, господа присяжные. Древнеафинская гелиэя. Греческие архонты. Римские квесторы. Византийское шестикнижье. В самих названия уже заключалась некая внушающая страх сила. И с тем, господа присяжные, чтобы еще сильнее повлиять на умы, человек намеренно использовал символы с древней родословной, чьи корни уходят еще в дохристианские, доадамские, добиблейские, черт подери, времена! Оттуда оно и тянется. Это уподобление ритуалу. Внешность судьи, его регалии. Ореол почета, которым его фигура окружается, как Христос сиянием мандорлы. Атрибуты судейства его – молот, книги и кафедра. Его божественная мантия с широкими рукавами. Его речь, голос и манеры. Все должно отвечать его статусу.

Кареглазый закрыл глаза.

Холидей сплюнул. Но это – только ложь! сопротивление злу невозможно, ибо мир сей выдуманный с рукописными законами его – и есть зло! И кто одержим жаждой, тот уже во власти зла. Но возможно ли изгнать бесов бесами? Это порочный круг! Тот, кто идет путями этого мира – уже подталкиваем злом и придет обратно к тому, что сам и разрушал! По Христу на крест, господа присяжные. Я говорю вам, это как закон божий. По Христу на крест! Мы сами для себя воздвигали кресты, но лезут на них другие? Это ли проявление веры или безверия? Как же так выходит, что мы поступками своими воздвигаем кресты для иных, но не для себя. А сколько еще крестов?

Непочатый край! Вот что я скажу вам! Бескрайнее кладбище за нашими плечами! Кто в ответе за их воздвижение? Кто будет принимать свой крест? Или же я здесь – козел отпущения?

Кареглазый стукнул его прикладом винчестера по уху. Заткнись уже!

Эй! С ума сошел, мальчишка! огрызнулся Холидей. Да у вашего щенка мозги спеклись! Он в горячке. Лучше почаще оглядывайтесь, иначе он вам в спину выстрелит…

Кареглазый надвинул шляпу на глаза.

Хватит!

Если вы закон, то осудите и его! прокричал Холидей. Он, как и я – убийца! Но я не убивал и не насиловал женщин, и пальцем не трогал без их согласия! Пусть вы и пытаетесь на меня что-то повесить. У меня сестра есть! Думаете, брат и сын способен надругаться над женщиной?! Подумайте еще разок. Дайте мне пистолет с одной пулей. Дайте шанс! Пусть сам господь бог распорядится, кому из убийц будет отпущено, а кто будет наказан им. Я требую дуэль. И клянусь своим местом в царствии небесном, что укокошу этого простофилю.

Я-то? На дуэль с тобой? спросил кареглазый.

Да, а что? Струхнул, сучий сын!

Я дурак, по-твоему?

У тебя кишок хватает только на безоружного подымать руку.

Ты меня сразу застрелишь.

Я требую, крикнул Холидей. Вы мне остригли бороду и обрезали одежки, переносно выражаясь! Я требую…

В суде требовать будешь.

Трусливый щенок! Протиральщик седел, срезатель изгородей! Да и просто-напросто сучий сын! прорычал он злым голосом. Погоди у меня! Я же тебя голыми руками, вот этими вот руками…

Горбоносый пригрозил ему. Тихо!

Длиннолицый застопорил своих связанных лошадей.

А я за, сказал он. Пусть стреляются.

Ни за что, ответил горбоносый.

А почему, собственно? Сэкономим время и деньги, и слова.

Верно, дайте мне оружие! Я употреблю пулю как надо!

С ума сошел? возмутился кареглазый.

По-моему, это справедливо, ответил длиннолицый.

Да я за оружие взяться не успею!

Ну, женщину ты застрелил, не думая. Как яйцо разбил.

Это не я! Откуда тебе…

Горбоносый выслушивал аргументы, но ему быстро надоело. Он слез с лошади, подошел к Холидею и вручил ему свой револьвер.

Одна пуля, сказал.

Да, облизывая губы и сверкая глазами, пробормотал Холидей.

Кареглазый нервно рассмеялся:

Вы это серьезно?

Холидей отступил на шаг.

А руки? Руки мне развяжите?

Нет, ты и так справишься.

Да я его и с завязанными глазами пристрелю.

Кареглазый наотрез отказывался слезать с лошади, потянул поводья и сплюнул.

Это бред! Мое мастерство дуэлянта ограничивается тем, что я едва успеваю выхватить из кармана мой носовой платок до того, как чихну. Он меня сразу убьет!

Холидей расхохотался.

Ты, видать, сопля смазливая, из тех ковбоев, кто боек на пустое место ставят, чтобы тебе большой палец на ноге не отстрелило?

Кареглазый не двинулся с места.

Это вам не родео, сказал он, а я не лошадь. Хотите в моих одежках дыр понаделать, так я вам чучело сооружу, наряжу его, можете пострелять, только без меня. Конец истории.

Трусливая собака, рявкнул Холидей. Ты своей трусостью и безверием господу нашему в лицо плюнул и приравнялся к тем, кто его побивали палками и камнями и требовали для него казни! И путь к его неисчерпаемому милосердному сердцу для тебя потерян на веки вечные. Гореть тебе в адском пламени! Я думал, что ты настоящий мужчина, а ты прячешься за законами. Но для меня только один закон есть – закон божий, а ваши законы только писаные нечистотами слова на бумаге. Никто их не признает здесь! У них нет власти против закона божьего!

Холидей отступился на шаг, направил револьвер в лицо горбоносому и выстрелил. Вхолостую шагнул курок.

Ты что ж… гад, сучий сын пустоглазый!

Горбоносый саданул ему по носу, забрал оружие и возвратился в седло.

Поднимайся! длиннолицый дернул за веревку.

Ублюдки. Пробовали вы жить по законам вашим? Вы, составители их! Жить такой жизнью, как жил я. В ваших словах нет силы, судьи. Вы ничто для меня! Лжецы, будьте вы прокляты и ваш закон. А ты, щенок прыщавый, берегись. Представится мне шанс к бегству, я твоего отца отыщу. И все семейство твое. Отрублю старику и вторую руку на глазах жены, потом изнасилую ее, сестер твоих тоже изнасилую, и порублю их на куски. Убью их! Каждого из них. И все свои болящие раны, что ты мне причинил и твои спутники, я заживлю твоей смертию и их, и кровь ваша будет мне бальзамом на душу мою разгоряченную и неуспокоенную!